Анна Десятова привезла в Штутгарт выставку «Лица российского сопротивления», посвященную российским политзаключенным. В интервью «Очевидцам 24 февраля» она рассказала о запросе людей на изменения, иллюзиях, точке невозврата, репрессиях и эмиграции.

В прошлом Анна Десятова преподавала в РГГУ, жила в Москве. В 2017 году решила, что хочет попробовать изменить жизнь горожан к лучшему. Стала независимым муниципальным депутатом Даниловского района в Москве — партия власти тогда проиграла выборы во многих районах столицы.

Расскажите о себе.

— Меня зовут Десятова Анна, мне 48 лет, я закончила Московский университет по филологии. Некоторое время преподавала в РГГУ. Когда я родила дочь, она подросла и ей исполнилось 5 лет, я поняла, что могу чем-то заниматься, делать что-то для людей. Когда возник проект по выборам муниципальных депутатов, я стала в нем участвовать. Основная предвыборная агитация была в формате так называемой агитации «от двери к двери»: ты ходишь и разговариваешь с людьми, недовольно открывающими тебе дверь. Мне удалось пройти, но только потому, что мы на двух участках остановили фальсификации — практически поймали фальсификаторов за руку. Таким образом, в 2017 году я внезапно оказалась муниципальным депутатом Даниловского округа в Москве. Мне помогали коллеги в других районах. Мы собирались в разных местах, где-то читали лекции по капитальному ремонту, где-то по градостроительству, и таким образом познакомились, стали дружить районами и помогать друг другу. Где-то из района в район приезжали технические специалисты, смотрели крыши или лазили вместе со мной по подвалам. Первые два года были очень вдохновляющими, но очень требовалась поддержка, ведь когда ты один против системы — у тебя в совете все единороссы — очень хочется пообщаться с людьми близких взглядов.

Как независимые муниципальные депутаты Москвы отреагировали на начало войны?

— Началась война, после этого мы совершили еще один рывок. Поскольку наши полномочия заканчивались в 2022 году, я пошла на второй срок в Гагаринском районе. Мы провели вполне антивоенную кампанию в сентябре 2022 года, вложили в неё много сил, но тогда уже было электронное голосование. Мы всей командой победили по бюллетеням, но проиграли по электронному голосованию. В сентябре были общие письма за отставку Путина, в феврале было депутатское письмо против войны. В результате подписания этих писем обострилась ситуация, репрессии активизировались. Последним шагом стала череда обысков по делу Ильи Пономарева. Когда произошел обыск у моего соседа по району Володи Залищака, я взяла дочь, собаку и уехала к подруге в Черногорию. Уже там я получила гуманитарную визу, и сейчас третий месяц нахожусь в Германии.

В 2017-м на муниципальных выборах в Москве ЕР во многих районах потерпела поражение. Был запрос общества на перемены?

— Был большой запрос, потому что за год до этого был принят закон о реновации. В Даниловском районе было большое движение, люди проводили собрания, чтобы выйти из реновации, потому что у нас есть кварталы авангардистской архитектуры: два поставлены на охрану, а один не поставлен. Было очень важно отстоять эти дома 20-30-х годов от реновации, а потому была большая поддержка. В основном поддерживали молодые люди и девушки. И действительно, когда мы прошли, был период ликования. Казалось, что мы уже представляем людей в совете, что мы можем помогать что-то решать. Впоследствии стало понятно, что совет принимает все решения большинством голосов, а потому провести какое-то решение очень сложно, ведь мы находились в меньшинстве. Фактически мы могли только озвучивать какие-то проблемы. Но один раз у нас было большое достижение: нам удалось уговорить единороссов отправить депутатский запрос в департамент имущества по поводу точечной застройки. Но таких больших достижений, к сожалению, было мало, а энтузиазма было много. Поэтому московское сообщество муниципальных депутатов пыталось вмешиваться во все истории, которые происходили: и общеполитические, и общегосударственные. Мы реагировали, писали письма, писали запросы по разным вопросам — это казалось очень важным. Когда были выборы в Мосгордуму, когда прошли Даша Беседина, Сергей Митрохин и еще несколько людей, казалось, что мы движемся в правильном направлении, что представительство людей наших взглядов в органах власти увеличивается. Но потом, когда началась война, стало понятно, что мы что-то упустили и где-то, возможно, должны были действовать иначе или, может быть, более жестко.

Запрос противостоять системе в обществе есть. Но власть за 23 года монополизирована. Что не так сделала оппозиция?

— Во-первых, мне кажется, очень важно то, что начал делать Путин, как только пришел к власти — начал разрушать систему выборов и судов. Игры с избирательным законодательством начались сразу. Когда я непосредственно вошла в круг людей, которые видят, как это происходит, я увидела, что фальсификации используются очень широко. Я даже лично и доверительно поговорила с председателем нашей избирательной комиссии. Она мне сказала: «Понимаете, у меня у мужа онкология. Что вы от меня хотите? Надо как-то действовать, надо семью тянуть». На самом деле все, что касается исполнительной власти, очень завязано на фальсификацию и коррупцию, к сожалению. У людей, конечно, есть запрос на противостояние системе, но часто это на низовом уровне — противостояние «Жилищнику», противостояние управе, противостояние подрядчику при капитальном ремонте, но не хватает некой широты взгляда. Они не очень понимают, насколько эта система зацементирована, насколько она строго вертикально выстроена. Поэтому, к сожалению, поговорка «Царь хороший — бояре плохие» очень хорошо описывает ситуацию и то, как это видят люди на местах. Надо было больше объяснять, нужно было больше наглядной агитации. Казалось, что всё это происходит, что люди постепенно понимают, но пропаганда с другой стороны очень мощно воздействовала на умы и, конечно, затемняла у людей общую картину.

Между фальсификациями на выборах и тем, что в подъезде не убрано и лампочка не горит — есть связь. Почему многие стараются ее не замечать?

— Из данной точки видится, что в значительной степени это страх. Каждый боится чего-то своего: очень многие боялись повторения ситуации 90-х, потому что пострадали тогда, кто-то боится за своих родных. Есть представление о том, что система власти — это всегда репрессивная система, и если ты будешь глобально высказываться против, то репрессии тебя настигнут. Это как будто в крови. Именно этот страх и заставляет внутренне искать какую-то другую, более безопасную точку зрения. Безопасная точка зрения состоит в том, что, может быть, не все так плохо. Безусловно, это касается не всех. Есть очень много здравых людей, которые очень четко понимают, что и как устроено в нашей стране. Возможно, надо было раньше начинать бороться? Мы потеряли время в нулевых.

А где была точка невозврата?

— Она была, наверное, уже в 11-12-м, в год возврата Путина, после Болотной. Болотная показала, что это точка невозврата. По крайней мере, многие мои друзья, которые были на Болотной — я как раз была в положении и не участвовала — говорили, что именно тогда возникла идея, что возможен только силовой захват власти в России. Потому что на безоружную толпу были выставлены кордоны космонавтов, которые жестко отсекали людей квадратами и били их. Просто били для того, чтобы запугать. Просто отрезали часть людей, били, отрезали еще часть людей, били — это было страшно. Стало понятно, что с этого момента диалог с государственной властью вряд ли может быть продолжен. В 17-м году была иллюзия, что диалог может быть продлен с другой точки — не с точки зрения человека, вышедшего на площадь, а с точки зрения человека, которому доверяют люди, который вошел в состав какого-то органа власти. Но всё-таки это было иллюзией.

Оппозицию часто упрекают в разобщенности, что не объединившись победить режим нельзя. Согласны с тем, что оппозиция не договороспособна?

— Я думаю, что сейчас мы находимся в исторической точке, когда, возможно, какие-то договоренности смогут возникнуть. Почему это не получалось раньше — сложно сказать. Да, есть у нас какая-то печальная традиция, сформировавшаяся ещё в самом начале молодой России, в 90-х. Но это связано с позицией партии «Яблоко», с тем, как изначально люди размежевывались. Тогда казалось, что чем больше людей, имеющих сходные, но чуть-чуть отличные взгляды, тем лучше и больше направлений было бы в идеальном парламенте, и все эти люди могли бы прекрасно сотрудничать и входить в коалиции. Но только не случилось этого идеального парламента. Я думаю, что здесь значительную роль сыграла пропаганда, которая в определённой степени ссорила между собой разные круги. Но сейчас я надеюсь, что в ситуации, в которой мы оказались, нет другого выбора, и что это понимают наши самые главные политики, что необходим какой-то консенсус, хотя бы консенсус, который позволит совершить какой-то рывок. Я надеюсь, что именно объединение оппозиции сыграет свою роль в падении режима. Может быть, всё-таки. Я бы хотела на это надеяться.

Вы упомянули роль «Яблока». В чём она была?

— Это большая тема. Дело в том, что я выдвигалась от «Яблока» в совет. Партия «Яблоко» довольно маленькая, у неё достаточно небольшое количество членов. Казалось, что если вся молодёжь, которая избралась, а также сочувствующие — если все придут в партию, то смогут сделать её большой и сильной. Развитие событий показало, что партия «Яблоко» больна той же болезнью, что и остальные, если говорить о русском народе — в ней очень сильна идея сохранения статус кво: определённые отношения с властью, оппозиционная партия, разрешённые выдвижения, победы не важны, а важны выдвижения, важна возможность нести и доносить точку зрения. В чём-то это сила партии «Яблоко», потому что она осталась единственной действующей демократической партией, но это же и её большая слабость, потому что в ситуации, когда они не могут нарастить число членов, увеличить количество агитации, увеличить количество увлечённых людей, она, безусловно, проигрывает. И это очень печально. В итоге меня оттуда выгнали, и я оказалась в числе прекрасных людей, которых когда-либо выгоняли из партии «Яблока». Был выгнан Навальный, Яшин, и ещё порядка ста депутатов за слишком активную позицию. Позицией партии было сохранение статус кво.

Вы выходили на протест после 24 февраля 22-го года?

— Я ходила на протесты. Уже тогда было очень страшно, потому что были провокаторы, была большая толпа, очень плотно стояли люди. Когда кто-то начинал бежать, возникали страшные ситуации. Я была на Пушкинской, бегала от полиции. Они шли по одной стороне бульвара, нам надо было бежать на другую. У меня дочь, я её воспитываю, поэтому старалась не попадаться. Я не хотела и не была готова сесть в тюрьму.

Есть ощущение, что в России многие поддерживают войну. Почему?

— Это, конечно, с одной стороны, влияние победобесия, которое последние годы очень сильно насаждалось пропагандой. Люди не вдумываются в реальную ситуацию, в значительной степени не видят её, если говорить о регионах, и видят только пропагандистскую картинку. Поэтому у них включается героизация происходящего. Но в крупных городах это не так, в крупных городах поддержка очень маленькая. Там скорее поддержка в маргинальных группах. В общем, люди более-менее благополучные безусловно не поддерживают войну. Я не верю никаким опросам. Поскольку я была депутатом, я создавала довольно много общедомовых чатов по разным вопросам. У меня десятки чатов по моему району, и туда просто ничего не пишут о войне, как будто она не происходит. Никакой героизации, никаких сборов денег — ничего. Я этого не вижу по своему району. Но по другим проблемам пишут, например о кошечках, жилищниках, крышах и так далее.

Кто виноват в том, что война началась?

— Виноват Путин. И, к сожалению, это классическая ситуация: он слишком долго был у власти и, видимо, потерял рассудок, потерял какой-то критический взгляд на окружающий мир. Он глубоко застрял в 70-х годах и холодной войне, в том противостоянии, в каких-то идеях, которые сейчас совершенно не актуальны. Но из-за того, что он строил и выстроил империю страха, он получил возможность влиять на людей, в том числе на окружающих его людей. И это удивительно. Я думаю, что даже в его окружении есть люди, которые понимают, что происходит, но, к сожалению, тоже боятся, и идут на преступления из страха.

Как ваша жизнь изменилась после 24 февраля 2022 года?

— Я была, наверное, довольно благополучным человеком: жила на Шаболовке в центре Москвы, у меня была дочь, собака, дочь ходила в хорошую московскую школу. Когда мы всё бросили, мы оказались в ситуации полной неопределённости, и нам надо было понять, куда двигаться дальше. Но сейчас в Германии я вижу следующую цель. Во-первых, я прохожу обучение в депутатском проекте «Путь к демократии». Собственно, меня уговорили получить эту визу, потому что обещали провести общеобразовательный курс. Сейчас мы слушаем лекции, в том числе исторические, о государственном устройстве Германии, о том, как формировалось устройство Германии после войны. И во всём этом видится очень много параллелей. Была очная сессия в Берлине, мои коллеги ходили на экскурсию в Бундестаг. Мне кажется очень важным то, что люди, которые имели опыт муниципального управления, получат более широкую картину того, как могут быть устроены государства и как происходит смена идей и парадигм. Это обучение рассчитано на год, так что я думаю, что мы сможем много всего узнать. Я рассчитываю на то, что в самом близком будущем Путин потеряет власть, война закончится, и мы сможем вернуться и строить Прекрасную Россию будущего. Я хотела бы верить в это.

Вы привезли в Штутгарт выставку «Лица российского сопротивления». Рядом с каждым лицом на плакате — огромные сроки. Это не воры, не убийцы. За что?

— Эти сроки должны иметь только один смысл — внушать страх тем людям, которые имеют мужество и смелость выступать против Путина. Понятное дело, что никаких девятнадцати лет у него нет, он физически не сможет столько возглавлять государство. Как только Путин потеряет власть, я уверена, что первый вопрос, который будет решаться — это освобождение политзаключенных. Так что эти сроки — это часть террора против собственного населения. В таком смысле мы их и понимаем.

Чего вы боитесь?

— В конце 22-го года я вдруг стала бояться попасть в тюрьму, потому что это стало очень реальным и близким. Сейчас я боюсь за тех, кто остался в России, потому что, к сожалению, репрессии продолжаются. Я боюсь, что внимание к войне между Россией и Украиной и давление европейских и мировых лидеров на Путина ослабнет, и это позволит ему дольше удерживаться у власти. Я бы хотела, чтобы давление усиливалось, чтобы как можно скорее это привело к его краху. В Германии я, в принципе, чувствую себя в безопасности, так что спасибо этой стране. Я буду рада здесь прожить столько, сколько мне доведётся.