Дмитрий Буданов: «Отец сказал: «Не позорь меня – смени фамилию»
Дмитрий Буданов — бывший предприниматель и блогер из Волгограда. Во время учебы в Питере участвовал в Марше несогласных, был активистом коалиции «Другая Россия». Вернувшись в родной город, вел сантехнический бизнес и параллельно писал о политике во ВКонтакте, высказывался против оккупации Крыма и существующего режима в РФ. В 2018 году после вызова на допрос в полицию Дмитрий с семьей уехал в Израиль, где запросил политическое убежище. А 24 февраля 2022 года Буданов публично сжег свой российский паспорт. Сейчас он считает этот жест «попыткой выписать себе индульгенцию».
Расскажите о себе.
— Дмитрий Буданов. Если в двух словах, в контексте нашего интервью, ну, соответственно, политический беженец. Последние шесть лет находимся в бегах, уехали с родины, из России, из-за заведенного уголовного дела. То есть в данный момент в Америке, но помотались по странам. Я занимался предпринимательством в России. У меня была сантехническая компания. Ну, в эмиграции, соответственно, чем придется.
Что побудило вас заниматься активизмом в России?
— Путь мой начался очень давно. Самое первое, что было, когда я учился в университете, это в Петербурге было. То есть учился я там, потом вернулся в Волгоград. Первый начальный этап — это Петербург. Это был 2005 год. То есть он для меня запомнился тем, что я поучаствовал, по сути, в первом протестном митинге, в протестном шествии. Ну, не знаю, в России было оно первое или нет, но в Петербурге точно было первое. Это был марш несогласных.
На тот момент времена были достаточно жирные и зацепляли чем-то вроде «вам отменили выборы», «вам уничтожают СМИ», «вас лишают свободы». И вот это скоро приведет к чему-то совсем печальному. Не хотите этого допустить, пожалуйста, приходите, присоединитесь к маршу несогласных. Ну, я подумал, конечно, это про меня, мне 17 лет. Я видел, что такое были 90-е, я помнил, что все говорили о политике, и тут вдруг все о политике, говорят, перестали, по телевизору начали петь, что все хорошо. Ну конечно, 17-летнего парня ты можешь не возмутить, что все хорошо. Я же вижу, что не все хорошо. Вот потом отменили выборы губернаторов. Это меня политизировало. То есть по сути дела вот это вот был мой такой входной билетик. После этого я так или иначе был в активистах.
Отчасти было, конечно, эмоции, отчасти я был юношей с неустоявшейся позицией, но она у меня в принципе всегда в развитии находится. Я бы не сказал, что она у меня замерла в какой-то момент. Я в себе понял, что я должен заниматься чем-то общественным, что-то такое, что мне недостаточно просто сидеть и наслаждаться жизнью, как она есть, или негодовать от того, какая она есть плохая. То есть я должен что-то делать, потому что мне так спокойнее.
Потом, после того как образование закончил, я вернулся в свой родной город, у меня появилась семья, и вся моя активность ушла в интернет. Митинги я уже только посещал, то есть я там не был ни с кем знаком. Я посещал Навальновские митинги, ну, то есть Волгоград — это достаточно провинциальный город, митингов там проводилось мало. В блоге моя активность, она на тот момент стала такой. То есть у меня устоялся слог более-менее, я научился, как доносить свою мысль до аудитории. И в какой-то момент мой блог стал очень посещаемым.
Оккупацию Крыма я посчитал преступлением, просто у меня в голове не укладывалось, как так. Наверное, я ожидал, что сейчас мы все вот как один скажем: «Да ты что, Путин, совсем с ума сошел? Это же, ты же их братьями называл по всем СМИ. То, что у вас тут вот вы братья, а теперь мы взяли и отжали у них кусок. Ну что это вообще такое? Это же непоследовательно, это же аморально, это же ужасно».
И вот с 2014 года, по сути дела, началась прям вот моя активная блогерская деятельность. Мой блог очень сильно вырос, это был ВКонтакте. В пике я смотрел статистику, там было 100 тысяч в день просмотров. И в 2018 году меня впервые вызвал Следственный комитет. То есть мне позвонили на мой телефон, мне начали звонить на все рабочие телефоны, мне начали звонить везде-везде. Но сразу успокоились. Поначалу сказали: «Тут в твоем районе убили кого-то, вот, и, соответственно, мы должны всех проверить». Ну, начали у меня, естественно, спрашивать только про интернет, и потом уже после того, как взяли всю информацию, открылись.
«Ну, вот видишь, вот ты здесь такое писал в рамках возбужденного уголовного дела, 282-я статья, разжигание розни какой-то группе». Я не помню какой, писал я очень много, за что конкретно, вот я не помню, они зацепились за что-то одно. Но я понял, что, наверное, сесть в тюрьму за убеждения я не готов. Вот, и наш, соответственно, первый выезд, это был вот, мы выехали в Израиль, как единственную безвизовую страну, запросили там убежище.
Его не дают никогда, Израиль, он очень заточен под еврейскую миграцию. Формально он соблюдает эту Женевскую конвенцию, формально он твое заявление рассматривает. Но если у тебя есть основания, он просто так и не будет выносить решение и будет ждать, что ты делаешь дальше. А если у тебя нет оснований, он просто откажет. Ну вот нам, соответственно, пять лет не отказывали. И держали в этом статусе.
Как складывалась ваша жизнь в Израиле?
— Здесь есть несколько аспектов. Первый аспект — осознание того, что тебя уже не посадят. Ты можешь говорить все, что угодно, ты можешь писать все, что угодно. Это ощущение безопасности, которое я не испытывал давно. Я его не помню уже. Это, конечно, очень приятно.
Второй аспект — это, конечно же, начинать с нуля, все заново тяжело. Безусловно, это сразу ухудшение бытовых условий, финансовых условий, то есть пришлось работать на самой простой работе. Первая моя работа была в пекарне, я помогал печь пироги всякие, булочки, печенье и так далее. Там был очень хороший коллектив, и он был очень многонациональный. Я впервые, наверное, встретился с разными людьми, с разными европейцами, африканцами, арабами. Это был положительный, расширяющий горизонт опыт.
Ну и третий момент. Мы туда приехали, запросили убежище. Израиль в этом плане не европейская страна, это не Европа, не Америка, там человек, запрашивающий убежище, он очень сильно ограничен в правах. Каждый раз сталкиваешься с тем, что тебе что-то нельзя. Официальную зарплату ты не можешь получать, ты не можешь претендовать на огромный спектр работ, потому что тебя просто не возьмут без паспорта. Ты не можешь получить ни водительские права, никакой бумажки, ничего. То есть ты вот буквально можешь только там жить. Ну, это, конечно, было самое тяжелое.
В итоге я нашел работу менеджера отеля. Но это, можно сказать, ну, если вот сравнить, что это практически все равно, что найти линейке работу министра. То есть это очень-очень повезло, это что-то невероятное было для меня.
24 февраля 2022 года. Каким этот день был для вас?
— Шоком. Это было просто шоком. Я подрабатывал, я выходил на перевозки как фрилансер вроде того. И мы заходим к клиентам, а там клиенты были как раз русскоязычные. И они говорят: «А вы слышали, по нам Путин ракетами начал бить, говорит, с территории Беларуси». Я говорю: «Да вы что?» И, короче, открываю новости, и все. В этот момент для меня все остальное пропало просто.
Я начал переписываться со всеми, кто у меня на контакте. Я с друзьями из Украины, что случилось. Я начал новости мониторить. Вот, и тогда, наверное, я написал первый пост об этом сразу же. Он был такой довольно эмоциональный, что мы все россияне виноваты, я прошу прощения у украинцев, давайте помогать, чем можем, давайте вот просто сделаем хоть все, что угодно, чтобы это остановить.
Все мои родные находятся в России. Реакция была очень эмоциональная. Отец сказал, чтобы я фамилию сменил, его не позорил. Моя тетя сказала, что она меня проклинает, и я ей больше никто. Хотя, в принципе, она мне не звонила даже на день рождения. Я не знаю, с чего она вдруг решила, что я ей теперь никто. В итоге мой дед сказал, что тоже со мной больше не хочет никаких дел иметь. И вот только дед со мной восстановил отношения спустя два года.
Ему позвонил я, но через… Ну да, это была моя идея. Потому что я просто подумал, что дедушка старый, и если я с ним до конца его дней не поговорю, я себе просто этого не прощу. Я решил, что так ли так, лучше мы вообще эту тему не трогали вот вообще. То есть он, естественно, спросил, как у нас дела. У нас произошло в тот момент очень много чего. Я спросил, как дела у него, он мне тоже все рассказал. И потом, когда я с ним заговорил о том, что, мол, а вот ну то, что было, было, может быть, мы хотим друг с другом объясниться. Он сказал: «Ничего не было, я не хочу об этом говорить, вот, и давай просто оставим, как будто этого не было». Ну, в принципе, наверное, это был единственный вариант восстановить отношения.
Вы публично сожгли свой российский паспорт. Что для вас означает этот жест?
— На тот момент это был полностью разрыв связи. Я с вами, с гадами, ничего не хочу иметь общего вообще. То есть, было такое, скорее, попытка себе выпустить индульгенцию. Я с вами не хочу иметь ничего общего. Я не про россиян, а про вот это вот, все это путинское, так сказать, братство. Про всех, кто его поддерживает, про все, что он начал. Это был мой эмоциональный жест.
Я ни при чем, грубо говоря, жест «я ни при чем». У нас должна быть цель все это закончить, вот чтобы прекратили погибать люди, чтобы прекратилось кровопролитие наконец, чтобы это не переросло в третью мировую, чего мы боимся все, наверное, весь мир боится. И для того, чтобы говорить с другой стороной, их нужно понимать. Нужно понимать их эмоции, нужно понимать, почему они поддерживают Путина. И говорить с ними с позиции, как это, белого пальто, наверное, это значит просто создавать стену между нами и ими.
Вот, и, ну, наверное, вот осознавая это, я перестал быть настолько радикальным. Поскольку я россиянин, то, так или иначе, я не могу стоять на другой позиции, кроме как… Ну, то есть я могу с ними говорить как «мы». То есть что нужно для нас, что Путин для нас плох, что там война для нас плоха. Вот, наверное, вот с этим связана моя вот та позиция, на которой я сейчас.
Как на вашей жизни отразилась атака Хамас на Израиль?
— Если 24 февраля я встретил именно вот шоком, то 7 октября на шок не было времени. Мы были на положении беженцев, и оказаться в воюющей стране без какой бы то ни было поддержки… То есть моя гостиница сразу закрылась, надо понимать, естественно, никаких туристов, и нам нужно было что-то решать. Было страшно, безумно страшно, и не потому что война. Я даже писал эсэмэски, когда набирали добровольцев в территориальную оборону в Израиль, я писал эсэмэски, что я могу помочь. Вот ну, естественно, мне говорили: «Ты кто такой? Типа давай до свидания», потому что нужен паспорт.
Буквально через две недели мы перешли границу Иордании и начался наш путь в Соединенные Штаты.
Почему вы решили перебраться в США?
— А вот тот момент, когда началась война в Израиле, это было действительно страшно. Посольства начали эвакуировать своих граждан, и вот мы с женой разговаривали, а если сейчас вот границы все закроются, да, вокруг война, там же действительно было на тот момент вообще непонятно что, и куда мы? Ну, то есть денег у нас нет, государство Израиля, оно нам не поможет, то есть никаких там ни пособий, ни помощи, ничего не будет, мы точно знаем. И что нам делать?
Ну, то есть я говорю, ладно, ну, например, там жену и детей я могу еще отправить в Россию, возможно, но сам-то я не смогу, что дальше нам делать? Ну и, соответственно, вот, обсудив это, мы поняли, что у нас нет выбора оставаться в Израиле, нам нужно ехать. Соединенные Штаты просто стали единственной страной.
«Ну что, товарищи, отчаливаем? Есть у кого что сказать?» Это было очень классно экранизировать, будь я за знаменитостью, это была, наверное, классная киношная какая-то сцена. Вот абсолютно пустой контрольно-пропускной пункт между Израилем и Иорданией. У Иордании приспущены флаги, потому что все иорданцы — это родственники палестинцев, это одни и те же люди, по сути дела.
И мы проходим вот в гордом одиночестве, то есть тащим за собой четыре чемодана, и там настолько пусто, и никого нет, что вот колесики эти, чемоданы раздаются эхом просто, понимаешь, по всем этим складам, которые там вокруг. И мы проходим границу Израиля, мы понимаем, нас обратно не пустят, все, вот мы вышли, и наш запрос убежища аннулировался, мы больше не имеем права въехать обратно. А границу с Иорданией мы еще не пересекли, там нужно пройти вот такую полосу большую, и только потом уже просить пустить нас в Иорданию. Это было, конечно, очень страшно, очень волнительно.
Мы сразу, ну, нас пропустили в Иорданию, опять же, за воротами никого нет. Ну и, то есть, мы же понимаем, что люди, выходящие с территории Израиля сейчас, ну, мягко говоря, не очень здесь популярны. Договорились с детьми, с женой, что мы не разговариваем на иврите. Ну, сами понимаете, за пять лет иврит, он становится очень… Очень много слов пролазит в твой лексикон, ты сам на нем начинаешь много разговаривать. Ну, в общем, мы практически только на иврите разговаривали, несмотря на все наши договоренности. То есть, вот буквально везде, заходя в кафе, мы только на нем и говорили. То есть просто в стрессовой ситуации почему-то он прорывался наружу.
Дальше интересное. То есть в Акабе, Акаба — это отдельная территория, где довольно безопасно. Там очень много полиции, очень много каких-то вооруженных людей, то есть он туристический город. Затем нам предстояла поездка на такси через всю страну до аэропорта Аммана, столицы Иордании. Вот, и вот это было, наверное, для меня одно из самых волнительных таких обстоятельств, то, что я понимаю, что этот таксист у нас ведет, и вот жизнь моей семьи в его руках. Он может нас сейчас просто вот так вот свернуть и завести к Хамасу. То есть, чтобы нас просто обменяли там потом. Я же не знаю, какие у них отношения. У него там в любом случае братья, сестры. То есть, я не знаю, куда он нас везет.
И я это никому, конечно, не говорил, но мне было просто дико страшно. Просто дико. И когда довезли нас до аэропорта, я туда… По моему настоянию мы туда приехали часов, наверное, за 18 до вылета. Меня семья пилила все это время. А я только в аэропорту смог почувствовать, что наконец-то хоть какое-то приближение безопасности, что все, вот самое страшное позади.
Затем были Эмираты, Мексика и Соединенные Штаты.
Как вы переходили границу между Мексикой и Штатами?
— Мы когда приехали в Мексику, там был праздник. Праздник, когда в воздух запускаются какие-то тысячи салютов, и это делается на протяжении нескольких дней и вообще вот без перерыва. И мы как-то на этом просто не заостряли внимания. То есть салюты рвутся, и они прямо над нами рвались. Точно так же, потому что запускали их откуда-то, вот буквально с соседнего участка. И где-то на второй день наши дети настолько устали, что сказали что-то вроде: «Да когда же этот Хамас уже успокоится», вот вроде того. То есть они были абсолютно уверены, что это Хамас, просто он везде.
Мы дело в том, что когда были обстрелы, мы ходили в бомбоубежище. Понятно, что украинцы переживают что-то гораздо худшее. Не им мне рассказывать, но расскажу россиянам и тем, кто это не знает. Вот ты сидишь в бомбоубежище, и над тобой рвутся, когда эти бомбы, то есть их сбивает железный купол, они рвутся над тобой. Ты вот эту вибрацию чувствуешь телом, то есть она прям сквозь тебя проходит, эта вот вибрация, ее чувствуешь.
Детям 11 и 13 лет. Мы прождали два месяца в Мехико, поймали дату в городе Сьюдад-Хуарес, и по тому, что я сумел нагуглить, это какое-то одно из самых вот опасных мест в мире, вообще вот опасней нет. Но впечатление, честно, самое приятное от этого города, все было просто прекрасно. Я там нашел бесплатный стадион какой-то замечательный, вот люди там такие, ну вот, если в Мехико они, ну вот, знаете, по лицам видно, что они жизнью замучены, то в Сьюдад-Хуаресе они какие-то более что ли расслабленные, я не знаю.
Вот, нет, приключений не было. Даже с картелями мы так и не смогли познакомиться, кроме владельца вот спортзалов, который я посещал, он был членом картеля. Ну, собственно говоря, это и все приключения. А мы сняли квартиру в очень безопасном районе. От Мексики, честно говоря, впечатления самые лучшие. Мексиканцы просто потрясающие.
Поскольку весь этот кейс, который я рассказываю, у меня все в соцсетях и довольно много документировано, вот, то офицеры CBP, ну, давайте так, по порядку, то есть все это я им рассказал, все это рассказала, подтвердила моя жена, мы с ней вместе сидели на интервью. Они, во-первых, были удивлены, что мы разговариваем на английском, они это явно одобрили, то есть им это нравилось. У нас должно было быть два интервью. На первом мы все рассказали, они сказали, что сейчас будет второе, и мы вам будем задавать уже конкретные вопросы. У нас забрали электронику, паспорта и так далее. Ну, где-то 5 часов они проверяли, вышли, пожали мне руку и сказали «добро пожаловать в США».
Первые шаги по американской земле — это то, к чему мы с Таней шли 15 лет. Еще не было Сони, мы это запланировали.
Почему вы продолжали вести свой блог ВКонтакте?
— Что-то написал, что пользуется спросом, в популярности его начнут показывать какому-то кругу лиц, выходящему за круг твоих подписчиков и друзей. Но здесь ум с сердцем не в ладу. То есть анализируя сейчас, если бы я взял все свои посты и проанализировал, какие из них самые эффективные, я бы, наверное, процентов 80 просто удалил. Но каждый раз, когда я что-то писал, это было очень эмоционально и искренне, от души. То есть я должен был высказаться. Наверное, это было основное такое, что мне нужно было просто высказаться.
Вторая моя популярность блога случилась именно после начала войны. Я начал вести его активно. И, ну, как я уже сказал, я буквально открывал новую страницу ВКонтакте, да сразу же набегало очень много людей. Почему-то она привлекала внимание, вот. Его сразу же банила прокуратура, я заводил новую. Вот последняя моя страница, она до сих пор забанена прокуратурой, но новую я уже не завожу. Там, ну, наверное, пока что нет на это сил.
Уголовное дело было заведено, то есть пришли на мою квартиру, где я жил, пришли с обыском, сказали, что я распространяю нацизм в интернете, и, соответственно, доставили повестку с требованием явиться на допрос. Ну, все мои попытки, естественно, что-то узнать, ничего не дали. Говорят, ну, нужно, короче, прийти и дать просто объяснение, что я за нацизм распространяю.
Но только потому, что я знаю, на меня там в день по 20 доносов писали, поэтому что там конем с обеих сторон: с украинской стороны и с российской стороны, наверно. То довольно интересный момент, то что буквально недавно я обнаружил, что какой-то российский сайт с базой военных преступников со стороны Украины меня внесли туда как военного преступника, который принимал участие в войне на Донбассе. Написано: «Принимал участие в военных действиях, виновен в геноциде мирного населения Донбасса». Для меня это было открытие, честно говоря. Я удивлен, но теперь я военный преступник, военнослужащий вооруженных сил Украины. Еще плюс ко всему факт биографии.
Как вы обустроились в США?
— Если бы мы сюда приехали сразу из России, я бы, наверное, сказал примерно то же самое, что про Израиль. Слава Богу, меня больше никто не арестует, я это точно знаю. Свобода, безопасность и так далее. Но после Израиля у США есть как свои плюсы, так и свои минусы. Тяжелее, то есть тяжелее, чем в Израиле в каком-то плане. То есть здесь, наверное, труднее найти работу. Здесь не так безопасно на улицах, я не могу выпустить детей, чтобы они просто там погуляли, поиграли, потому что это небезопасно.
Но у США она не делает разницы между тобой и между гражданином Соединенных Штатов. То есть у тебя те же права, ты можешь получить все, что угодно, ты можешь, грубо говоря, двигаться к американской мечте. Поэтому в целом я доволен, конечно, да. Спасибо Соединенным Штатам, что нас приняли, что стали нашим домом. Ну, я так понимаю, что это уже дом, потому что вряд ли мы когда-нибудь вернемся обратно, видя, что там происходит. Я работаю на перевозках, точно так же, как подрабатывал в Израиле, здесь я работаю на перевозках, локальные перевозки по Калифорнии.
По-вашему, как повлияют выборы в США на войну в Украине?
— Наверное, демократы, которые сейчас находятся у власти США, они заканчивать войну не входят в их цели. В их цели входит ее продолжать, продолжать, чтобы этот конфликт оставался. Я не знаю, почему, то есть здесь уже есть разные версии, мы их не будем озвучивать, их тысяча, но как факт мы видим, они не дают Украине выиграть и они не дают выиграть России. То есть они поддерживают такую ничью.
Поэтому я считаю, то что если придут республиканцы, то шанс на окончание войны выше. Те, кто сейчас находится у власти в Соединенных Штатах, они не выглядят для меня стратегами. Мне кажется, что для Демократической партии это еще один способ все время себе записывать в копилочку какие-нибудь достижения. Вот мы Украине отправили оружие, вот мы такие поддерживаем Украину, вот они такие борцы за свободу, а мы вот вместе с ними, мол. И немножко поддерживаться ее популярностью. Мне кажется, что вот это вот ближе к истине.
По-вашему, почему США не вступились за Украину так, как за Израиль?
— Наверное, здесь более-менее понятно. Третью мировую войну ради Украины они развязывать не будут точно. Вступиться за Израиль — это безопасно. И на Ближнем Востоке, то есть все эти окружающие Израиль государства, даже Иран, это не такие опасные противники для Соединенных Штатов. Это первый момент.
И второе, Израиль так или иначе справляется сам, он там и сам серьезный игрок. Когда мы берем Украину и Россию, то здесь немножко все меняется. Украина сама справиться с Россией не сможет, естественно. Россия — это гораздо больше экономика, это гораздо больше денег. И Россия мотивирована воевать, она мотивирована захватить территорию. Сама Украина не справится. Ну, естественно, вмешательство Америки — это эскалация, причем которая ведет к очень нехорошим, возможно, последствиям, ядерного применения и так далее. Поэтому понятно, Америка никогда не вмешается, это исключено, такого не будет.
Как вы считаете, есть ли связь между войной России в Украине и войной на Ближнем Востоке?
— Я не знаю, насколько прямая. Есть версия про то, что Путин сам каким-то образом спровоцировал через поставки оружия Ирану и его прокси, типа Хизбаллы и Хамаса, атаку на Израиль. Есть даже версии о том, что там его инструкторы принимали участие. Но если даже все это мы отбрасываем, то в любом случае увеличение количества конфликтов на планете сейчас — это связанная друг с другом вещь.
Потому что до того, как войну начал Путин, как-то, вы знаете, не принято было. Конфликты не начинались вот так вот на пустом месте, просто так, ни с того ни с сего. То есть, скорее всего, да, конфликты будут множиться.
Как вы думаете, что действительно является глобальной угрозой демократии в США и Европе?
— Честно? Я считаю, что массовая демократия, когда каждый человек голосует, — это самопожирающая система. Это система, которая сама по себе, по идее, должна привести себя к коллапсу. Ну, это если вкратце.
То есть, грубо говоря, вырождение массовой демократии мы сейчас видим, и оно бы произошло независимо ни от чего. Массовая демократия работает по принципу центрифуги, то, что к краям прилипают самые радикальные, весь центр как будто отрезается. В Соединенных Штатах, на самом деле, как у такого ледокола этой самой массовой демократии, это сейчас очень видно. То есть общество настолько радикализовано, что я не знаю, как они вообще могут договориться друг с другом о чем-то.
Для каждого человека, грубо говоря, для демократов все, что делают республиканцы, — это что-то неприемлемое, это просто зло в чистом виде. Так же точно для республиканцев все, что делают демократы, — зло в чистом виде. Массовая демократия привела, мне кажется, к такой поляризации. Это кризис системы, и я думаю, что из этого кризиса есть выход. То есть он есть, и мне кажется, что в ближайшее время он будет найден. Я так полагаю, если нет, то мы переживем серию диктатур, где на волне поддержки этой массы будут приходить популисты, которые будут говорить, что выборы были до нас, а теперь это все происки коварных врагов.
С каким настроением вы читаете новости об операции ВСУ в Курской области?
— Безусловно, гражданские вызывают у меня сочувствие, но переход ВСУ в контратаку на Курскую область — это абсолютно закономерное следствие войны, которую начал Путин. Поэтому, грубо говоря, молодцы. То есть я могу сказать: украинцы молодцы, что они так сделали.
За последние два года до этого можно сказать достижения, украинцы сказали бы россиянам, которые не смогли уехать: «Бегите, глупцы». Ну, что я могу сказать? Я могу сказать: не подставляйтесь, старайтесь не подставляться. То есть жизнь вашей семьи она дороже, чем, наверное, право высказать мнение. Садиться в тюрьму за позицию не стоит. И если такая возможность есть, конечно, уезжать.
Я не имею морального права ни к чему призывать, я нахожусь в безопасности, мне ничто не угрожает, мне никто в дверь не постучится и не наденет наручники, поэтому все, что я могу сказать: держитесь или бегите.
В России я, честно говоря, не вижу предпосылок каких-то изменений к лучшему, но даже если они произойдут, то это будет через серию каких-то ужасных трансформаций. Дело в том, что что бы там ни произошло, российское общество, российская политическая система очень жесткая и твердая, она не меняется в силу эволюции. Она всегда ломается и потом создается заново. Поэтому это всегда катастрофа для тех, кто там находится. Переживать эту катастрофу, находясь в ней, — это худшее, что только можно себе представить. Я бы такого, конечно, никому не желал.
Чего вы боитесь?
— То, что мы уже уехали и то, что путинская тюрьма, как вероятность, осталась в прошлом, и она больше не угрожает. Сейчас, конечно, находясь на другом континенте, я боюсь эскалации. Я боюсь, потому что это приведет к большой войне, к ядерной войне, в результате чего пострадает все человечество. Конечно же, самый страшный исход, наверное, то, чего я боюсь больше всего.
Что дает вам опору в жизни?
— Антидепрессанты.
