«Русский» теперь ассоциируется не с матрешкой, а с войной и Путиным

Александру 35 лет. Родом из Нижневартовска. По образованию айтишник, работал в нефтегазовой сфере — ведущим инженером в структурах Роснефти. Сейчас — механик в Торонто. Уехал из России после шестилетних раздумий, в ночь на 24 февраля 2022.  О том, как изменились его взгляды от праворадикальных до либеральных после поездок по России, и о горечи за будущее, Александр говорит в проекте «Очевидцы».

Расскажите о себе.

— Меня зовут Александр, я родился и вырос в Нижневартовске. Несмотря на айтишное образование, я в основном работаю в нефтегазовой индустрии, был ведущим инженером в структурах «Роснефти». В настоящее время я работаю механиком в Канаде. Что касается моей гражданской позиции и опыта: за свои 35 лет я проделал большой путь от человека, исповедующего национал-большевистские идеи, через более праворадикальные идеи, был членом субкультуры скинхедов, в дальнейшем немного занимался молодежной политикой и даже состоял в общественной молодежной палате при думе города, а в дальнейшем мои взгляды постепенно преобразовались в современные. Сейчас бы я назвал себя либерал-демократом.

Помните день 24 февраля 2022-го года?

— 24 февраля изменило для меня многое. Свой путь к эмиграции я начал довольно давно, порядка 6 лет назад. По стечению обстоятельств я вылетел из Тюмени в сторону Торонто ночью 23-го февраля, то есть новости я узнавал уже в пути, в полете, читая с телефона и ужасаясь тому, что начинается. К тому моменту, когда я прилетел в Торонто, вышел из аэропорта и увидел, что творится, я понял, что все изменилось. Для меня, конечно, всё изменилось в день моего переезда, но по большому счету война расколола и мою семью, и изменила всё для многих.

У вас было предчувствие войны?

— В некотором роде я ожидал этого еще с более юного возраста. В беседах между друзьями мы говорили о том, что война кажется нам неизбежной, но она представлялась немного по-другому. Для меня моментом, когда я понял, что война все-таки будет, стала Мюнхенская речь президента в 2007 году. Он обозначил, что мир, на его взгляд, не должен быть однополярным, а должен стать многополярным. И после этого случилась война в Грузии. Это череда событий, некоторая последовательность, и в ретроспективе она будет выглядеть как общая война: после была рокировка, потом аннексия Крыма. Мне кажется, что все это часть одного длительного процесса. Оглядываясь на два года назад, становится странно, что буквально в январе-феврале никто не верил в то, что эта война возможна, когда западная разведка открытым текстом сообщила, что Путин собирается напасть на Украину 16 февраля. Мы разве что видели по телевизору смех пропагандистов и откровенное неверие. Я разговаривал со своими друзьями, и ни в Украине, ни в России никто серьезно это не воспринимал. Люди говорили, что угодно: «Он же не сумасшедший». Оказывается, сильно ошибались.

Почему война стала возможной?

— Что бы нам ни говорили о целях «специальной военной операции», настоящие цели войны неизменны. Цель войны — сохранение власти. Война — это именно та череда событий, запущенная еще в 2007 году, когда верховный главнокомандующий впервые начал прорабатывать этот процесс, когда уже было понятно, что на конституции будет поставлен крест, когда начались активные боевые действия в Грузии, когда начала нарастать напряженность во всех проблемных точках на постсоветском пространстве, таких как Карабах и Приднестровье. Это всё часть большого подготовительного процесса, целью которого является сохранение власти.

Почему вы придерживались праворадикальных взглядов?

— Это было давно, в период где-то с 2008 по 2010 год. В то время это была больше реакция на невыполнение государством обязанностей и функционала. Там, где ослабевают государственные институты, люди всегда пытаются брать инициативу в свои руки. В дальнейшем это аукнулось мне, когда я отошел от этих идей. Я пытался заниматься молодежной политикой и вести законопослушный образ жизни, но в 2016 году я был привлечен к административной ответственности по статье о демонстрации нацистской символики за три добавленные песни во ВКонтакте. Будучи человеком, интересующимся законом и правыми идеями, я знал, что есть реестр запрещенных материалов. В этом реестре можно найти что угодно, например, позицию «флаг с крестом» без какого-либо уточнения. Сотрудники «Центра Э» под ложными предлогами — типа нужно кое-что спросить — вызвали к себе, а оттуда отправили сначала в МВД, затем в суд. Мы с ними хорошо побеседовали после суда, когда уже ехали на их служебной ниве. Я спросил их: «Вот вы два серьезных майора действительно сидите во ВКонтакте и ищите песни?» Мне не поворачиваясь ответили: «Ну, бывает иногда сидим и слушаем, — тут он немного повернулся, — но обычно нам сообщают».

Почему вы изменили свои взгляды?

— Мне кажется, что это неизбежный процесс взросления. Я, если честно, начал придерживаться большевистских взглядов, потому что, находясь в деревне, начал читать старые советские книги, которые были в маминой библиотеке ее детства: Ульянов-Ленин, Маркс. Я читал и пропитывался этими идеями, потом начал читать запрещенные книги Муссолини и еще одного автора-художника, но в дальнейшем, по мере взросления и изучения истории и прецедентов, сами собой начинали зарождаться сомнения. Постоянно возникали дискуссии и разговоры. Я старался переоценивать собственные взгляды и подвергать все сомнению. Я относился со скепсисом даже к некоторым собственным идеям. Немножечко повзрослев, я получил возможность ездить по стране, по миру. Причем то, что я увидел, путешествуя по России, посещая разные города или работая в тех или иных компаниях, оказало большее влияние, чем то, что я увидел за границей.

Почему вы уехали из России?

— Если бы мне 15 лет назад сказали, что я эмигрирую, я бы посмеялся. В 2014 году я уже плотно задумался о том, что пора менять место жительства, правда, тогда это было гипотетическая идея, которую я озвучивал разве что среди друзей. Аннексия Крыма повлияла окончательно — для меня, человека, у которого отец из Украины, для которого это не чуждая культура, государство, взявшее курс на самоизоляцию, на агрессивную милитаристскую политику в отношении Украины, оказалось несколько оскорбительным. 2014 год — аннексия Украины, а в 2015 году у меня рождается дочь. Тогда еще, конечно, не было «Разговоров о важном» или других подобных новых вещей, но видя, к чему идет наше общество, я задумался о том, что не хотел бы, чтобы дочь росла в таком окружении, в такой информационной повестке. Поэтому мы начали плотно задумываться о переезде где-то с 2016 года, когда я был привлечен к административной ответственности. Мало того, что ты получаешь штраф — это только полбеды — но после этого регулярно, по поводу и без, начинают вызывать в МВД. Эти постоянные звонки, что нужно прийти и поговорить, нервировали мою жену и создавали постоянное ощущение небезопасности. С 2016 года мы начали делать реальные шаги к эмиграции.

Российская пропаганда постоянно говорит о «моральном разложении» Запада. Как вы видите картину теперь, находясь вне России?

— Из России все это выглядит по-другому. Иногда даже кажется, что это имеет какой-то смысл, особенно когда об этом постоянно говорят в телевизоре, как о каком-то нарративе, и заостряют на это внимание. Справедливости ради, оказавшись здесь, я первым делом пошел и сфотографировал у своей дочки в школе все двери туалетов, и отправил это друзьям с надписью: «Не беспокойтесь, тут туалет для взрослых женщин, для маленьких женщин, для взрослых мужчин, для маленьких мужчин». За все время пребывания в Канаде я нашел только один злополучный туалет для всех, куда может зайти кто угодно — мы специально для этого пошли гулять по торговому центру.

Что или кто может остановить эту войну?

— Я думаю, чтобы война остановилась, необходимо, чтобы ее цель была либо достигнута, чего категорически не хотелось бы и что неосуществимо, либо исчезла мотивация этой цели достигать. Чтобы война остановилась, Путин должен потерять власть, должен перестать за неё бороться и удерживать ее всеми силами. Говоря о Путине, я имею в виду «коллективного Путина» — российскую вертикаль власти в целом. Я думаю, только в таком случае мы сможем остановить войну с минимальными потерями. Все остальное — это замораживание конфликта, создание демилитаризованных и буферных зон, режим тишины и прекращение огня. По-настоящему завершать войну можно разбираясь с ее причинами и первоисточниками. Если сейчас удастся притормозить войну на украинском фронте, то Путин обязательно придумает что-нибудь новое. На мой взгляд, можно сколько угодно смеяться над западными спецслужбами, как мы это делали два года назад, но теперь они поговаривают о том, что, возможно, он откроет второй фронт в Прибалтике или заинтересуется Приднестровьем. Это все, конечно, кажется отдаленными мыслями, но я боюсь, что нужно избавляться от причины.

Сейчас у людей есть запрос на перемены? Ведь были протесты в Хабаровске, Дагестане, Башкортостане.

— Насколько мне известно из нашей многострадальной истории, мы все это уже проходили, неважно какой был сценарий. Уйдет он как в феврале 1917 года — люди стояли и не уходили неделю, пока это не привело к каким-то большим возмущениям и вооруженным стычкам — это был классический «Майдан». Тогда император отрекся от престола. Если мы вспомним окончание советской истории — «величайшую геополитическую катастрофу XX века» — то первые события, первые весточки случились уже в 1986 году, например, те же протесты в Казахстане. Это был конкретный запрос людей на децентрализацию власти, на учет их национальных интересов. Я думаю, в этот раз все зависит от того, по какому пути мы пойдем. Но так или иначе, люди очень устали от Москвы, от того, что все деньги стекаются в Москву, а на местах никто ничего не решает, так что какие-то движения в сторону сепаратизма, боюсь, так или иначе будут возникать на территории страны. Я думаю, все эти примеры показали нам как раз слабость власти и то, что люди её не поддерживают. Когда вам откровенно угрожают тюремным заключением или избиением, а вы выходите, чтобы поддержать губернатора Фургала — это уже сильно. Если мы берем Дагестан, то это вообще неконтролируемое движение. Или последние события в Башкирии — они носят уже более националистический характер: люди в Башкирии хотят сами управлять своим регионом и иметь влияние на него, а не только выполнять волю Москвы. Мне кажется, все эти события демонстрируют, что люди способны на консолидацию. Единственное что — централизация власти в Москве за долгие годы привела к тому, что создается впечатление, что влиять на политику и ситуацию в стране могут только москвичи. Была хорошая идея «марш миллионов», например. Мне кажется, если действительно собрать миллион человек на улице и не уходить оттуда, то такие вещи смогут повлиять, а регионы уже потом подтянутся.

Ходили на протесты после начала войны?

— Да, с первых дней, как я здесь оказался. Первый крупный митинг был, если не ошибаюсь, у посольства России в марте. Было даже немножко страшновато, потому что я сделал плакат «I’m Russian and I stand with Ukraine». Я почему-то боялся, что украинцы могут отнестись ко мне плохо из-за того, что у меня написано, что я русский. Но удивительно: ко мне подошли несколько человек и сказали «спасибо». Прямо слезы наворачивались на глаза. Я, будучи не из Москвы, не видел до этого прежде консолидацию людей в едином порыве, и для меня это было просто невероятное ощущение, когда люди могут собираться вместе и говорить свободно. Следующий мой плакат был: «Смотри, Россия, вот так выглядит демократия». Здесь я стараюсь посещать все антивоенные мероприятия вместе с семьей.

Переубеждать тех, кто поддерживает войну — имеет смысл?

— Понятное дело, что мы уже живем в абсолютно разных мирах и говорим как будто на разных языках. Это какой-то новояз и старый русский. Я думаю, что нужно продолжать с ними разговаривать, потому что их позиция может выглядеть складно, когда им льют это с экрана, но если начать их спрашивать: «Что конкретно тебе нравится? Тебе нравится медицина? Или тебе нравится, допустим, организация местного самоуправления? Тебе нравится, как организована ЖКХ? Что именно тебе нравится? За что ты готов бороться именно с оружием в руках? Какие интересы ты отстаивать собираешься? И почему эта модель жизни, эта модель общества должна быть в Украине, в Прибалтике или в Казахстане?» Я думаю, что не стоит совсем прекращать с ними диалог.

Вы сталкивались с русофобией в Канаде?

— Раньше нас слабо разделяли: Украина, Россия, Казахстан — для них приехал русский. Люди с Кавказа обижались, когда их называли русскими, если они в свое время были вынужден уехать из России из-за гонений. В общем, для них мы все были прежде всего русскими. Сейчас. с началом полномасштабного вторжения, это изменилось. Когда англоязычные люди спрашивают, услышав акцент: «Вы из Украины?», а ты говоришь: «Нет, я из России», единственное, что я слышал: «О-о-о…» — звук разочарования. Нет, откровенной русофобии, конечно, нет. Да и в принципе русская культура здесь вполне себе поддерживается, с этим нет никаких проблем. В том районе, в котором я сейчас живу, на улице слышна только русская речь, потому что в основном здесь живут русскоязычные. Никто не боится говорить на русском, покупать книги на русском, ходить в русские магазины.

Что могут сделать те, кто покинул Россию, для того, чтобы война закончилась?

— Не надо скрываться, не нужно бояться говорить, не нужно создавать ощущение, что те, кто уехали, предатели. Пускай это говорит пропаганда, но мы должны показывать людям, что мы поддерживаем мир, что мы не против, чтобы русские жили хорошо. Да на здоровье, мы за это всегда и боролись. Когда я пытался бороться на муниципальном и молодежном уровне за важные для меня вещи, единственное, что я от всех слышал: «Не нравится — вали». В конечном итоге я, получается, прислушался к этому совету. Но нужно продолжать разговаривать и по мере сил поддерживать людей финансово из-за окончательной изоляции от платежных систем. Мы должны поддерживать свободные СМИ.

Какими будут отношения России и Украины в будущем?

— Взаимоотношения России и Украины не будут простыми. Украинцы уже настроились на отторжение культур. Для меня украинская культура отчасти родная, потому что мой отец из Украины. Для меня продолжатель Руси — это Украина. А в текущем контексте Россия выглядит правопреемником Золотой Орды: имперские амбиции, захват земли ради земли и обложение всех данью, которую платят в ставку хана. Но я верю в то, что у нас еще может быть совместное счастливое будущее. Конечно, эти эмоции придется долго перерабатывать и искупать свою вину за молчание, за негласное общее одобрение. Как недавно Андрей Кураев хорошо сказал: «В предыдущие войны, когда на службе поднимался этот вопрос, говорили, что война — это наказание нам за наши грехи». Когда люди поймут, что война — это то, что они допустили, что это их личная, персональная вина каждого, я думаю, тогда можно будет как-то прийти к общей коллективной ответственности, коллективному сознания и искуплению. Но пока этот процесс еще не начался, пока у нас почему-то считают, что война — это наказание какому-то мифическому коллективному Западу и англосаксам не знаю за что.

Чего боитесь больше всего?

— Как человек я, конечно, больше всего переживаю за будущее своего ребенка, за его безопасность, может быть, в более глобальном, не имперском, но национальном плане. Мне обидно, что еще долгое время слово «русский» будет ассоциироваться не с матрешкой и балалайкой, а с войной, Путиным, кровопролитием, беззаконием и диктатурой. С первых дней войны я начал коллекционировать анекдоты про русских, например, про наше раболепие. В некотором смысле меня, допустим, беспокоит то, как мы войдем в учебники — как люди, которые сделали недостаточно.