В издательстве Freedom Letters вышла книга на русском языке о низовом антивоенном протесте в России — «У фашистов мало краски». Ее автор, писатель, оставшийся в России (его имя закрыто звездочками), исследует разные формы сопротивления, рассказывает о судьбах антивоенных активистов, наиболее типичных и ярких акциях, поступках. 12 глав посвящены развитию той или иной формы протеста. Это история антивоенных митингов и открытых писем, одиночных пикетов и постов в соцсетях — самых массовых форм сопротивления, листовок (анонимных высказываний), креативных акций и арт-протеста, высказываний с помощью тела и одежды, практик легального несогласия, отстаивания антивоенных убеждений в частной жизни, борьба с военной символикой (Z), антивоенное сопротивление детей и подростков.

Четыре дополнительных главы — обзор антивоенных движений, история нелегальных мемориалов, борьба с мобилизацией и история селфхарма, суицидов и смертей антивоенных активистов.

Информативная и аккуратно аргументированная книга написана тем не менее образным и легким языком, читается на одном дыхании. Нам особенно приятно, что в ней в качестве источника автор ссылается и на «Очевидцев». Например, на наше интервью с активистом, психиатром на пенсии Александром Правдиным из Ленинградской области.

Прочитать ее полностью можно здесь, мы же делимся с вами несколькими короткими фрагментами, на наш взгляд, отражающими стилистику и посыл ее автора.

– Не знаю, поможет ли кому-нибудь эта книга, но мне она уже помогла. «Оправдать свое пребывание здесь» — прозвучит слишком пафосно, категорично и вообще too much. Но когда началась война, у меня была навязчивая мысль, целая теория, что уехавшие соблюли некую гигиеническую меру, некий минимум, и им-то теперь можно жить дальше частной жизнью. А те, кто остался, вынуждены постоянно помнить, что замолчишь, перестанешь видеть войну и думать о войне — потом не отмоешься. Постоянно быть в тонусе. И когда спрашивали, почему я не уехал, я не мог ответить. Семья, дети, — у всех дети. Родители — у всех родители. Нет денег, профессии, — так у всех ничего нет. Такая совершенно стандартная история.

27 февраля я ехал на метро через центр города. Голос из динамика равнодушно объявлял: «Китай-город», «Кузнецкий мост», «Пушкинская». Люди спешили по своим делам, как будто ничего не происходит. Было воскресенье. И даже на самой станции «Пушкинская», на эскалаторах наверх, всё выглядело так, будто на поверхности не ждет ничего необычного. Это напоминало увиденный когда-то рассказ пожарника в телефильме про большой пожар гостиницы «Россия»: «мы подъехали — «Россия» выглядела как всегда, нигде ни облачка, неужели ложный вызов? Мы завернули за угол, вся ее другая сторона была объята пламенем».

Выход под здание «Известий» работал, я поднялся: Тверская была забита полицейскими грузовиками и автозаками, запаркованными в два ряда, «космонавтов» и сотрудников полиции было примерно вдвое больше, чем людей в штатском, к Пушкинской площади было не подойти — она в металлических заграждениях. Надрывался, хрипел полицейский мегафон: если в 2021-м он вещал «Вы находитесь на незаконной акции, немедленно разойдитесь», то теперь — «Выход из метро закрыт» (хотя я только что из него вышел). Можно было оставаться на асфальтовой площадке между Тверской и «Известиями», с которой год назад метали снежки, или пойти дальше по улице, как обычно делает человек, выйдя из метро. Что тогда поразило — взаимная проницаемость двух сред: прохожие, следующие по тротуару Тверской, с каменными лицами прошагивали через этот намагниченный участок, на котором полиция и «космонавты» хватали примерно половину из тех, кто там находился. Именно митинга в традиционном виде, в каноне 2011–2021 годов, не было. Была разреженная среда, через которую можно было идти, но если человек останавливался, его хватали в течение нескольких секунд. Люди поднимались из метро и либо шли дальше, делая вид, что ничего не замечают, либо несколько растерянно останавливались, и хотя это было лишь намеком на митинг, их тут же брали. Я простоял секунд 30. Меня не несли, не выламывали руки, а довольно вегетариански затолкали в автозак, где я, к тому же, оказался первым пассажиром. Он был набит под завязку минут за 10, и мы тронулись, освобождая место следующему.

---

В марте 2022 это шло первой, особо пугающей волной — удалось посеять массовый Страх (быстро включилась и генетическая память). Близкий человек, уже немолодой, говорил мне в те дни на кухне едва ли не шепотом: «Всё как в страшной сказке, нас как будто захватил страшный карлик». Какая-то системность в этих репрессиях проявилась позже: так, по-настоящему серьезные уголовные дела, с СИЗО и прочими атрибутами реальных сроков, начали возбуждать в основном за серьезные посты по серьезным поводам — имею в виду Бучу и Мариуполь. Но до того, как появилась эта фактура, людей тоже надо было за что-то прессовать. А за что, если они не звали на митинги, не призывали на голову России санкции (такая статья тоже появилась в репрессивных законах, но материала для нее почти не нашлось) и не демонстрировали прочий «экстремизм»? Люди просто писали о том, что происходит ужасное, ставили черные аватарки и какие-нибудь, условно, изображения свечек, от растерянности транслировали то, что десятилетиями прививала советская же пропаганда: всякие «миру мир», «нет войне» и прочие голуби Пикассо. Путинским юристам пришлось поломать голову.

Их изобретение, не великое по креативу, позволило им выиграть тактически (у полиции и судов появилась почва под ногами — за что конкретно привлекать условного дядю Васю с улицы, если он не согласен с войной, но пока не бежит на баррикады), но обеспечило стратегическое поражение. Потому что теперь всегда эта позорная война будет связана в истории с абсолютно оруэлловским запретом самого слова «война» (забавная реакция общества на это — то, что «1984» Оруэлла стала самой продаваемой художественной книгой в России 2022 года, классический роман 75-летней давности, — его продажи выросли в военный год на 45%). Людей стали судить за то, что они называют «войной» специальную военную операцию и тем самым, согласно закону от 4 марта, дискредитируют вооруженные силы РФ…

Весной 2022 я записал в дневнике, что, когда вся эта «цветущая сложность» и шизофреническое подобие нормальности, которым пытается жить Россия, станет совсем невыносимым, любой может нажать клавишу Esc — выйти с плакатом, быть задержанным в течение минуты и эвакуироваться в честность. Туда, где всё однозначно, где черное это черное, белое это белое, и где за простые истины (вроде бы, в прошлой жизни трюизмы) Толстого, Некрасова, Евангелия, Конституции надо постоять. Вот это опыт. Спасибо за это.

---

Впервые эта надпись появилась в марте: в колясочном холле, на светло-серой доске «Информация», которая почти всегда оставалась пустой (иногда только пришлепнут какую-нибудь рекламу), черным маркером написали: «Идет война». Удивительно точно найденная интонация: даже не «Нет войне!», а констатация факта, протест против того, что у общества вырвали язык, запретили называть вещи своими именами, реагировать на смерти, открывать глаза. Ведь вся весна 2022 прошла в этом истеричном победном танце пропаганды, пытавшейся заглушить всё остальное. Как-то пошел выносить мусор и там же, в колясочном холле, вытащил из ящика «Вечернюю Москву», обычно не выходящую за пределы жанра тихих муниципальных радостей типа «Даешь десять новых станций Большого кольца». И тут, вижу, на обложке птичка в скворечнике, крупный заголовок — «Птичка принесла», успел подумать: ну, хоть где-то остался жив миролюбивый тон довоенного московского официоза — дубовый, но хотя бы не про «сотрем всех в ядерную пыль», а про парки, радости серебряного возраста, доброго волшебника мэра и т. д. Читаю подзаголовок: «В украинских биолабораториях, работавших по заказам армии США, не только создавали вирусы и патогены. Там же изучали птиц в качестве разносчиков болезней». Блядь. Даже здесь. Даже это они измазали.

И вот на фоне этого всего начинает появляться меланхоличное такое, что меня особенно радовало, «Идет война». Обычно надпись жила два-три дня. Потом ее затирали работники ДЭЗа. Неделька, и неизвестный герой (или героиня) писали снова — чаще всего прежний текст, иногда просто «Война», «Гибнут дети» или что-нибудь такое (вполне коррелировало с жанром стенда, обозначенным трафаретными буквами наверху — «Информация: идет война»). Вблизи были видны культурные слои: недостертый маркет просвечивал.

Иногда этот незримый бой замирал надолго, стенд неделями был без надписей. Осенью наблюдать стало интереснее: видимо, ДЭЗу накрутили хвост проверяющие, надпись стали уничтожать буквально сразу. И обновлять тоже. Утром ведешь ребенка в школу: свеженькая, когда только успел, наш милый бэнкси; через 20-30 минут возвращаешься — топчется нервная делегация коммунальщиков, ничего уже нет, косятся с подозрением. Чаще и не застаешь короткую схватку, проходишь — в холле сильный запах ацетона — ага, что-то было.

У ДЭЗа стали сдавать нервы: теперь воняло уже краской, они забавно перебирали 50 оттенков серого, всё темнее и темнее, пока доска не стала графитово-черной, какой и пребывает ныне. Что, впрочем, не мешало анониму взять белый штрих-карандаш. Коммунальщики что только ни делали: то завешивали надписи рекламой «распродажи таможенного конфиската», то внезапно завязывался диалог: к «Идет война» дописывали с «с бендеровской мразью!», а то и вовсе «Смерть хохлам!» (сомневаюсь, что это было vox populi нашего апатичного подъезда — скорее верится в методичку для коммунальных служб). В конце концов неизвестный противник войны замолчал, новых надписей нет месяцев пять: надеюсь, он не был пойман. Если однажды ты это прочитаешь — спасибо.