Яна Казанцева: «Самый старший сказал: «Ты сейчас за оскорбление власти сядешь»
Яна Казанцева — активистка, музыкантка, коммерческий директор IT-компании. Она организует в Тбилиси фестиваль «Воля», который собирает деньги в поддержку детей и беженцев из Украины. В этот раз деньги собирают на покупку еды для «Зоны страха» — так в Грузии называют области, граничащие с Южной Осетией и Абхазией, фактически оккупированные Россией.
Яна всегда выходила на митинги в России, а после жесткого задержания на акции в поддержку Навального в январе 2021 года, боялась выходить из дома и скоро решила покинуть страну. На митинги в Грузии Яна тоже выходит, это для нее непростое решение — ведь она русская. Что дает Яне надежду, так это солидарность и взаимоуважение людей, не смотрящих на паспорта.
Расскажите о себе.
— Меня зовут Яна Казанцева. Сейчас я работаю на совместную американско-российскую IT-компанию. Ещё я провожу благотворительные фестивали. Вся прибыль с этих фестивалей идёт в украинский фонд Voices of Children. Этот фонд собирает детей, пострадавших в войне, и им оказывается психологическая и физическая поддержка. Всю прибыль с фестиваля мы делим на два, и часть иногда отсылаем беженцам. Здесь есть порядка пяти организаций, помогающих украинским беженцам одеждой, едой. Фестиваль — это музыкальный андеграундный ивент с грузинскими музыкантами из Кутаиси и Тбилиси (пока что у нас только из этих городов выступали люди), и с экспатскими музыкантами с чёткой и ясной антивоенной позицией. Мы не допускаем других, потому что есть повестка. Я родилась в Украине, в городе Хотин, в Черновицкой области, и примерно пять-шесть первых лет моей жизни прожила там с родителями. Папа служил в танковых войсках, а у мамы была семья из Хотина. После они переехали в Казахстан, где тоже была часть маминой семьи. После того, как папа отслужил пять лет в танковых войсках, это был 1980 год, они переехали в северный Казахстан, в Павлодар, туда в 1956 году сослали моего дедушку на подъем целины, поэтому и там обосновалась часть моей семьи. Там прошла вся моя юность, детство и позднее детство — до семнадцати лет. Потом я поступила в Томский государственный университет. Вообще, мы тогда очно поступали, поэтому я поступила сразу в три университета: в Новосибирске, в Омске и в Томске. Я выбрала Томск и только тогда переехала в Россию. В университете мне сказали: «Чтобы получить диплом, тебе нужно получить гражданство». У меня было казахское гражданство, казахский голубой паспорт, и украинское свидетельство о рождении. Я тогда достаточно быстро поменяла гражданство, поэтому сейчас у меня красный паспорт. Но мне сложно ответить на вопрос откуда я, потому что после университета, поработав немного в журналистике, я поехала путешествовать по всему миру. Я писала статьи про венецианскую биеннале, про ресторанную критику, писала в разные издания, и таким образом и путешествовала. Еще тогда я была замужем, поэтому у нас был совместный бюджет. Мы с мужем жили в хостелах, но путешествовали по всему миру. Это длилось 8 лет, и все это время я вообще не жила в России. В 2015 году я вернулась в Россию, создала несколько панк-групп, а после этого еще 4 проекта. Я переехала в Москву по работе в 2017 году, потому что мне было необходимо присутствовать в Москве — у меня была должность, которая требовала постоянного нахождения в офисе. Я стала очень часто ездить в командировки, и поэтому опять не жила в России — была на конференциях то в Америке, то в Англии.
Когда и почему вы уехали из России?
— Я уезжала в августе 21-го из Москвы после достаточно тяжелого задержания. Это был январский митинг за Навального. После этого я на полгода перестала выходить на улицу, потому что мне было сильно страшно. Ну, как перестала? Тогда уже была удаленка и ковид. Но даже так мне было тяжело дойти даже до метро, потому что я боялась полицейских. Когда я на митинге убегала от них, я кричала: «Смерть мусорам!», а они меня поймали, вот так на стене распяли, вчетвером обыскали, и их самый старший сказал мне: «Ты сейчас за оскорбление власти сядешь». Они сильно меня напугали: они меня жестко взяли, распяли, обыскали, мужики вчетвером облапали, потом посадили в автозак, строжились, орали на меня. Хорошо, что эти люди не сильно умны и ответственны, потому что они меня посадили в один автозак с просто задержанными на митинге. Они только сказали: «Тебя за оскорбление власти», но тот, кто повез меня в Тверское ОВД, естественно не знал, что меня схватили за оскорбление власти. Когда мы приехали в ОВД, там этого уже никто не знал. Мне предложили подписать административку, что я несанкционированно вышла на митинг, и я тогда выдохнула и сказала: «Ладно, х** с вами», подписала и ушла. Могла бы, наверное, и сесть, если бы они были более внимательные. После этого я думала: «Ой, как хорошо! Легко отделалась», но вдруг стала бояться выходить на улицу. Сначала я думала, что всё нормально, но потом я начала фиксировать, что каждый раз, когда я собиралась пойти на работу — мне не обязательно в офис ездить, но желательно — уже на пороге я выхожу и вхожу обратно домой, думая: «Ладно, потом». Когда я поняла, что это проблема, я поговорила с психотерапевтом, и оказалось, что это ПТСР. Мне пришлось понять, как я хочу поменять свою жизнь, и мы с тогдашним моим бойфрендом решили переехать. Мы собрали животных, у нас была собака Гера, и переехали.
Можно сказать, что задержание стало причиной переезда?
— Я давно думала про это. В течении 8 лет, путешествуя по Европе, Азии — везде, мы только наведывались в квартиру у нас в Томске. Там жил наш друг Пьер, бельгиец, который учился в то время в университете. Мы наведывались туда максимум один-два раза в году, и сразу уезжали, потому что я охе**вала от России. В 2014 году я резко почувствовала, что как будто бы всё стало другим. Было страшно, когда шел процесс Pussy Riot. Мы с Филимоновым пошли на митинг, а после, когда уже стало известно, что девчонок приговорили, нажирались. Были и на других митингах, например, когда закрывали ТВ2, но это было только для томичей. В Москве тоже была куча митингов. Мне не казалось, что в России всё прекрасно, но я почему-то думала, что вдруг мы сможем что-то изменить. У меня были такие мечты. В 2015 или 2016 году я решила, что все, надо вернуться, надо начать что-то делать. Тогда я сделала панк-группу с девичьим вокалом. Была куча хейта по поводу того, что мы не умеем петь, какие у нас сиськи маленькие или большие — это же было важно — и неважно, что девчонки несут фемпанк-повестку в массы. Хотя, может, как раз таки это и привлекало людей, которые нас ненавидели. Мы делали «Гиги» — это фестивали и концерты, с которых мы собирали деньги политзаключённым и разным приютам, но там была и коммерческая часть. Ну, как коммерческая? Когда мы в ноль выходим — это уже считается. Нашей целью было децентрализовать сцену и побольше рассказать о сибирской сцене. Тогда вся андеграундная сцена была в Москве. Много кто играл сёрф-рок, были эти патлатые мальчики с гитарами, в Сибири была и панк-сцена, и металл-сцена, и хардкор-сцена, но про этих людей не знали. Как раз таки в это время зародилась новая сибирская волна, ведь мы стали, во-первых, играть новую музыку, а во-вторых, проводить фестивали.
Когда вы организовывали музыкальный фестиваль в Москве, часть денег отдавали в поддержку политзаключённых. Почему это было для вас важно?
— Ну как почему? Мы всегда были политизированы, а это уже 17-й год, уже было понятно, что это пиец, что вертикаль власти укрепилась настолько, что уже не понятно, есть ли шанс разрулить эту хую, есть только возможность помогать тем, кто борется. Единственное, что мы умеем делать, это петь песни и собирать народ.
В Тбилиси после начала войны вы проводите фестивали «Воля». Расскажите, кто принимает в них участие, и почему они называются «Воля»?
— «Воля» — это украинский трезубец и хорошее украинское слово. Это название мы придумали в 2022 году. Когда началась война, мы с ребятами собрались и начали думать, что мы можем сделать. Понятно, что мы можем петь песни и собирать народ, поэтому мы собрались музыкантами по старой схеме и начали петь песни. Тогда и появилось это название, а придумал его Арсений Суникдес — первый фестиваль он делал вместе со мной. У нас было порядка десяти названий, но «Воля» оказалось самым поэтичным и красивым словом, и оно было непосредственно связано с нашей целью. Наша цель была помогать тем, кого убивает наша страна-агрессор. Мы не хотели делать экспатский фестиваль, а хотели, чтобы хотя бы в каком-то процентно равном соотношении выступали картвельские и экспатские группы. Полностью грузинский фестиваль я, кстати, тоже попыталась провести в августе прошлого года, но, к сожалению, он даже не окупился. У меня было 2500 долларов вложений со своей зарплаты, и я их даже не забрала, а нашей целью была отдать деньги. В итоге мы провели дополнительный сбор, я забила на свои деньги, мы продали искусство, которое сделали до этого на пяти предыдущих «Волях», и у нас получилось 489 долларов. Мы отправили их в Voices of Children и они, конечно же, даже за это нас поблагодарили, но в основном денег было намного больше. За шесть фестивалей мы отправили 13500 долларов и в Украину, и беженцам, находящимся здесь.
Каким вы помните день 24 февраля 2022 года?
— Я запомню его на всю жизнь. Мы компанией из пяти украинцев и пяти русских поехали на Шри-Ланку и сняли там виллу. Это было за месяц до 24 февраля. Мы решили месяц пожить и поработать вместе с друзьями, все мы были айтишники, а улетать нам надо было 2 марта. Примерно за неделю мы понимаем, что будет пи**ец, но до последнего надеемся на лучшее. В ночь с 23-го на 24-е — я как сейчас это помню, у нас тогда было часа три или два ночи — мы понимаем, что будет война. Официально её еще не объявили, но мы уже все поняли и не спали. Наши украинские друзья — они и сейчас наши друзья, у меня, например, есть подруга, которая сейчас воюет в Украине — начали звонить своим родителям, а те пытались их успокаивать, говорили: «Нет-нет, ничего не будет». Часов в 8-9 утра мы узнали, что Путин начал «специальную военную операцию». Моя подруга, одна из украинок, её зовут Стасья, но можно и Настя, всю ночь спала, а утром у нее было обыкновение не смотреть новости и ходить на местный рынок. И вот она приходит, у нее сумки с помидорами и всем для завтрака, она идет совершенно счастливая, красивая, а мы уже знаем, что началась война. Я понимаю, что я единственный человек, который сейчас может ей это сказать. Я ее обнимаю, говорю: «Настя, война началась», и она бросает сумки и бежит звонить родителям. Это был очень тяжелый момент, я до сих пор его помню. А далее, представьте: шикарная вилла в тропиках, есть бассейн, а мы не выходим из своих комнат, потому что ресерчим и скроллим новости каждые 5 секунд, делаем репосты, думаем, как жить дальше и звоним родителям. Мои-то в Казахстане, их это вообще никак не касалось, но родители моих друзей нас любят как своих, поэтому, понятно, что нам всем было сложно. Еще неделю мы существовали в этом достаточно закрытом пространстве, но потом все же прилетели назад, и меня задержали на въезде. У меня же в паспорте написано: «Место рождения: Украина», поэтому у окошка на въезде меня попросили отойти в сторону. Я отхожу в сторону со своим красным паспортом и смотрю — стоят еще примерно 5 человек, у всех голубые украинские паспорта, все в недоумении. Выходит дядечка эшник в обычных джинсах и начинает: «Ну, давайте паспорта, поговорим, — потом смотрит на мой паспорт, — а ты чего здесь делаешь?» Я говорю: «Не знаю, вы мне скажите». Он берет мой паспорт, смотрит: «А-а-а… Что в Украине делала?» Я говорю: «Родилась» — «Понятно. Ты можешь идти». Я прошла вперед, но дождалась ребят, стоявших со мной. Их всех пропустили, но задавали тупые вопросы, вроде: «А что вы в Украину не едете?» — «А вы не в курсе, да?» — «Ну, ладно. А что здесь делать будете? Сколько денег? Что снимаете? Где работаете?» — «Ну, вот как раз сейчас будем что-то снимать. Деньги есть, если вас это волнует».
Вы выходили на митинги против иноагентского закона в Грузии. Почему для вас это важно?
— Я не могу не выходить. У меня очень тревожная собачка, поэтому какое-то время я выходила с ней на руках. Понятно, что я не ждала пи**еца и газа, я шла, чтобы зафиксироваться, чтобы камеры и дроны зафиксировали, что нас много. Мне было важно в какой-то момент появиться. У меня достаточно сложное отношение к этому, потому что в этой стране мы гости, так ещё и оккупанты, и тут даже не с чем поспорить. Мы триггер для многих грузин, что абсолютно понятно, и поэтому у меня нет каких-то вопросов и претензий. Я долго думала выходить или нет, но мы поспрашивали у наших грузинских друзей, что они об этом думают, и получили множество подтверждений того, что они хотят, чтобы мы выходили и поддерживали их, чтобы мы не просиживали здесь просто так. «Вы в гостях? Так помогайте». Так мы и стали выходить. По-моему, до прошлогодних иноагентских митингов были еще и какие-то другие. Конечно же, мы выходили в поддержку Украины, потому что для нас это важно. В России, в Москве на митинге ты всегда чувствуешь себя в опасности. Подруги рассказывали мне про антивоенный митинг, на который вышли чуть ли не 10 тысяч людей 24-го февраля, и там была куча задержаний, там было не вздохнуть. Здесь, когда мы выходим на антивоенный митинг, царит абсолютная всеобщая солидарность, кажется, что даже полиция как-то уважительно к этому относится. Достаточно жестко стали разгонять только в марте прошлого года, когда был иноагентский митинг, первая итерация того закона, и тогда его отменили. Там я увидела первый жесткий митинг, меня там залили водой. Полиция стояла в шлемах, с щитами, периодически они пускали газ, были вот эти звуковые штуки. Тогда я поняла, что, похоже, скоро здесь будет так же. Полиция есть полиция.
Думаете ли вы об отъезде из Грузии?
— Я пока не знаю. Конечно, у меня есть такие мысли, но я очень люблю эту страну, мне здесь хорошо. Я хочу поехать в Европу хотя бы по работе, на конференцию, но у меня нет возможностей из-за визы. В Америку я тоже не могу сейчас поехать. Здесь же нет даже русского посольства, в котором я могла бы все это сделать, и это ещё один из факторов того, почему я могу переехать. Я вижу, что все идет в сторону условной России 2008-го года, и знаю, что будет потом, но хочется верить в то, что грузинский народ устоит. Все-таки еще есть на это шансы, потому что грузинский народ очень сильный, очень настойчивый, очень свободный. В 1976 году они отстояли свое право на официальный национальный язык. Когда в Советском Союзе везде внедрили официальный русский язык, например, тот же Казахстан, в котором я росла, был абсолютно русифицирован. Грузины же вышли на многотысячные митинги и отстояли свое право говорить и писать на грузинском языке, сохранили его как официальный язык. Вторым языком, по-моему, все-таки стал русский, поэтому его сейчас все знают, но первым языком всегда был их родной, национальный язык. Это очень круто. Сейчас, правда, появился закон о семейных ценностях. Знаете, есть ощущение, что это заезженный сценарий, который тебе уже понятен. Многие мои грузинские знакомые и друзья, которые принадлежат к «организации» ЛГБТ, как сейчас это называют в России, писали мне, что им сейчас станет опасно и, скорее всего, где-то к декабрю им нужно будет уезжать отсюда, им нужна будет поддержка. Я уж не знаю, почему именно это дата, но про декабрь я слышу не в первый раз. Может быть, потому что у этого закона несколько итераций, и его принятие произойдет только через полгода.
В эту субботу, 15 июня, у вас пройдет седьмой фестиваль «Воля». В этот раз вы собираете деньги на тонну еды в фонд Давида Кацаравы для территорий Грузии, оккупированных Россией. Расскажите, почему этот фонд, и чем этот фестиваль отличается от других?
— Этот фонд занимается тем, что каждый день помогает приграничным территориям на границе с Абхазией. Там есть «зона страха», в которой живут люди. У некоторых огород разделен колючей проволокой, и семьи, которые не могут переехать, живут с этой колючей проволокой каждый день. У них мало еды, воды, магазинов, они бедствуют, женщины не могут купить прокладки, не хватает базовой еды. Давид Кацарава, по-моему, с 16-го года занимается волонтерской деятельностью, сейчас его организация разрослась и возит с какой-то периодичностью туда тонну еды. Я у него спросила, сколько стоит тонна еды, он сказал: «Ну, плюс-минус 5000 лари». Наша цель была собрать эти деньги и отправить их туда. Давид Кацарава — это человек, который участвовал в иноагентских митингах, его и ещё несколько человек очень сильно избили. Давида подкараулили у его дома и избили пять человек. Он давал интервью, в котором сказал: «Кажется, у них была цель меня убить». Он в том интервью подробно рассказывал, как кто-то взял трубку и сказал: «Все, босс», когда он уже лежал с лицом в мясо, но еще не потерял сознание. Это точно были заказы. Когда он еще был в больнице, мы поняли, что, наверное, единственный более-менее официальный фонд, который на слуху и занимается приграничными территориями и людьми оттуда — это фонд Давида. Мы с ним связались, какое-то время он не отвечал, а потом написал: «Да, я за и вписываюсь, но для вас это очень опасно. Если вы напишете про это на афишах , то будет очень опасно. Имейте это в виду». Мы начали думать о том, как сделать так, чтобы сократить риски для выступающих, и сделали вот такой секретный гид. Понятно, что это уменьшает наши шансы на присутствие большого количества человек, но по-другому, видимо, никак. Мне кажется, мы сделали интересно — мы достаточно подробно описываем музыку, которая будет, но у группы в описании не её имя, а номер: первый, второй, третий и т.д. Мы просим всех это репостить и рассказывать об этом своим, собираем людей по друзьям и знакомым, передаем из уст в уста.
Каким вы видите будущее России?
— Я не думаю об этом и не хочу думать. Я как будто бы закрыла для себя этот вопрос. И от либерализма я сейчас ушла в сторону анархизма. Я очень уверенно могу называть себя анархисткой. Я не хочу придумывать будущее для России и не люблю, когда либералы, сидя где-то на Западе, придумывают какой должна быть Россия. Хотя, ладно, у меня есть некоторое мнение по этому поводу: Россия должна децентрализоваться и распасться на отдельные страны. Да, это, скорее всего, приведет к какому-то количеству междоусобиц, как было в Европе в Средние века. Россия в нынешнем виде — это империя. Империя зла не должна существовать. А вот распавшись на небольшие государства, на условную Сибирь, вполне себе может. Кстати, мы же знаем, что это в свое время оккупированные территории? Татарстан, куча других республик — все они должны жить свободно и отдельно со своим языком, со своей культурой. У каждого региона есть своя культура и язык, которые еще в советское время задавила эта империя.
Что дает вам надежду?
— Надежду дает любовь и солидарность людей. Я вижу как мы, друзья с разными паспортами, солидарны и любим друг друга. Я вижу в этом силу. Я вижу, как грузины, украинцы, русские экспаты, японцы, мой друг Эмиль Дюк, снимающий для The New York Times в Украине, собираются на «Воле». Международное сообщество единомышленников поддерживает друг друга. Когда они выражают мне респект за то, что я делала, я думаю: «Боже, вы же сами такие крутые». Мы все действительно сильно поддерживаем друг друга, и это единственная надежда. Мы можем все до тех пор, пока будем поддерживать и уважать границы и мнения друг друга.
