Дарья Пеарсон: «Не хочу учить сына молчать»

Дарья Пеарсон — маркетолог, копирайтер, блогер. Родом из Уфы, до 2023 года работала в девелоперской компании и в издательстве «Эксмо», в одиночку воспитывала сына. Дарья трижды пробовала переехать в Великобританию: первый раз — по любви, второй — по браку, третий — после начала полномасштабной войны. Сегодня Пеарсон живёт в Лондоне, ведёт Instagram-блог об эмиграции и личных последствиях политических решений.

Расскажите о себе.

— Я Даша, эмигрант, мама и автор блога об эмиграции. Ну, изначально, по крайней мере, так именно планировалось. Я переехала в Лондон в третий раз. На этот раз это произошло в феврале 2023 года. Это была достаточно спонтанная эмиграция в этот раз. Я не сказать, что сильно планировала. Изначально переезжала на месяц, в итоге живу здесь третий год. В своём блоге я стараюсь говорить вслух вещи, о которых очень много людей думает, но не решается. Либо просто не может сказать в силу тех или иных обстоятельств, многие из которых мы, конечно же, понимаем. Я из Уфы, я маркетолог. Я работала долгое время в девелоперской компании в отделе маркетинга. Там меня и встретила, собственно, война. 24 февраля. И также я работала копирайтером в «Эксмо» достаточно долгое время. 24 февраля 2022 года я проснулась, разбудила сына, отвела его в детский сад, пошла на работу. Очень любила эту работу, людей, смеялись, строили планы. И только зашла, поставила сумку, сказала всем привет, отпустила очередную шутку и открыла новости. В этот момент я закричала. Не образно, по-настоящему. Мы сидели на планёрке, каждый с отчётом, с цифрами. Я смотрела по сторонам, на коллег. Перед глазами всё плыло. В голове крутилась одна мысль: «Это ошибка. Всё вернётся в норму». Прошла неделя. Ещё одна планёрка. Потом ещё. И ещё. А у меня в голове всё так же билось: «Вы что, не видите, что происходит?».

Расскажите об Уфе. Как на вас повлиял этот город? Что вспоминается о нём сейчас?

— Уфа, на мой взгляд, это потрясающее место. Это мой дом, прежде всего. Я никогда не смогу сказать, что Лондон — это на 100% мой дом. Мой дом Уфа и Лондон. 50 на 50. Когда я думаю об Уфе, первое, что на самом деле мне приходит в голову, первая мысль, это воспоминания. Я помню, как мне было лет, наверное, 8–9, и мы с папой поздно вечером ехали в машине по ночному проспекту Октября. Огни, лето, тёплый воздух. И по обеим сторонам проспекта располагались хрущёвки. Я помню, что я тогда, маленькая, ехала и смотрела на эти хрущёвки. И думала: «Как странно, почему, если бы я была мэром города, я бы, скорее всего, что-нибудь сделала с этими хрущёвками, а на их месте построила бы какие-то красивые здания». «Потому что это же мой дом, это же, ну как, я же… я же стараюсь, чтобы в моём доме было красиво, чисто, чтобы мне было приятно там находиться». И сейчас я уже понимаю, что дитя наивное. Никому это на самом деле не нужно. И моё отношение к Уфе, оно не изменилось, оно осталось таким же. Я безумно люблю это место, эти улицы. Там живут все мои родные, мои друзья. Там прошло моё детство, там был мой первый поцелуй, моя первая любовь. Там прошла моя первая беременность практически целиком. Мне на самом деле очень льстит, что Шевчук из Уфы, Земфира из Уфы. То есть, например, я никогда не была фанатом «ДДТ», но для меня, на самом деле, именно Шевчук является голосом России. Именно вот он есть Россия. Вот его голос. То есть Шевчук и Россия — это совершенно неотделимые какие-то для меня вещи. Вообще очень много креативных людей. То есть я очень часто встречаю здесь, в Лондоне, людей из Уфы по всему миру. Конечно, поэтому, когда произошёл тот случай с Шевчуком, когда свои же его сдали, я тут даже не знаю, что сказать. Я не знала, что наши так могут. Это было очень больно и обидно.

Как полномасштабное вторжение России в Украину изменило вашу жизнь?

— Я не могу на самом деле сказать, что это повлияло на мою жизнь. Больше повлияло на внутреннее, чем на внешнее. Потому что я всё так же просыпалась с утра, я всё так же отводила ребёнка в школу. А также отправлялась на работу, работала. Но всё это время, все эти процессы сопровождались какими-то глубинными изменениями внутри. Это постоянный туман в голове, когда ты пытаешься говорить с людьми и понимаешь, что ты мыслями совершенно не здесь, не в этом месте, ты думаешь о том, что сейчас происходит там. В какой-то момент я начала даже замечать, что по интонациям, по тому, как, что говорит человек, начинала уже размышлять на тему того, могу ли я продолжать с ним диалог о том, что действительно мне интересно или нет. Я думаю, так и начинается как раз-таки дорога вот в эту самую внутреннюю эмиграцию, когда ты начинаешь себя цензурировать во всём. Потом уже, ну это было уже моё решение, был мой выбор, уже перебраться в другую страну, перебраться в Великобританию. Единственное, вот только вот это было изменение, но это было именно, это был именно мой выбор.

Многие русскоязычные блогеры предпочитают не афишировать причины своей эмиграции, уходят от политической темы, а вы, наоборот, выбрали говорить об этом открыто. Почему для вас это важно?

— В своём блоге я пытаюсь создать такое пространство, где нет места высокомерию, где можно быть собой, можно быть честным с собой, с людьми. И также мне хотелось бы, конечно, очень сильно, чтобы, наконец-то те люди, которые остаются там, остаются заложниками той ситуации, в которой они оказались, чтобы они поняли, что они не сошли с ума, что с ними всё в порядке. Потому что для меня лично это было очень важно услышать. Потому что в тот момент я начала читать Эриха Фромма, и в одной из его работ «Здоровое общество» он рассуждает на тему о том, что вообще из себя представляет здоровое общество. И он говорит о том, что здоровый человек в нездоровом обществе будет чувствовать себя сумасшедшим. Именно так себя я ощущала. И для меня было важно сказать, что «нет, с вами как раз-таки всё в порядке». «Это с обществом вокруг что-то не то». Когда я ещё находилась в России, у меня в какой-то момент создалось ощущение, что я нахожусь в заложниках. Как будто бы у меня нет возможности, как будто бы огромные чувства, вот эти сильные чувства, которые я испытываю, я не имею права их озвучить. Дело даже не только в том, что нас заставили замолчать, а дело в том, что и в какой-то момент появился страх потерять близких. «Если ты озвучишь те или иные свои мысли, ты потеряешь близких, потеряешь своих друзей, потеряешь, в принципе, контакт с обществом». И вот эта вот внутренняя эмиграция, в которой я пребывала на протяжении первого года войны, в какой-то момент она стала невыносима. И, естественно, эти все чувства, они копились, копились. В какой-то момент я решила, что хватит, пора что-то сказать. «Я сбежала не от трудностей, а от молчания. От фона, в котором можно было жить, но больше не хотелось». «Я думала о сыне, о его голове, о будущем». «Где он не будет выбирать, что говорить и кому». «Где у него не будет чувства, что нужно просто быть тише, не выделяться». Тогда это казалось неудобством. Сейчас расстояние — это, кажется, кошмаром, таким вежливым. Аккуратным и липким. «Общество будто бы решило: живём дальше». «В магазинах полный ассортимент, цены высокие, но не шокируют. Работы много, потому что работников меньше. Интересно, почему?».

В одном из ваших видео вы упоминаете, что до 2022 года не интересовались политикой. Как вы сегодня объясняете это отстранение? Что за ним стояло?

— Прежде всего, я очень не хочу оправдываться, но я на протяжении последних, наверное, где-то 10 лет проживала свою жизнь, которая была достаточно непростой. Мне приходилось бороться самой со многими вещами в жизни. В частности, я мать-одиночка была в Уфе, у которой было не так много возможностей, не так много средств. То есть я работала на нескольких работах и пыталась как-то выкарабкиваться из этого положения. Что не является, конечно же, оправданием. Всё время до этого тоже, начиная с 2014 года, моя жизнь была всё время. Это был переезд из Москвы, сначала в Лондон, потом из Лондона в Уфу, беременность, замужество, развод, снова обратно в Москву, потом обратно в Лондон и в Уфу. И то есть вот это всё происходило постоянно. Я жила, по сути, свою собственную жизнь. И мне казалось, что. Да, я знала, что происходит что-то, это чувствовалось в воздухе. И на самом-то деле, вот именно какие-то такие прямо изменения в обществе. Я начала замечать, наверное, в течение последнего года-двух. Около того, когда я начала замечать, что вот именно вот этот вот уровень агрессии, как будто бы ты его начинаешь чувствовать в коже, как будто бы он возрастает. Но я тогда не могла понять, почему, с чем это связано. Но это ощущалось. Вот. А что касается, на самом деле, до этого, я выросла, я ребёнок, который вырос на «ВКонтакте». Никакого «Фейсбука» не было, был «ВКонтакте». Я, на самом деле, недавно только думала над этим вопросом. Я помню, как у меня было чёткое, и у всех моих друзей было чёткое ощущение того, что «политика — это что-то грязное». «Это как будто бы дело вот их, каких-то мужчин в костюмах, как будто бы эти мужчины в костюмах, мы все, все, как будто мы все про них всё знаем, как будто бы мы им не доверяем», — но в то же время была мысль, что «они знают лучше». Я помню, как были постоянно вот эти мемы на тему, в том же самом «ВКонтакте», о том, что «политика — это грязно, политика — это всё неинтересно, и вообще, если ты интеллектуал, как будто бы ты должен держаться в стороне».

Что стало для вас самым сильным потрясением после 24 февраля?

— Самая первая моя реакция, когда я открыла «Твиттер» и прочитала о том, что произошло, я закричала, я не знаю. То есть это была необдуманная реакция, это был чисто физический позыв. После этого уже потихоньку я начала пытаться разговаривать с людьми, я выходила в сторис, пыталась понять, что происходит, какая у вас позиция по данному вопросу. И от огромного количества людей, знакомых в первые ещё недели войны, в первые недели войны, до сих пор странно говорить это слово, я начала замечать, что, точнее, мне начали писать люди о том, что «всё нормально, всё так и должно быть, про 8 лет, то да, всё». Я не историк, я не политик, я не занималась никогда, не изучала эти вопросы. И я просто была в ступоре, то есть для меня сам факт того, что одна страна, что наша, моя страна смогла напасть на другую, стало шоком. То есть у меня в голове, в моём сознании, была определённая картинка России. Для меня Россия — это Набоков, это наша, в первую очередь, Набоков, мой любимый. Это литература, это искусство, это музыка, это моя бабушка, это моё потрясающее детство в деревне. Вот эти потрясающе тёплые, мягкие люди, которые, когда ты идёшь по деревне, и все тебя угощают вкусняшками. Для меня вот это вот всё — Россия. И тут вдруг я вижу, что картина-то совершенно другая. И для меня это был, конечно, шок, с которым до сих пор пытаюсь как-то смириться.

В одном из своих роликов вы говорите, что чувствуете себя преданной дважды. Что вы имеете в виду?

— Изначально я почувствовала себя преданной своей страной, своей родиной. Мне, как будто мне давали вот эту картинку красивой жизни, а на самом-то деле происходили совсем другие истории внутри. Я, естественно, хотела верить в эту картинку. А второй раз это было предательство, как я это чувствую, — предательство оппозиции. И с чем это связано? С тем, что мы, эмигранты, проходим здесь свои трудности. То есть у каждого эмигранта, естественно, своя история, свой путь, свои сложности. Помимо нас, осталось огромное количество людей там, в России. И мне на протяжении долгого времени казалось, что вот эти самые люди, которые обладают силой, которые обладают голосом, которые обладают ресурсами. Которые могут что-то говорить с людьми, делать, договариваться, находить решения. Люди, которые, по идее, должны находиться с нами в диалоге и искать какие-то выходы, пути, решения, хотя бы какие-то. Просто начали заниматься разборками между собой, что-то делить: медиа, влияние, политическое влияние и так далее. И да, я ощутила предательство в этот момент, во второй раз. Как будто бы те самые люди, которым мы доверяем, у них уже огромная есть аудитория. А занимаются они, на мой взгляд, совершенно непонятно чем.

После начала полномасштабной войны многие россияне продолжили жить как раньше. Чем это можно объяснить?

— Во-первых, должна сразу сказать, что я не согласна с тезисом, что все, или даже, что большинство людей в России продолжают жить так, как жили. На самом деле, когда я начала вести этот блог, мне написало огромное количество людей. То есть там сотни, может быть, тысяча людей, которые делились своей болью, своими переживаниями. Это не только те иммигранты, которые уехали. Большинство из этих людей, они остались в России. И это были не просто маленькие письма из категории «Спасибо вам за ваше видео», это были огромные рассказы о том, что они сейчас переживают. И о том, что они сейчас как раз-таки чувствуют себя в заложниках данной ситуации, системы и так далее. Что я поняла из тех рассказов людей, которые остались, они просто хотят, чтобы про них не забывали. Помнили, что вообще-то есть ещё и они. Да, безусловно, есть политзаключённые, есть иммигранты, есть многие другие люди, о которых нужно говорить, есть те люди, которым нужна помощь. Но также есть и огромное количество людей, которые находятся там, которые боятся и чувствуют себя абсолютно брошенными. Мне писали люди, мне писала женщина, у которой четверо детей. И в её окружении нет ни одного, кто бы был против. И таких было людей очень много. Мне писал, мне даже писал военный, который тоже против всего происходящего, но, естественно, 99% окружения. Его тоже поддерживают, естественно, и он не может никуда уехать даже. И такое ощущение, как будто бы про этих людей, иногда у меня стоит впечатление, как будто бы про этих людей вообще просто все забыли. Все занимаются чем угодно, и, конечно же, многие занимаются очень хорошими вещами. Но про этих людей мне тоже кажется, что не стоит забывать, потому что таким образом. «Зачем это всё?». Мне так не хочется звучать драматично. Ну, честно, у меня это создаётся впечатление, как будто люди, одна часть людей уже просто не ждёт ничего хорошего. А другая часть людей старается уже больше не оглядываться по сторонам, не думать о прошлом, не думать о будущем и максимально насладиться моментом. У них появилось ощущение того, что если они сейчас не начнут жить целиком и полностью, как будто этот момент будет упущен. «Лучше сейчас я попытаюсь насладиться тем, что в моих силах, я это сделаю, чем продолжу отказывать себе». Как будто бы понятно уже, что у многих людей, многие люди же просто перестали планировать что-то. На месяц, на неделю. Я тоже была в этом положении. Я знаю, что такое. Это очень, на самом деле, страшно, для меня, для человека достаточно тревожного. Не иметь возможности планировать на недели, месяцы. Это страшно. А таких людей очень много. И теперь я заметила, что очень многие просто не планируют. Просто живут. Вот сейчас. И делают то, что могут.

Почему вы решили уехать? Что стало той последней каплей?

— Лично для меня это всё было по капельке, по капельке. То есть изначально это, конечно же, страх за свою безопасность. То есть я действительно почувствовала себя не в безопасности. И даже не только из-за того, что начали сажать людей за слова, за позицию. Меня начали пугать сами люди. Те люди, которые были вокруг, я не знала, что от них ожидать. Это первое. И второе, я вот буквально сегодня вспомнила случай, когда у моего ребёнка начались проблемы в школе. То есть не то чтобы мы открыто обсуждали происходящее, но я думаю, что логично, что у моего ребёнка те же ценности, что и у меня. Он только начал ходить в школу, и были пара конфликтов с одноклассниками. Я поняла, что в какой-то момент я подошла к нему на разговор, и я поймала себя на мысли, что я сейчас собираюсь рассказывать своему ребёнку о том, что ему стоит молчать в тех или иных обстоятельствах с теми или иными людьми, о том, что ему желательно бы, чтобы он эти вещи не обсуждал. Мне стало страшно в этот момент, что я вот сейчас иду к своему ребёнку объяснять, что ему нужно молчать. А он будет расти, он станет подростком. Это пройдёт буквально несколько лет. Я не знаю, когда всё это закончится. Молчать будет всё сложнее. Я боялась усугубления всех этих проблем. «Навальный — шут!» Так я думала. Не просто думала, говорила вслух. Близким, уверенно. Мне казалось, это спектакль. «Слишком идеально. Жена, дети, интервью, цитаты. Так не бывает. Уж слишком красивая картинка». «Слишком правильная». Я тогда даже сравнила его с персонажами из «1984», тем, которого якобы разрешили. «Чтобы у толпы была иллюзия выбора, немного надежды, как кость, брошенная в толпу, чтобы легче было управлять». «Я всё время думала, что раскусила систему, что вижу глубже, что умнее, что не ведусь. А на деле я просто боялась открыть глаза».

Как война повлияла на ваши отношения с отцом и как он воспринял ваш отъезд?

— Он очень сильно переживал, естественно, очень сильно подвержен пропаганде. «Тут, естественно, всё плохо, мы белок едим с голубями». Но в целом он понимает, что я уже девочка-то не маленькая. «Я думаю, сама разберусь». Мы на самом деле никогда не были особо-то близки. Когда случилась война, у нас даже разговора этого не состоялось. Но я… даже этого разговора-то и не требовалось, на самом деле. То есть я изначально понимала, что у меня отец — обычный мужчина. Обычный российский мужчина, который занимается садом, занимается с семьёй, работает. И просто сейчас чувствуется, что есть, как будто бы эта стена стала. То есть, если раньше хотя бы между нами было какое-то пространство, то сейчас чувствуется, что это не пространство, а стена. И, возможно, со временем это исчезнет, возможно, со временем станет легче. Но в настоящий момент, ну, лично я для себя выбираю спокойствие себя и своего ребёнка, и поэтому сократить. Даже не то что сократить, не форсировать общение. То есть не пытаться пробиться через стену, не пытаться что-то донести. Я понимаю прекрасно, что в этом нет никакого смысла. И мне важнее сохранить свой ресурс для себя самой и для своего ребёнка. И как будто даже не хочется уже через эту стену перебираться. Возможно, со временем она просто обветшает и станет более хрупкой, и что-то произойдёт. Возможно. Посмотрим. Я, в принципе, на самом-то деле, достаточно рано начала отдаляться от семьи, отдаляться в плане, жить более самостоятельной жизнью. Поэтому у меня не было такого, чтобы был очень прямо сильно тесный контакт с семьёй. То есть я изначально как-то такая больше белая ворона в семье. Поэтому мне как-то было проще, всё равно. У меня иммиграция, поэтому тоже сейчас далась проще. И у меня нет вот этой, на самом деле, необходимости постоянно быть в контакте.

Это уже третья иммиграция в Великобританию в вашей жизни. Как выглядели предыдущие попытки и почему они закончились возвращением в Россию?

— Первые две миграции действительно были очень сложными. То есть я мечтала о переезде в Великобританию вообще с 17 лет. То есть почему-то мне в голову взбрело, когда мне было 17, о том, что я вот должна жить непременно здесь. На тот момент я понятия не имела, как это вообще, в принципе, возможно. Я познакомилась ещё за полгода до первой миграции с молодым человеком. Он англичанин. И в какой-то момент он предложил мне: «Почему бы тебе не приехать в Англию на несколько месяцев?» — буквально. Я приехала в Англию. На тот момент ещё пока было неизвестно, как там будет происходить дальше. Мы жили вместе, у меня была потрясающая совершенно возможность напитаться атмосферой Великобритании, напитаться Лондоном, посмотреть на людей, изучить немножко хотя бы менталитет, просто посмотреть на совершенно другой мир. И в общем, мы здесь прекрасно пожили, я здесь прекрасно пожила в Великобритании, несмотря на то, что, да, было достаточно много шоков. Во вторую иммиграцию я уже приехала как жена того же самого бойфренда. То есть, во вторую миграцию, я уже приехала по визе жены и жила здесь уже по визе жены. И в то же время у меня было ощущение того, что как будто всё, что здесь происходит, оно как будто бы очень сильно чужое мне. И анализируя эти две миграции, я вот сейчас уже понимаю, что я очень сильно на самом-то деле, мне очень стыдно сейчас это признавать, но я носила в себе эту имперскость. То есть я действительно жила с этим ощущением того, что «мы самая лучшая нация, что вот у нас самое лучшее искусство, что у нас вот самая лучшая музыка» и так далее, что «мы вот самые умные, образованные, красивые». И всё в таком духе, я искренне в это верила. И только в эту третью миграцию я несла в себе чувство стыда за то, что моя страна творит с другой страной. Естественно, первое время не было стыдно вообще говорить, откуда я. Я говорила о том, что я из Башкортостана. Мало кто знает, что Башкортостан — это часть России. Я говорила: «А где Башкортостан?» — «Ну это рядом с Казахстаном». Так, далее. Я думаю, что на самом-то деле именно во многом из-за этого чувства стыда я лишилась этого чувства имперскости. И как только я его лишилась, как только я лишилась вот этого ощущения своей какой-то избранности, я начала по-настоящему видеть людей. А когда я начала видеть по-настоящему людей, я теперь хожу и просто восхищаюсь. Я вижу какое-то. Лондон — это же самый, мне кажется, самый мультикультурный город мира, вообще. Здесь настолько прекрасные люди, они такие разные. Но это нужно захотеть увидеть, это нужно постараться увидеть. Тогда вся эта красота, это потрясающее совершенно место, особенно, когда ты уезжаешь куда-нибудь в глубинку, английская глубинка великолепна, ты начинаешь видеть всю эту прелесть. И это, конечно, очень сильно помогает в эмиграции. Вот это называется настоящая адаптация.

Чем занимаетесь в Англии?

— Тем же самым, я также занимаюсь маркетингом. У меня есть клиенты, но, так сказать, я сейчас потихоньку стараюсь уходить из этой сферы. У меня уже есть представление о том, чем бы я хотела заниматься в Великобритании. Это не связано с маркетингом, это связано больше с помощью тем, кому это необходимо. Потому что мне здесь в Англии тоже пришлось пройти достаточно непростой путь. Не так, чтобы я приехала сюда на всё готовое. У меня был интересный период здесь в Англии. Первые полтора года были достаточно сложными. На протяжении этих полутора лет, что я изучала, как взаимодействовать с системой, как интегрироваться в общество. Я бы хотела этот свой опыт передать другим.

Как вы решились после двух неудачных эмиграций приехать в ту же страну?

— Я вообще изначально не планировала переезжать в Великобританию. То есть я думала о Казахстане, я думала о Грузии, но я не думала об Англии. По одной простой причине. Пропаганда. Когда-то были истории, я изначально, поэтому уже уехала в 2016 году. Я слышала все эти истории, где у русской мамы забрали ребёнка. И этих историй было очень много. Тогда на просторах интернета. Я тогда перепугалась, и сейчас, естественно, этот же страх тоже у меня был. И потом я уже начала изучать. И более того, я обратила на это внимание, ощутила, точнее, нащупала. Вот этот вот свой страх, именно привитый жизнью в России, в Российской Федерации, что ты не доверяешь системе. Условно, мне говорили люди, что мне нужно пойти поговорить с социальными службами. Но у меня сразу же возникал страх: «О, нет, если я пойду туда, они узнают, что у меня нет денег и жилья, значит, заберут ребёнка». Меня смотрели эти англичане, думали: «А почему ты так думаешь? С чего ты это делаешь? Нет, они не будут этого делать». «Это их работа. Они должны тебе помочь». И я не верила в это. А потом я прошла этот путь, и оказывается, да, действительно: «О, боже мой, тут действительно помогают». «Неважно, есть у тебя жильё, есть у тебя работа, сколько у тебя денег на счету, тебе помогут». Для меня это был шок. Это был настоящий культурный шок. Оказывается, система действительно может на тебя работать. Я приехала по туристической визе, у меня сын — гражданин Великобритании. В тот момент, когда я приехала, я знала, что виза, которая мне нужна, она стоит очень больших денег. У меня, естественно, таких денег не было. Тогда я узнала про то, как мне можно получить эту визу бесплатно на основании моих прав. Я узнала про свои, что, оказывается, у меня, в принципе, есть какие-то права. Пока я ждала своего статуса, пока я ждала свою карту резидента, свой BRP, мне предоставляло государство и средства, и предоставило комнату, где мы могли жить с ребёнком. То есть у меня не было ещё вообще никакого правового статуса. У меня не было даже… моя даже туристическая виза на тот момент уже закончилась, но государство о нас позаботилось. Нам предоставили и деньги, и жильё. Я безумно благодарна стране за этот шанс, за эту возможность, которой, естественно, я воспользовалась.

Как проходила ваша адаптация в Великобритании?

— В этот раз всё прошло достаточно просто. Были сложности, скорее, больше с получением жилья и с прочими другими моментами, визой и так далее. А адаптация просто великолепна. Так уж сложилось, что я первое время ещё имела отношение к русскоговорящему сообществу, но последний, наверное, год. Моё общение состоит примерно на 90% с англоговорящих, и, возможно, это тоже очень сильно помогло адаптации. Мне очень легко и просто с англичанами. Нет никакого желания и необходимости казаться умнее, казаться лучше. Да, мне, конечно, тоже частенько задают вопрос по поводу моей позиции в России и Украине, ну, как правило, люди сразу же стараются закончить как можно скорее этот разговор, понимая, что для меня это до сих пор боль, конечно же. К тому же я не знаю, как разговаривать на тему именно этой войны с теми, кто вырос в других условиях, кто живёт в других условиях. Даже, скорее всего, ни разу в жизни не был ни в России, ни в Украине. Это очень сложно объяснить. Сложно объяснить, в каких условиях мы выросли. Сложно объяснить этот первородный страх. Даже я сейчас, когда выкладываю каждый свой пост, я всё равно испытываю этот страх, я испытываю мандраж. «А вдруг вот сейчас ко мне…» «Вдруг я сейчас напишу что-нибудь не то». «Вдруг я сейчас скажу что-нибудь не то, и, условно, что-нибудь страшное произойдёт». И этот страх, я понимаю, что я сейчас в безопасности. То есть мои права здесь защищены. Я здесь не нелегал. Но в то же время этот страх есть, и он очень глубоко на подкорке. И вот этот страх передать и объяснить условному англичанину, это очень сложно. Я пыталась, ничего не получилось. Это, правда, сложно понять.

Как справился с переездом ваш сын?

— Я не знаю, что будет лет через 10, через 15–20. Возможно, там, конечно, как-то повсплывает что-то. Но, на мой взгляд, справился он просто блестяще. И нам, конечно, в этом плане также очень сильно помогли школа и окружающие люди. Потому что моему сыну повезло попасть в потрясающую школу. Изначально, когда мы приехали, он совершенно не знал английский язык. То есть вообще. И с ним занимались по планшету. То есть прямо учитель сидел рядом с ним и переводил ему всё, что ему необходимо. Сейчас у меня сын прекрасно говорит и по-английски, и по-русски, и всё замечательно. Буквально с первого месяца уже моего сына начали его одноклассники приглашать к себе в гости, поиграть на плейдейт. Как-то нас подхватили здесь. То есть действительно Англия и английское общество нас подхватило. То есть родители одноклассников постоянно поддерживали меня на протяжении всего этого времени. Друзья его в школе поддерживают моего ребёнка. Вот мы скоро в Шотландию едем тоже с ребёнком, с его друзьями. Вот, в общем, мой ребёнок адаптировался великолепно, конечно, да. Я, на самом деле, восхищена тем, как ему легко это далось.

Что вы поняли про англичан за это время?

— Самая главная ценность англичан — это приватность. Они не суют нос в чужие дела, и это просто великолепно. Я помню, что изначально меня шокировало, когда в самый первый ещё свой приезд идёт дождь, и идут родители в тёплых куртках, в резиновых сапогах, и рядом с ними бегут их дети, и детишки в маленьких футболочках, в шортиках, в сандаликах, на улице холод, на улице, наверное, ну, примерно градусов, не знаю, 10–11, и детишки бегут просто в шортиках. Я подумала: «Ничего себе, мне кажется, что в моём родном городе, в Уфе, эти родители не прошли бы 15 метров, пока какая-нибудь бабушка не подбежала бы к ним и не сказала бы: «О, боже мой, боже мой, а где же шапочка?»». Вот, здесь это совершенно неприемлемо. Во-первых, здесь, как правило, детишки с малых лет обучаются самостоятельности. То есть ты сам себя одеваешь. То есть нет такого, что родители тебе наговорят, что тебе нужно надеть несколько слоёв одежды и так далее. По большей части это твой выбор. Если, допустим, с утра прохладно, я могу своему ребёнку сказать о том, что «сегодня немножко прохладно, я бы на твоём месте взяла бы толстовку». Если он говорит: «Ну окей, хорошо, возьму», — тогда он может взять. А иногда, может сказать: «Нет, значит, я не хочу». И в таком случае, если ему даже немножко прохладно, то что ж, возвращается назад, берёт сам. И, как правило, не знаю, я это видела много раз, я сама пытаюсь до сих пор объяснить это. Мне кажется, что здесь родители гораздо более расслаблены. В плане детей. То есть нет какого-то вот этого культа ребёнка, где все бегают вокруг одной лялечки. Здесь больше к ним относятся как к полноценным личностям. Здесь нет культуры навязывания своей позиции, навязывания своего мнения, как нужно жить, как нужно одеваться, что нужно делать, как говорить и так далее. То есть есть, конечно же, культура общения, её никто не отменял, но вот именно вот это вот навязывание того, как и что тебе делать, как тебе жить, этого нет, это полностью отсутствует. То есть я здесь чувствую себя совершенно спокойно, я знаю точно, что я могу выглядеть так, как мне захочется. Здесь ощущается какая-то вот эта вот именно внутренняя свобода. Делать то, что ты хочешь, как ты хочешь, с кем ты хочешь и так далее. Вот, и да, и также меня ещё поражает, конечно, что очень многие взрослые здесь остаются детьми. За то время, что мы здесь находимся, у нас было уже два Хэллоуина, и каждый Хэллоуин. Мы одеваемся в костюмы, собираемся вместе с другими детьми, с одноклассниками, и проходим по улицам. Мы вот живём пока что в Гринвиче и как раз-таки гуляем там. И то, как сильно именно взрослые обожают этот праздник, это просто не передать. Помимо того, что каждый дом, ну практически каждый дом, они украшены самым невероятным образом, и в Рождество, кстати, то же самое, помимо того, что сами дома украшены, также взрослые с удовольствием участвуют в этой игре, то есть они также выбегают из-за угла. В костюме инопланетянина, это очень круто. Я такого не видела. То есть я не могу себе представить, допустим, среднестатистического русского мужчину где-нибудь, который выбегает, который украшает на Хэллоуин свой дом или на Рождество самым безумным образом и пытается подыграть ещё при этом.

Какие советы можете дать тем, кто планирует переезд в Великобританию?

— Прежде всего, изучить районы. Лондон — это прекрасный город, но здесь нужно знать про посткоды, нужно знать про то место, куда ты собираешься переезжать. Потому что мне известны истории, например, когда мои знакомые, знакомые моего партнёра, они переезжали из США, они переезжали в Лондон. И сказали, что: «Ой, ты знаешь, нашли потрясающую квартиру в прекрасном районе, очень-очень классная квартира, стоит недорого, район кажется очень таким прогрессивным, интересным, молодым». В общем, они переехали, и выясняется, что они живут в Пекхэме. А Пекхэм, местные знают, это не то чтобы очень безопасное место. И таких районов очень много, и очень часто они соседствуют с очень хорошими районами. Поэтому это, пожалуй, прежде всего, что нужно сделать. И второе, это интегрируйтесь. Не бойтесь говорить, потому что я, например, изначально очень сильно не любила Small Talk, то есть я вообще не понимала, что такое Small Talk, о чём нужно вообще разговаривать. Люди здесь больше ценят открытость, чем твою попытку казаться кем-то другим, и это здорово просто быть более открытым. Я знаю, что это сложно, мне самой далось. Это достаточно непросто, но со временем, если ты открываешься, то становится всё проще и проще, и адаптироваться получается проще.

Вернётесь в Россию?

— Пять лет назад я говорила, что я ни за что не перееду в Англию. Поэтому я не знаю, как оно повернётся. Но в настоящий момент у меня здесь сложилась моя жизнь, здесь растёт мой ребёнок, здесь его отец, здесь мой новый партнёр, мы как-то устраиваем свою жизнь. Поэтому, возможно, не могу ничего сказать. Моя душа туда не тянется. Если вдруг что-то случится, что-то такое, с чем я не смогу здесь жить, то вполне вероятно. Если нет, то Лондон теперь уже мой дом.

Чего вы боитесь?

— Что те, кто должны принести наказание, не принесут его. Это, пожалуй, мой самый большой страх. И, к сожалению, я боюсь, что так оно и произойдёт. Мне бы очень хотелось, чтобы ответственные принесли наказание, но я в это не верю.

О чём вы мечтаете?

— Я мечтаю, чтобы каждый, кто был вынужден эмигрировать, имел возможность вернуться домой и обнять своих близких. Даже если они уже интегрировались в другом месте, я мечтаю, чтобы люди могли говорить открыто. Чтобы люди могли выдерживать друг друга. Я мечтаю, на самом деле, чтобы мы все, люди, мы вспомнили, кто мы, вне рамок социальных ролей. Потому что даже то, что я сказала вам вначале, о том, что «я эмигрант, я мама, я автор», — это же всё социальные роли. «А кто такая Даша на самом деле, вот внутри», — мне бы хотелось, чтобы мы перестали, наконец-то, самоутверждаться за счёт других людей. Наконец-то стали искренними с собой, с другими. Самое главное, конечно же, с собой. Мне бы очень хотелось, чтобы человек, наконец-то стал искренним с собой. Вот и всё. Потому что, мне кажется, как только ты перестанешь врать себе, перестанешь искать в себе оправдания, то многие вещи кажутся на самом деле гораздо проще.