Похождения чеха в мире идиотозавров
Почему Ярослав Гашек не остался в Сибири навсегда?
Сергей Ташевский
В апреле 1918 года, во время наступления белых на Томск, совет местных депутатов распорядился вывезти из Томского технологического института в Читу все ценное оборудование. Но быстро приготовить его к отправке было невозможно, разве что вырывать «с корнем» провода и выламывать части установок. Уникальным приборам грозили разграбление и гибель, но комиссарам было на это наплевать. Иван Бобарыков, ректор института, был в отчаянии. Не выполнить приказ означало пойти под расстрел.
Но однажды утром в его квартире появился чех, разговаривавший по-русски с сильным акцентом. Маленькая дочка Бобарыкова запомнила его как писателя Ярослава Гашека. Он представился уполномоченным, которому поручено эвакуировать институт, и попросил объяснить, почему оборудование не готово к отправке. Бобарыков, как мог, объяснил. Тогда незнакомец ненадолго куда-то отлучился, а через час вернулся с бумагой, подписанной начальником железной дороги, в которой говорилось, что все вагоны заняты военными грузами, и эвакуация института отменяется. Так уникальные приборы были спасены одним росчерком пера. Оставив бумагу, незнакомец исчез.
Согласно биографии Гашека, он в этот момент был в Самаре, где, как агитатор, вербовал чехов и словаков в ряды Красной армии. От Самары до Томска — почти три тысячи километров. История кажется не слишком правдоподобной. Но таких легенд вокруг Гашека — десятки и сотни. Его часто видели одновременно в разных местах, и он писал статьи, рассказы, заметки под десятками псевдонимов. Поэтому — все может быть.
Это был лишь один из многих эпизодов Гражданской войны в Сибири, где Ярослав Гашек сыграл важную роль. Его назначали на ключевые «партийные» должности, от коменданта города до начальника политотдела Восточного фронта, он был агитатором в дивизии Чапаева и редактировал не меньше дюжины большевистских газет на разных языках. За три года Гашек проехал почти всю Россию с запада на восток, через Симбирск, Самару, Бугульму, Уфу, Бугуруслан, Златоуст, Челябинск, Омск, Красноярск, Ново-Николаевск, Иркутск… По пути он женился и чуть не обосновался в Сибири навсегда, даже купил в Иркутске дом. И, скорее всего, многие главы знаменитого романа о бравом солдате Швейке появились на свет именно там.
Сам Ярослав Гашек родился 30 апреля 1883 года в Праге, в семье бедного школьного учителя. Но образование он получал довольно хаотично: после смерти отца бросил гимназию, потом вдруг поступил в торговую академию, получил диплом и даже стал служащим банка. Но ненадолго. В 1903 году за постоянные прогулы Гашека уволили. И тогда, издав сборник посредственных декадентских стихов, он решил заняться литературой и вышел на тропу писателя-юмориста.
Тропа эта в Чехии тогда была довольно узкой, конкуренты рвали друг друга в клочья, но у Гашека, что называется, «был материал». Он постоянно оказывался там, где что-то происходило. В гуще студенческих демонстраций, в борделях, в рюмочных, в пивных. И все это — не по обязанности, а по зову сердца. Поэтому, хотя коллеги считали Гашека дурным стилистом, его фельетоны пользовались популярностью. Впрочем, зарабатывать этим ремеслом оказалось сложно — особенно когда (в качестве побочного продукта разгульного образа жизни) у него вдруг появилась семья. К счастью, кто-то из друзей пристроил Гашека редактором в журнал «Мир животных», и некоторое время юный писатель процветал — а заодно продолжал посещать рюмочные, где в голову ему приходили разные замечательные идеи. Например, он написал и опубликовал статьи о загадочном морском животном «Табу-табуране» и древнем ящере «Идиотозавре». Судя по всему, в тот период Гашек генерировал подобные идеи буквально ежесекундно и публиковал их в разных газетах под сотней псевдонимов, так что нынешние исследователи его творчества до сих пор не могут с ними разобраться. Но в журнале Гашек долго не продержался — идиотозавры потребовали его увольнения. И тогда он занялся торговлей собаками.
Да, точно, как Швейк в его романе. В конце концов, опыт работы в «Мире животных» не прошел даром — и Гашек умело пускал пыль в глаза, рассказывая покупателям о достоинствах благородных щенков. Иногда перекрашенных — но как без этого? «Собаки не могут краситься сами, как дамы, об этом приходится заботиться тому, кто хочет их продать».
Параллельно он увлекся политикой, поскольку надо же было чем-то заниматься, когда пьешь пиво. И после одной из вечеринок в 1911 году Гашек решил основать свою партию (намечались выборы в австрийский парламент). У его издевательской «Партии умеренного прогресса в рамках закона» программа была весьма решительной: повсеместное введение в Чехии рабства, инквизиции и, главное, алкоголизма. Над последним пунктом программы Гашек и его однопартийцы усердно работали в рюмочных и пивных, где разыгрывали по сценариям Ярослава веселые пантомимы, приводя в отчаяние полицейских агентов, которым столько выпить оказалось не по плечу. Впрочем, они частенько встречались на другой территории, о чем свидетельствуют полицейские рапорты о задержании: «вышеозначенный в нетрезвом состоянии справлял малую нужду перед зданием полицейского управления»; «в состоянии легкого алкогольного опьянения повредил две железные загородки»; «недалеко от полицейского участка зажег три уличных фонаря, которые уже были погашены» и так далее.
Удивительно, что несмотря на самоотверженное пьянство, в эти годы Гашек ни на день не забывал о литературе. Он буквально фонтанировал фельетонами и веселыми рассказами, в одном из которых (почти как пророчество) уже тогда появился бравый солдат Швейк. Но окончательно материализоваться ему довелось лишь спустя несколько лет.
Впрочем, сперва путем Швейка прошел сам Ярослав Гашек. В 1915 году его грубо оторвали от трактирной стойки и зачислили в 91-й пехотный полк. Там он практически сразу попал в пространство своего будущего романа: именно в этом полку служили и поручик Лукаш, и капитан Сагнер, и писарь Ванек, и многие другие его будущие персонажи. Но Гашек еще не подозревал, что все эти люди собрались здесь, чтобы прославить его имя на веки вечные, поэтому всячески старался избежать их общества и отправки на фронт. Он симулировал ревматизм, но был признан дезертиром, и догонять свой полк ему пришлось уже в качестве арестанта, в тюремном вагоне.
Единственное, что ему удалось — как-то сговориться с полковником Лукашем и устроиться на первое время писарем при штабе. Подальше от окопов и передовой. Но удача на войне переменчива, и вскоре он вместе с денщиком Лукаша, Франтишеком Страшлипкой (с которым крепко подружился и который стал главным прообразом Швейка), отправился, как говорится, на «театр военных действий». В самый что ни на есть партер.
Геройствовать ни тот, ни другой не собирались. Но где-то под Львовом Гашек, который был необычайно способен к языкам и бегло говорил по-русски, проявил, по мнению начальства, героизм — и удостоился медали «За храбрость». Потому что почти случайно затеял на передовой беседу с какими-то подозрительными личностями и вдруг обнаружил, что взял в плен пару десятков русских дезертиров. Впрочем, примерить эту медаль Гашек не успел, потому что утром 24 сентября 1915 года, в ходе контрнаступления русской армии, у него со Страшлипкой все случилось ровно наоборот. И они в свою очередь вежливо сдались в русский плен, что было тогда в порядке вещей.
Не умирать же от русских штыков! И Гашек, попав в лагерь для пленных под Киевом, вздохнул с облегчением, решив, что основное безумие войны для него осталось позади. Однако, как бы не так.
В лагере оказалось хуже, чем на фронте. Пленных косили голод и тиф, поэтому Ярослав, как и многие другие чехи, решил записаться в Чешский легион, воевавший на стороне России. Правда, и тут он постарался как-то устроиться получше: стал сначала писарем 1-го добровольческого полка имени Яна Гуса, а затем — сотрудником газеты «Чехослован», выходившей в Киеве. Основная забота этого в высшей степени свободного и независимого издания сводилась к тому, чтобы агитировать пленных чехов в концентрационных лагерях вступать в «Легион». При этом Ярослав наполнял газету едкими фельетонами, в которых высмеивал не только прусский милитаризм, но и чешскую «национальную гордость». За эту работу Гашек очень быстро получил признание австрийских властей, объявивших его предателем, и ненависть чешских националистов, которые даже пытались его убить. Впрочем, наступала эпоха, когда, кажется, все хотели всех поубивать, не важно за что, и Чешский национальный совет решил дать Гашеку шанс «красиво умереть», уволив его из газеты и отправив на фронт. Гашек выжил, хотя заработал железный георгиевский крестик 4-й степени, однозначно свидетельствовавший о том, что мог быть и деревянный.
Но тут в России случилась революция, и весь старый героизм мгновенно обесценился. Чехословацкий корпус перешел в подчинение французского командования и объявил о верности Временному правительству, а когда оно пало, отказался признавать власть большевиков. Многие чехи стремились теперь просто вернуться домой. Однако Гашеку со своими соотечественниками (в которых решительно проснулось национальное самосознание) было теперь явно не по пути. Он не хотел возвращаться в Чехию, он ехал в Москву. К большевикам.
А надо сказать, что большевики тогда очень любили, когда к ним «прибивались» европейцы. Всемирная революция еще стояла в повестке дня, поэтому в Москве Гашека (известного писателя и журналиста, плюс лидера одной из влиятельных чешских партий, как сам он сказал) приняли в партию большевиков без малейших проволочек. Уже зимой 1918 года он стал членом РКП(б). И его сразу направили в Поволжье, в захваченную красноармейцами Самару, где еще бродили разрозненные части Чешского легиона, ожидавшие эвакуации во Францию. На фоне разгоравшейся гражданской войны это была мощная боевая сила, и Гашек, как опытный агитатор, должен был склонить ее на сторону большевиков.
Нельзя сказать, что ему сопутствовала удача. За несколько недель удалось собрать лишь небольшой отряд, который практически мгновенно разбежался, когда в июне к городу подошли чешские части, воевавшие против красных. Город был захвачен так быстро, что Гашек лишь в последний момент успел добраться до гостиницы, в которой располагался штаб отряда — чтобы уничтожить списки добровольцев. Это он сделать успел, но выбираться из города было уже поздно.
Опасность грозила нешуточная — полевой суд Чехословацкого легиона выдал ордер на арест Гашека как «предателя чешского народа», и ему пришлось почти три месяца скрываться в окрестностях города, кутаясь в лохмотья и притворяясь полоумным сыном немецкого колониста из Туркестана…
Лишь в сентябре Ярославу удалось перебраться через линию фронта и вернуться к красным. Но тут его партийная карьера сразу пошла в гору — он стал начальником Интернационального отделения политотдела и вместе с красноармейскими частями направился на восток, в Бугульму, где его вдруг назначили комендантом города, а затем перевели в 5-ю армию, поставив на должность редактора армейской газеты «Наш путь». С этой газетой, издававшейся, как и многие газеты того времени, буквально «с колес», в редакционно-типографском поезде, Гашек проехал через Челябинск, Омск, Красноярск и добрался до Иркутска. По некоторым сведениям, одно время он даже служил в 25-й дивизии Чапаева и был лично знаком со знаменитым комбригом. Где-то в дороге судьба свела Ярослава с красавицей-машинисткой Александрой Львовой, которая стала его второй женой (с первой он, правда, так и не удосужился развестись, но кого это волнует, когда весь мир летит в тартарары).
А мир — летел. В принципе, большевики осуществляли программу партии Гашека, вводя свою «красную» инквизицию, изобретая (под видом освобождения трудящихся) новые формы рабства и несомненно способствуя алкоголизму. Сам Гашек в Иркутске работал, не просыхая, практически 24 часа в сутки. Он одновременно издавал несколько газет на разных языках: «Штурм» и «Рогам» («Наступление») на немецком и венгерском, «Бюллетень политработника» на русском, и даже «Үүр» («Рассвет») на бурятском. При этом чуть ли не 90 процентов текстов писал сам — а для газет их переводили многочисленные переводчики. Впрочем, иностранные языки Гашек схватывал фантастически быстро, он уже превосходно говорил по-русски, за считанные недели выучил венгерский, а вскоре научился бегло говорить по-китайски. Что же касается немецкого, то он знал его как родной.
В Иркутске Гашеку очень нравилось, и, хотя тут его тоже однажды пытались убить (кто-то из оставшихся в городе чешских легионеров узнал его и попытался «поквитаться с предателем»), он, кажется, всерьез собирался остаться здесь навсегда. Его, как известного большевистского деятеля, в начале 1920 года избрали членом иркутского горсовета. Он даже купил дом на берегу Ангары. Ходили упорные слухи, что Ярослав бросил пить и — в перерывах между изданием газет и заседаниями горсовета — погружен в работу над какой-то большой рукописью.
Так, вероятно, и было — он уже писал «Швейка».
Вообще-то первые главы романа были написаны еще в 1917 году, когда Гашек работал в пропагандистской газете Чешского легиона, и их в виде повести «Бравый солдат Швейк в плену» опубликовали в июне 1917 года в Киеве. Теперь на бумагу просилось продолжение. Но едва Ярослав начал над ним работать, как его внезапно вызвали из Иркутска в Москву.
В ноябре 1920 года в Чехословакии тоже назревала революция, в городе Кладно рабочие даже провозгласили «советскую республику», и всех чешских коммунистов, числившихся в советской России, спешно отправляли на родину, чтобы они «подлили масла в огонь». Так что Гашеку с новой супругой пришлось немедленно отправляться в Прагу. И новый 1921 год они встретили уже в столице Чехии.
Но в Праге Гашека никто, кроме полиции, не ждал. Пока они с женой добирались сюда из Москвы, восстание подавили, мятежных рабочих кое-как распихали по тюрьмам. Прежний порядок устоял. И Гашеку, за которым стойко укрепилась репутация «изменника интересов чешского народа», здесь почти никто не был рад. Никто, кроме нескольких старинных друзей, один из которых вскоре принес вырезки из местных газет за последние пять лет, где о Гашеке регулярно печатались новости и некрологи. «Вернувшись на родину, я узнал, что был трижды повешен, дважды расстрелян и один раз четвертован дикими повстанцами киргизами у озера Кале-Исых. Наконец меня окончательно закололи в дикой драке с пьяными матросами в одесском кабачке», — иронизировал Гашек в одном из своих фельетонов. Впрочем, теперь, после его возвращения, безумные слухи стали распространяться по Праге с удвоенной силой. Рассказывали, что новая жена, с которой он вернулся — единственная выжившая княгиня Львова, а всех ее родственников, в том числе и мать с отцом, Гашек расстрелял. Собственноручно. Говорили еще, что Гашек в бытность свою комиссаром лично расстреливал сотни чехов, а потом свирепствовал на Дальнем Востоке, убивая китайцев, и даже ел вместе с другими большевиками их мясо. «Неужели это правда?» — ужасалась журналистка одной из пражских газет, беря у Гашека интервью. «Да, милостивая пани», — отвечал тот и жаловался на неприятный привкус.
Да, идиотизм, о котором Гашек написал столько фельетонов, а теперь заканчивал целый роман, продолжал преследовать его. И, кажется, чем удачнее выходил текст, тем большую силу набирал идиотизм. Спасала только работа — и, конечно, рюмка-другая-третья по вечерам. Жить приходилось впроголодь, но издатели все больше интересовались «Швейком», заключали контракты на публикацию новых глав романа. Они спешили, потому что, как обмолвился один из них, «эта книга будет настоящей бомбой, но только в ближайшие годы, пока живо поколение, которое помнит все эти события. Потом ее конечно забудут».
Гашек был бы не против, чтобы его забыли прямо сейчас — и не мешали работать. Но в Праге ему покоя не было, и он переехал в маленький провинциальный городок Липнице. Говорят, это получилось как-то само собой: он вышел однажды из квартиры в Праге на минутку выпить пару рюмок в соседнем трактире, чуть ли не в домашних тапочках, а через две недели обнаружился в дешевой гостинице в Липнице. Там, в окружении пустых бутылок, он заканчивал третью часть «Швейка»…
Но четвертую часть — уже не успел. Алкогольный марафон, который Гашек продолжал с самой юности почти без перерывов, подорвал его здоровье так, что теперь положение не могли спасти ни деньги (которые в конце жизни вдруг у него появились), ни признание читателей, ни врачи. Он умер 3 января 1923 года, надиктовав еще несколько страниц рукописи, и его последними словами были: «Швейк тяжело умирает.»
На этом можно было бы и поставить точку. Еще один великий, но незаконченный роман остался после безвременной (Гашеку было всего 39 лет) смерти автора. Но он стал не только самой известной в мире книгой, написанной по-чешски, но, пожалуй, и самой знаменитой антивоенной книгой всех времен, вдохновившей многих других авторов. Без него, например, по признанию Джозефа Хеллера, не было бы романа «Уловка-22». «Швейк» был переведен на 58 языков, причем по-русски его издали уже в 1926 году, в переводе ленинградского переводчика Герберта Зуккау (сосланного в 30-е годы в Томск и расстрелянного там в ноябре 1937 года). Но идиотизм и тут продолжал преследовать Гашека: при Сталине «Швейка» печатали с многочисленными купюрами, убирая из текста все скабрезные места. «Жопу» и прочие нескромности вернули на место лишь в оттепель, при Хрущеве, за что ему, конечно, отдельное спасибо.
Так или иначе, книга «Похождения бравого солдата Швейка» до сих пор остается едва ли не самым сильным средством борьбы с идиотизмом. Это одна из редчайших книг, которая действует даже на военные чины. Конечно, не следует преувеличивать силу культуры, она никогда не спасала от погружения человеческих душ в первобытный мрак войны. И все-таки есть одна мантра, придуманная Гашеком, которая определенно имеет магическую силу, если повторять ее изо дня в день: «Помните, скоты, что вы — люди».
