Мама Дора
Каждое лето Володю отправляли в гости к родне в Беларуси. Родни было много, и с начала июня мальчик свободно бегал из одной деревни в другую, навещая многочисленных теток, братьев, сестер и, конечно, дедушку с бабушкой.
В то лето Володе было 11 лет, жизнь его текла медленно и беззаботно, как жизни всех городских детей в жаркое белорусское лето в местечках близ города Рогачева. Родители остались в родном Смоленске. Папа работал, мама принимала экзамены у студентов, так что до осени он был совершенно свободен.
Дора Григорьевна поехала спасать сына сразу, как только объявили начало войны. Она пыталась попасть в Беларусь всеми возможными и невозможными способами. Но это было словно идти навстречу урагану: огромный поток беженцев с запада, подгоняемый немецким наступлением, не давал физической возможности двигаться по дороге. Да и кто бы ей дал пройти за линию фронта.
Доре пришлось вернуться в Смоленск, а оттуда вместе с институтом она уехала в эвакуацию куда-то в Среднюю Азию.
Долгих 3 года Дора Григорьевна жила в страхе и ужасе. Она ничего не знала о сыне. Володя остался в той маленькой белорусской деревне вместе с дедом Захаром и бабушкой Феней.
Как только освободили Рогачев, Дора Григорьевна стала вновь собираться в дорогу. Пропуск удалось получить не сразу и с большим трудом. Дорога по истерзанным и только что освобожденным территориям была тяжелым испытанием, но мать ехала искать сына, и разве что-то могло ее напугать или остановить.
Как Дора добралась до места, она помнила плохо: то ли машина подбросила, то ли подводой доехала она до сел, где жили родственники ее русского мужа.
В первой деревне не было ничего, да и деревни тоже не было. Пара голых печных труб среди развалин и ни души.
Во второй деревне ей тоже никто ничего не мог рассказать о ее маленьком кудрявом мальчике.
В третьей деревне каким-то чудом сохранилось несколько домов. Людей видно не было. Видимо, женщины ушли на работы куда-то в лес или в поле. Дора оглянулась и заметила, как во дворе последнего дома очень худой мужчина рубил дрова.
Дора шла к нему, замирая от волнения. Молодой мужчина ловко ставил чурбаны на попа и колол их с одного удара. Дора подходила все ближе, не решаясь окликнуть его, как бы отодвигая момент, когда все могло окончательно решиться.
Было видно, что мужчина устал. Он замахнулся еще раз, вогнал лезвие в чурку, тяжело разогнулся, вытер рукой пот со лба и повернулся к забору, где терпеливо ждала Дора.
Это был не мужчина, а очень худой и высокий юноша. Он широко улыбнулся и как-то совсем просто и обыденно сказал: «Ой! Мама!»
Когда началась война, Володя гостил у бабушки и деда. Немцы пришли очень быстро, и старики с внуком уехать не успели, остались в оккупации.
Захар и Феня очень боялись, что кто-то из сельчан донесет в комендатуру, что мальчик-то еврей, но, слава Богу, никто не решился взять грех на душу.
Староста деревни, видимо, тоже был не так прост, как думали фашисты. Однажды он шепнул деду Захару, что мальчик попал в списки для отправки в Германию, но мальца можно спрятать в лесу у партизан.
Володю снарядили и по цепочке, от избы к избе, от села к селу переправили в отряд. Там он и провел эти три года.
Партизанские годы Володе засчитают за полноценную воинскую службу и дадут орден.
Юноша блестяще окончит школу, поступит в МИФИ, будет учеником Курчатова и Ландау, станет физиком-ядерщиком, мужем моей тети.
Всю эту удивительную историю мы с вами знаем только со слов Доры Григорьевны: Володя никогда-никогда, ничего-ничего не рассказывал о том, что произошло в той деревне и как ему жилось в партизанском отряде.
Что случилось с дедом Захаром и бабушкой Феней, тоже никто так никогда и не узнал.
