Александр Шадрин: «Мать меня просто матами крыла»

Александр Шадрин — IT-специалист из Архангельска. С 2011 года интересовался деятельностью Навального, выходил на оппозиционные митинги. После 24 февраля 2022-го стал задумываться об эмиграции.

Расскажите о себе.

— Меня зовут Шадрин Александр Сергеевич, я родился и вырос в Архангельске, мне 33 года. Я был IT-специалистом, но здесь я уже не IT-специалист, по крайней мере первое время.

Вы из Архангельска. Насколько комфортна для жизни была российская северная провинция?

— Из того, что в Архангельске начали серьезно делать за последние 15 лет, это строить торговые центры. Их тыкают абсолютно везде. Я так понимаю, что это идет отмыв московских денег или еще что-то подобное, но это не улучшение качества жизни архангелогородцев. Это дает возможность что-то купить, но если у тебя есть на это деньги. У меня здесь живут друзья, уехавшие в 2015-м, насколько я помню, я показывал им видео, снятые до отъезда из Архангельске, и они сказали: «Блин, столько лет прошло, а ничего не изменилось, только хуже стало» Я снимал их для себя, это изначально не было предназначено для YouTube или еще чего-то, я хотел, чтобы это было мотивацией не возвращаться и делать что-то здесь. Это такие же гнилушки — дома под снос — все запущено, все довольно депрессивно, а так как это еще и север, то очень много бараков, весь Архангельск в них. Да, там есть деревянное зодчество, есть памятники и музей деревянного зодчества «Малые Корелы». Там, может быть, красиво, там за ними ухаживают, но там, где живут люди, все в ужасном состоянии. У меня подруга живет в доме, который уже несколько лет как объявили под снос и сказали, что будут оттуда переселять, но ничего не происходит. И так очень у многих.

24 февраля 2022 года. Каким был для вас этот день?

— У меня две майнинг-фермы, я слежу за крипторынком, слежу за тем, как проходят торги, сам торгую, и дело в том, что где-то примерно за пять дней до 24 февраля рынок отреагировал на это — все цены на какие-либо монеты, начиная от биткоина, заканчивая альткоинами, резко попадали в цене, как когда начался ковид. А когда уже наступило 24 февраля, то есть прошел праздник 23 февраля, я пошел на работу. Обычно я утром встаю, готовлю себе завтрак, что-то делаю и параллельно слушаю что-то на YouTube. У меня было шоковое состояние, так как у меня есть родственники в Украине — дядя, тетя, двоюродный брат. Я сразу стал им звонить. Обычно мы созванивались по телеграмму, а в этот раз они трубку не брали, и еще три дня я не мог с ним связаться. У меня был бесконечный думскроллинг: все пишут, что у кого-то кто-то умер, кому-то в дом попало — все это очень негативно. Я пришел на работу 24-го, там у нас есть специальная программа от руководства, которая отправляет в реквест задания, кто что должен делать, а я сижу, смотрю на это и понимаю, что я неэффективен, что я не могу сосредоточиться, не могу работать. Надо было отправлять торговых представителей в поля, и обычно я старался их контролировать, ведь они ездят с техникой, с принтерами, с терминалами сбора данных, но я был в такой серьезной прострации, что вроде бы берусь за что-то, что надо делать, а по факту от меня нормальной помощи нет. Я выходил курить, спускался, когда надо было отправлять их торговых представителей. Я спрашивал: «Вы знаете, что война началась?», а они: «Да, и что?» А где реакция? Как будто ничего не произошло, как будто это только я вижу. Они все были в состоянии: «Мы работаем, у нас все как обычно». Я спрашивал: «А если тебя, допустим, позовут воевать, что будешь делать, пойдешь или нет?» — «Ну, если надо будет, наверное, пойду». Что это значит? Просто кивнешь головой и пойдешь, что ли? Человек готов по своей воле, или если ему кто-то сверху это скажет, пойти и убить кого-нибудь? Нельзя убивать людей. Есть черное, есть белое. Я всем своим друзьям сказал: «Если конкретно ты туда пойдешь, то ты перестанешь быть для меня другом». Для меня все, кто туда идет, что по мобилизации, что по контракту до войны, что по контракту после — они все отождествляются с ублюдками. Они не могут быть кем-то другим. Всегда есть выбор, не бывает такого: «Раз сказали, то надо идти». Нет, выбор есть. Я был готов сесть в тюрьму, я был готов искать и придумывать что-то еще, но только не брать грех на душу. Я не верующий человек, но такое нельзя брать. Я тогда рассматривал Россию как глобальное зло, ведь эта инициатива была с российской стороны.

Каких политических взглядов вы придерживались до войны?

— Когда я съехал от родителей, я перестал смотреть телевизор. Это был где-то 2009 год, и тогда мне стала все больше и больше открываться правда, я стал смотреть, что происходит вокруг, стал больше замечать. Потом была Болотная площадь, я стал думать, кто это вообще такой, этот Навальный, и стал не то чтобы следить, но больше обращать внимание на подобные новости. Я начал находить точки соприкосновения, стал понимать, что я ведь думаю так же, а потом началось. Оказывается, у нас в городе тоже иногда могут быть митинги. Я подумал: «Блин, круто, можно как-то показать свою гражданскую позицию». Постепенно у нас появился штаб Навального. Да, он не идеальный человек, но я чувствовал, что он может повести за собой людей, что в нем есть что-то, что может объединить людей. У нас в России, к сожалению, менталитет, я бы сказал, убогий — «Моя хата с краю, а вы идите туда, я посижу, посмотрю в окошко». Это и страх, и ощущение беспомощности, что ты ничего не сможешь этим добиться. А вдруг меня зацепят, вдруг меня скрутят и с завода уволят? У нас в Архангельской области есть город Северодвинск, в котором находится крупнейшее предприятие по строительству судов и подводных лодок, и на нем очень многие работали — это был их хлеб. Это государственное предприятие, поэтому все думали: «Что, если я схожу на митинг, а меня оттуда уволят? У меня же ипотека и дети», и это очень многих останавливало. Я ходил на митинги, но хотелось, конечно, чтобы приходило больше людей, чтобы не было так, что я пойду туда и раз в несколько митингов увижу только одного своего бывшего сокурсника.

Что подтолкнуло вас к эмиграции?

— Это тиски, которые все больше сдавливались, а когда 21 сентября была объявлена мобилизация, это стало последней каплей. Стало понятно, что все, медлить больше нельзя. Да, надо было раньше, но я просидел это время, а тут уже была ситуация «сейчас или никогда». Я связался со своим другом здесь, в Америке, он мне сказал: «Бросай все и едь» — «А как я поеду, голышом что ли?» Конечно, очень сильно подстегивало ещё и то, что ко мне на работу после мобилизации приходили запрашивать списки тех, кто у нас работал. Приходили дважды. Я стал в спешке продавать имущество, и 16-го, по-моему, декабря, когда я уже все закрыл, все сделал, сделал какие-то документы и их переводы, я уехал.

Как родные отнеслись к вашему отъезду?

— Когда я уезжал из Архангельска, я всем родственникам, с которыми была хоть какая-то связь, сказал: «Приезжайте ко мне, попрощаемся, увидимся в последний раз». Их приехало немного. К сожалению, люди не принимают инакомыслие. В России в принципе быть не таким сложно. Если твое мнение не пересекается с мнением большинства или с мнением власти, если ты даже выглядишь не так, то всё, с тобой дело ясное. Родители имеют, как сейчас модно говорит, ватную точку зрения, поэтому с ними было тяжело, особенно с матерью. Она мне звонила буквально каждый день и просто крыла меня матами. Раньше такого не было. Октябрь и ноябрь были покрыты такой ужасной руганью, мать меня буквально поливала по полной. Отец в день, когда была объявлена мобилизация, сказал: «Я хочу, чтобы ты был мужиком». Я говорю: «Круто. А ты хочешь, чтобы я был мертвым мужиком? Окей, давай я тогда останусь и буду здесь сидеть». С матерью в первый год после отъезда я не общался, но с отцом поддерживал связь. Конечно, мы все равно ругаемся, а когда затрагивается тема Украины — это просто кошмар. От людей, смотрящих всю жизнь телевизор, можно услышать: «Мы воюем с НАТО и коллективным Западом» — классно. «Это они виноваты, не мы» — это они с себя ответственность снимает. Мне говорят: «Саша, я войну не поддерживаю» — «А ты за Путина ходила голосовать?» Да, они ходили. «Значит, поддерживаешь. Кто отдал приказ о начале „специальной военной операции“? Путин и отдал». Но они почему-то связи не видят.

Как вы добирались до США?

— Сложности были, когда мы должны были переходить границу. Мы прилетели в Сьюдад-Хуарес, это в Мексике. Мы ехали из аэропорта в квартиру, которую сняли через Airbnb, но нас остановили мексиканские полицейские. Под разными предлогами они пытались вытянуть из нас взятку. Я все отказывался, говорил, что, нет, мы ничего не нарушили, у нас все шито-крыто, и когда они поняли, что ничего из меня мирно не достанут, то просто эти деньги украли. Они сказали: «Хорошо, тогда сейчас мы завершим нашу встречу, просто посмотрите в камеру. У нас в машине камера, встаньте туда, руки на капот положите и посмотрите в камеру». Когда мы так встали, второй полицейский забрал наши бумажники и просто украл часть денег. Там было 700 долларов.

Какие были ваши первые впечатления от Штатов?

— Первое время, когда я ездил с друзьями, они мне говорили: «Это не очень хороший район, он промышленный». Я говорил: «Да вы чего, тут круто. Вы же в Архангельске со мной жили? Помните, как там было?» Отношение людей другое. Особенно когда ты уезжаешь из Российской Федерации, ты замечаешь, что у нас люди на самом деле злые, они действительно токсичные, и это сильно заметно на фоне американцев. Кто-то может сказать, что здесь все это показное, что это показная вежливость. Но нет, не показная. В Калифорнии, я слышал, люди часто чуть ли не с пластиковыми улыбками ходят, но здесь я чувствую, что они хотят узнать именно обо мне. Ко мне подходят посторонние люди, говорят: «У тебя классная футболка», а у меня на них часто расчленёнка и кишки. В России у меня часто из-за этого были проблемы на улицах, постоянно были драки. И вон — волосы длинные. А здесь люди наоборот тянутся к тебе, хотят постоянно за что-то похвалить, хорошо к тебе относятся. Здесь другие условия, другое правительство, другая жизнь — всё другое. Тут всеобъемлющее чувство свободы, тут можно говорить всё, что хочешь. Это одно из самых правильных решений в моей жизни, такое же как и когда-то рискнуть и войти в крипту. Это было абсолютно правильное и самое перспективное решение.

Расскажите о плюсах и минусах переезда в США в статусе беженца.

— Существенные минусы — ты не можешь изначально работать. Здесь всё строго, не как в России, тут ты обязан сначала получить разрешение на работу и только потом работать. Отличие российского беженца от украинского в том, что они сюда приезжают из Украины по U4U — United for Ukraine — и им можно сразу получать разрешение на работу, а российским беженцам нет, должно пройти какое-то время после подачи заявления на убежище. Да, с этим были сложности. Ещё минусы: большие сроки бюрократии, даже колоссальные сроки. Надо ждать суда, а когда он будет — неизвестно, срока нет, даты нет. Плюсов в том, чтобы подаваться на политическое убежище, наверное, не так уж и много. Всё-таки людям, приезжающим сюда по гринкарте, или через брак, или по рабочей визе гораздо проще. Это самое трудно реализуемое решение, так сложнее реализовать себя.

Как изменилось качество вашей жизни в эмиграции?

— Когда ты живешь в регионе России, а не в Питере или Москве, то ты получаешь абсолютно другие деньги за ту же самую должность. Я когда говорю американцам: «А ты знаешь, я на 300 долларов в месяц жил», он отвечает: «Нифига себе, и как?» — «Да хреново, как ещё?» Естественно, в этом отношении Соединённые Штаты очень сильно отличаются от России. Тут ты думаешь не о выживании, тут, оказывается, можно смотреть не только на желтые ценники в магазине, тут можно купить что-то дорогое и не думать о том, что ты потратил много денег. Я купил здесь свой первый в жизни автомобиль — Лексус. До этого я не водил. Я заработал на него за полтора месяца. Когда я рассказывал об этом друзьям в России, они все офигевали: «Нифига себе, а что, так можно было? За полтора месяца?» Я не знаю, сколько бы я зарабатывал по времени на такую машину в России. В разы больше, учитывая то, что в прошлом году мы купили уже второй Лексус. Само собой они поддержанные, но даже если поддержанное, ну и что. Мы колоссально вверх улетели по качеству жизни.

Участвуете в акциях протеста российских эмигрантов?

— Здесь, в Шарлотте, были митинги, и они часто объединяют в себе всех. Пока был жив Навальный, были его сторонники, были люди против войны и поддерживающие Украину — все-все-все, у кого накопились эмоции. Все же, когда переехали, что-то потеряли: может быть, часть себя, может, имущество какое-то или своих близких. Они все хотели это показать, вот и выходили против войны. Да, мы мало поможем, может быть, не поможем вообще, но это что-то даст и самим людям, может, какую-то уверенность в себе.

Какие у вас отношения с родственниками в Украине?

— Родственники в Украине мне максимально близки. Могу сказать, что я всю жизнь был к ним ближе, чем к родственникам, жившим со мной в Архангельске. Я очень серьезную часть детства проводил с ними, они приезжали к нам на праздники и на Новый год. Но хочется быть к ними еще ближе, а не получается. Ты не понимаешь, как еще можешь им помочь. Донатами ВСУ? Да, но они-то все равно там, а ты здесь. У меня комфорт, а у них по 12 часов в сутки нет света или прилетает что-нибудь. Мы часто созваниваемся, они рассказывают все, что у них происходит. Моя мать и моя тетя — родные сестры, и они перестали общаться. Покидали друг друга в черные списки.

Чего вы боитесь?

— Что война закончится победой России. Есть две страны: большая ядерная держава, у которой больше населения, и маленькая Украина. Что люди в России, так и не поймут, что это было что-то плохое. Сейчас же в в Москве и Санкт-Петербурге правительство как будто огораживает людей ширмой, делает вид, что ничего не происходит, что все всё могут купить, были бы деньги. Я считаю, что кроме как военным вмешательством со стороны других стран здесь сложно будет что-то решить.

Что в жизни дает вам надежду?

— То, что тут есть свет в конце тоннеля, что тут ты не как в России пытаешься только выживать. Здесь ты видишь конечный результат и постепенно идешь к нему, шаг за шагом, и рано или поздно ты его достигнешь. Это правда, что это страна возможностей, просто надо стремиться. Цель, которая у меня есть — делать свою жизнь все лучше и лучше, и как раз она и дает надежду. Еще у меня есть супруга Дарина, и она, конечно, помогает во всем. Мы вместе что-то делаем, и на горизонте виден результат.