«Я потеряла почти всех друзей»

Елизавета Золотарева — юрист из Первоуральска. Помогала антивоенным активистам в России, потом уехала в Казахстан. До аннексии Крыма политикой не интересовалась вовсе. В 2014-м поняла: «всё идет не туда!» Елизавета считает, что на сторонниках войны сейчас лежит больше ответственности, чем на тех немцах, что в 1940-х не замечали концлагерей, потому что у современных людей есть интернет. Весной 2022 думала, что война подтолкнет всех к протесту, оказалось, увы, не так:

Расскажите о себе.

— Меня зовут Елизавета, моя фамилия Золотарева. Я приехала из города Первоуральск Свердловской области. В основном я работала в Екатеринбурге, работала юристом. Занималась гражданским правом, разными областями гражданского права до войны.

Почему вы уехали в Казахстан?

— Потому что 24 февраля 2022 года мое государство развязало агрессивную войну против соседней страны, ввело туда свои войска. В настоящее время уничтожает беспричинно абсолютно массу людей, детей, разрушает дома. Я с этим категорически не согласна. Для меня невозможно было оставаться внутри страны в таких обстоятельствах. Для меня лично, для меня это мое мироощущение, что я либо должна была бороться с этим, находясь внутри страны, либо уехать. Потому что, если я там нахожусь и ничего не делаю против, значит я как будто бы легализую, как будто бы соглашаюсь с этими действиями моего государства, а я не согласна.

Когда вы поняли, что в России что-то не так?

— Я типичный продукт Советского Союза. Я до 2014 года вообще не интересовалась политикой. И все вот эти разговоры про то, что политика грязное дело, это не для нас, не про нас, вы в этом ничего не понимаете, не лезьте, от вас ничего не зависит, очень прекрасно ложилось в мою голову незамутненную.

Поскольку я знаю, что есть международное соглашение. Международное соглашение, оно в иерархии правовых норм выше даже Конституции государственной. Просто так и нарушать международное соглашение нельзя. Но это неправильно, так не бывает. И вот в том месте у меня уже началось непонимание. Я начала интересоваться политикой, начала погружаться во все политические процессы, которые происходят в нашей стране, и поняла, что все идет куда-то не туда.

Впервые на митинг я вышла, когда вернулся Навальный после лечения, и его арестовали, и у нас были митинги зимой. Мы трижды выходили, были очень большие митинги в Екатеринбурге, я специально приезжала из Первого Уральска, чтобы поучаствовать. Это было очень воодушевительно, это был мой первый опыт. Было очень страшно и жутко, но то, что нас было так много людей, это как-то вдохновляло. Мне казалось, что раз я не одна, раз нас столько много, то мы что-то можем изменить.

Но, как оказалось, все эти мечты были напрасными.

Ваши чувства и мысли 24 февраля 22 года.

— Вот 24 февраля, когда вот это все произошло, с утра я очень рано проснулась, я ждала каких-то действий, потому что уже накануне было понятно, что войска на границе наши собрались, все пугали, что вот-вот начнутся какие-то военные действия. Я помню, я 22-го или 23-го февраля опубликовала пост в Фейсбуке, я написала, что у нас все сошли с ума, нет войне. Мне еще там мои друзья писали, какая война, ты что с ума сошла, ничего не будет. И тут, значит, буквально на следующий день вот это все начинается, я была в шоке. 

Конечно, я целую неделю не могла ни работать, ни есть, ни пить. Я просто скролила новости постоянно. И мне казалось, что что-то должно случиться, что это завершится. Что сейчас что-то случится. Или Путина убьют, или что-нибудь такое произойдет глобальное, и все закончится.

Я помню, утром 24 февраля я прислушивалась к шагам в подъезде, и мне казалось, что сейчас все прочитают новости, выйдут в подъезд и скажут: «Ребята, что происходит? Как так? Что-то надо делать, давайте собираться, давайте что-то делать, как-то этому противодействовать». Но ничего не происходило. Я позвонила всем своим знакомым, которых считала не дураками, скажем так. Я даже возобновила контакты с людьми, с которыми раньше не общалась близко. Я позвонила и спрашивала, что вы думаете по этому поводу, как вы собираетесь действовать в этой ситуации. Но как-то никто действовать не собирался.

Через неделю после начала войны я начала активно взаимодействовать с одной правозащитной организацией, очень уважаемой, и начала помогать людям, которых задерживали в каких-то промышленных масштабах за антивоенную позицию, за то, что они выходили на митинги. Потом появилась статья за фейки, за дискредитацию вооруженных сил и, в общем, стали привлекать к административной ответственности за то, что люди публикуют в соцсетях какие-то посты. Вот в таких процессах я участвовала. В общем, вот год с начала войны я плотно занималась правозащитной деятельностью. А свою основную работу, не то, чтобы забросила, она мне стала казаться какой-то ненужной, какой-то вообще лишней в этой ситуации.

И уже занимаясь этими делами административными в основном, уголовными я не могу заниматься. Я не адвокат, я юрист, у меня нет статуса адвоката. Я ходила в эти процессы, смотрела в эти мертвые абсолютно лица судей, которые, несмотря ни на какие документы, выносят свои решения, что для них слово полицейского не требует никаких доказательств дополнительных. Как он сказал, так и есть. И хоть ты там головой об землю бейся, хоть что.

У меня был один подзащитный гражданин Узбекистана вообще. Казалось бы, меньше всего, что надо мигранту. Я сейчас сужу по себе, я мигрант. Я ощущаю, что самое меньшее, что я хочу, это попасть в руки полиции за какое-нибудь правонарушение. Наверное, мигрант в России не пошел бы на митинг, несогласованный тем более. Но тем не менее, парня задержали, ему дали 13 суток. Он благополучно отсидел, несмотря на то что мы как могли помогали. И в этой ситуации понимаешь, что, собственно, никакого права, никакой юриспруденции в России не осталось.

Почему многие в России поддерживают войну?

— Это, конечно, пропаганда. Мы все были в шоке. Это был мой второй шок. Первый вообще от начала войны, а второй вот именно от понимания того, насколько пропаганда оказалась действенной. Никто этого не ожидал. Насколько я понимаю, все были в таком жестком шоке от этого. Все как-то относились с юмором к этому. Когда кто-то выходил и там клеймил украинцев или там другие какие-то национальности, и США все время во всем виноваты, и Байден там по подъездам, значит, ходит и всем портит жизнь. Все над этим смеялись, никто всерьез не воспринимал. Оказалось, оно все ложилось, ложилось, ложилось в головы наших сограждан. И верили. Люди верили, оказывается. Это удивительно для меня.

Есть ли у вас друзья и близкие, которые поддерживают войну?

— Я потеряла на почве этих разговоров про войну почти всех своих друзей. Я, наверное, скажу, я занималась парашютизмом. Я прыгала с парашютом, и у меня была очень хорошая компания парашютистов. Все друзья, там специфический вид спорта, вы в одном самолете, вы подвергаетесь одинаковой опасности, и какая-то такая сплоченная группа людей. Но оказалось, что все мои друзья-парашютисты, большинство моих друзей-парашютистов, оказались, конечно, за Путина и за войну. Потому что, это я уже потом анализирую, я поняла, как так получилось, потому что, ну кто у нас в ДОСААФ? У нас в ДОСААФ бывшие военные, бывшие полицейские или действующие полицейские, сотрудники «Росгвардии», и вот это вот все. И, соответственно, люди зомбированы с самого начала своей деятельности. Если бы они не были зомби, они бы там не работали, соответственно, они попали бы в ДОСААФ. И большинство моих друзей оказались вот именно такими людьми. И поэтому моя антивоенная, такая яркая антивоенная позиция, когда я не могу молчать, я не могу воспринимать спокойно вот эти вот Z-ки, например, на людях, на футболках, на одежде, на плакатах. Меня это все раздражает. Я все время это хочу сдернуть, снять. А они этого не понимали ничего. И говорили, что я не права. А Путин прав, грубо говоря. И, соответственно, я потеряла большинство друзей, да. Большинство друзей и за малым не потеряла брата. Если бы мы, например, с ним поговорили с самого начала, то просто послали бы друг друга, вероятно, и все. Но потом я уже поняла, что лучше не разговаривать вообще. Потому что он у меня один, и потерять еще и брата я не готова.

Как вы чувствуете себя в эмиграции?

— Я выбрала очень удобную страну. Здесь очень хорошо в эмиграции себя чувствовать. Здесь нет никакого языкового барьера практически, легко легализоваться. И единственное, что надо сейчас найти работу постоянную. А вообще Астана и вообще Казахстан очень благожелателен к людям приезжающим. Ты приехал весь такой закомплексованный, замученный, испуганный, сжавшийся, а здесь тебя эта теплая страна и теплый город, он как будто тебя обнимает своей теплотой и отогревает, и это очень здорово. Здесь многие жители, когда узнают, что я из России, мы начинаем разговаривать про войну, где приходится какое-то время сидеть и общаться. Я вижу, что многие казахстанцы, они против этой войны, они не поддерживают Путина, они поддерживают Украину. Здесь очень хорошо в этом плане, не приходится ни с кем бороться.

Вы как-то поддерживаете украинцев из Казахстана?

— Здесь есть фонд гуманитарной помощи Украине, и первое, что я сделала, когда сюда приехала, я обратилась в этот фонд. У них есть в Instagram аккаунт классный, они там пишут, что им нужно. Я это все собрала, купила. Полмашины у меня было забито каким-то барахлом. А еще было холодно, я приехала в марте. Какие-то спальники, какие-то мыльно-рыльные штуки. Я договорилась с девочкой, привезла это все. И мне там вот, кстати, подарили трезуб. Теперь я с ним хожу.

В Казахстане можно абсолютно спокойно и законно помогать гуманитарной помощью украинским гражданам.

Сможет ли Россия когда-нибудь вернуться к тем отношениям с Украиной, что были раньше?

— Вернуться точно не сможем. Точно не сможем вернуться к тем отношениям с Украиной, что были раньше. Вернуться точно не сможем. Точно не сможем вернуться. Может быть приблизиться когда-нибудь, не знаю, через пару поколений.

Я смотрела фильм «Список Шиндлера», и я поняла такую штуку, что вот они же реально верили в то, что арийская нация такая великая, а евреи они какие-то недолюди. Там есть такой момент, фашистский офицер говорит еврейке, он влюбился в еврейскую девушку и говорит ей: «ну ты же понимаешь, что ты не совсем человек». И я понимаю, что у нас из телека льется такая же фигня, про украфашистов, вот эта вся ерунда. И то есть, как будто бы их расчеловечивают.

Но я хочу сказать вот что. У немцев в 30-е и 40-е годы не было опыта пережитой войны, и они не впитали культуру антифашистскую, которую мы вообще-то должны были впитать. Я родилась в 1973 году и училась в советской школе. Смотрела фильмы, читала книжки. Я никогда не любила фильмы про войну. И не то, чтобы я их с запоем смотрела в своем детстве, но я прекрасно понимала, что такое фашизм и почему это плохо. То есть, у нас этот пример есть. У них тогда его не было. Не было у немцев в 30-40-х годах телеграмма. Не было у евреев, в Освенциме, извините, мобильных телефонов. А все, что нужно нашим людям сейчас, это просто зайти в телеграмму. Для этого даже VPN не нужен, «телега» не заблокирована пока в России. Они даже этого сделать не хотят.

То есть я хочу сказать, что вина моих сограждан, которые поддерживают эту вот агрессию, она сильнее, чем вина немцев, которые делали вид, что они не замечают и не знают, что происходит на оккупированных территориях. И это ужасно. Это ужасно, я не знаю, когда, как их потом перепрограммировать. Вот говорят, что у Германии на это ушло 50 лет. Но 50 лет я не доживу.

Чувствуете ли вы личную ответственность за происходящее?

— Я чувствую свою ответственность. Я, конечно, не виновата в конкретных военных преступлениях. Я их не совершала, не поддерживала. Я за Путина голосовала один раз, признаюсь честно, один раз, когда его Ельцин подставил нам всем. Вот тогда я за него проголосовала, больше никогда. Да, я чувствую свою ответственность за то, что я не участвовала в политической жизни страны. И я считаю, что это очень важно, участвовать в политической жизни страны, любой. И мы несем ответственность за наше государство, потому что это мы позволили. Мы допустили то, что Путин оказался у власти.

При каких условиях вы готовы вернуться в Россию?

— Я вернусь в свою страну, когда пойму, что я там нужна. Например, если рухнет режим и начнут реформировать правоохранительную систему, суды, и юриспруденция, наконец, будет востребована, тогда я вернусь. В данной ситуации юристы не нужны. Там нужны психиатры.

Чего вы боитесь больше всего?

— Я боюсь, что это никогда не закончится. Я боюсь, что Путин бросит атомную бомбу. Я боюсь, что он нападет на Казахстан. Вот этого я боюсь.

О чем вы мечтаете?

— Мечтаю, чтобы война закончилась. А для себя я мечтаю работу по новой профессии. И работать в Казахстане, зарабатывать столько денег, чтобы на регулярной основе помогать мирным жителям Украины. Я аналитик данных. Я сейчас учусь на аналитика данных. Большая мечта, конечно, чтобы закончилась война, чтобы Путин сдох, чтобы я вернулась домой. Вот это моя мечта такая. Она у всех одинаковая, по-моему.