Дмитрий Клочков: «Для меня не жизнь — прятаться и молчать»
Дмитрий Клочков — бас-гитарист украинско-русской группы «Нервы». Дмитрий с самого начала не был согласен с войной: ходил на митинги, писал «нет войне» на стенах. В интервью «Очевидцам» он рассказал, как переживает из-за того, что его бабушка, как только заходит речь о войне, говорит словами из телевизора и поддерживает Путина. Дмитрий считает именно Путина виноватым в войне в первую очередь. «Политик, который не смог договориться, а потом оправдывается, что его вынудили», такого политика «нужно гнать ссаной тряпкой».
Расскажите о себе.
— Меня зовут Дима, я музыкант из Саратова, с 19 до 34 лет я жил в Москве, все время занимался музыкой. Я писал стихи, сейчас начал немного писать прозу на русском и английском. Я сто раз сворачивал с этой дороги, хотел заниматься то одним, то другим, устраивался на какие-то простейшие работы, но из этого у меня ничего не вышло, и в итоге я проложил свой путь профессионального музыканта и карьера сложилась, по крайней мере, со стороны так оно и видится. Но я, конечно же, не могу сказать: «У меня сложившаяся карьера музыканта».
Каким был для вас день 24 февраля 22 года?
— Мы с группой «Нервы» до этого репетировали и, не помню почему, но на репетиции был разговор о том, будет ли что-то, не будет, и никто не верил. Утром я проснулся и увидел все это. Мне сразу же написали ближайшие друзья, мне все звонили, все чаты были заполнены сообщениями — просто ужас. Это самый ужасный день в моей жизни. Я помню, как посмотрел самые мерзкие слова, которые слышал. Знаете, есть разные трэш-видео, где над кем-то совершается какое-то ужасное насилие, но это было ещё более мерзко. Я включил телефон и увидел, как Путин говорит: «Мною было принято решение начать операцию…», еще в своей постели. Это самое мерзкое, что я видел.В тот день я пошел в торговый центр «Колумбус» на Пражской, чтобы купить баллончики с краской. В этот вечер и на следующий тоже мы с друзьями на стенах писали надписи против войны. Мы жили в Чертаново и исписали там все стены. Только через несколько дней стало понятно, что это приравнивается, по-моему, к экстремизму или к наивысшей форме вандализма, что это подстатейное дело. А мы уже все разрисовали, фоткались с этими надписями. Себя мы не выкладывали, но надписи выкладывали. В этот же вечер у нас было собрание с группой, мы все были с вот такой головой, пытались понять, как это. У нас есть директор, Даша, на нее свалились все обязанности по покупке билетов, потому что половина музыкального состава — украинцы, а оставшаяся половина — россияне. Украинцам надо было уезжать как можно быстрее. Еще помню, что в этот день у меня было несколько встреч, и я все их очень хорошо запомнил. Я успел увидеть много людей, и никто не понимал, что происходит, но очень многие уже знали, куда поедут. Ужасный день, очень тяжелый. Все разделилось на до и после.
Вы ходили на митинги?
— Я уехал из России только в 23-м году. Весь 22-й год мы ходили на антивоенные митинги. Выходила моя ближайшая подруга и бывшая жена Варвара. У нас с ее парнем, с моим другом Игорем висели административки еще с прошлогодних митингов по Навальному. Мы переживали, что эта административка переквалифицируется в уголовную статью, если нас второй раз примут, соответственно, мы придумали план: на митинг идет девушка, бывший муж, её парень и брат. Она встает в пикет у посольства Украины — у нее было сердечко и «Нет войне» — ее задерживают, я еду с ней в отделение, парень едет домой кормить собаку, а брат едет успокаивать мать. Все так и сложилось. Потом были митинги против мобилизации, на один я ходил в одиночку, на другой мы ходили почти той же компанией. Это все было ужасно, просто жуть, ты идешь на митинг и буквально расстаешься с жизнью. На протяжении всего года мы с «Нервами» ездили в туры в поддержку Украины, и для меня задержание уже бы означало конец. Я был для них такой сладенький и лакомый кусочек: открываешь телефон, а там демонстрация украинской символики — это только самое мелкое. Я выходил на эти митинги и думал: «Ну, все, сейчас моя жизнь будет кончена, а, возможно, и нет. Посмотрим, как все будет». Был один эпизод: я пошел на очередной митинг против мобилизации, он был достаточно впечатляющим, на Арбате была гигантская толпа, скандирующая «мы не мясо», люди даже выходили из магазинов — было круто ощутить это единение. И вместе с этим было фатальное принятие — мимо тебя бегут менты, кого-то уже мочат дубинками, а ты вроде спокойно идёшь, как будто не знаешь. Ну, не мне вам рассказывать, таких историй миллион. Мне как раз повезло, со мной ничего не случилось. Было круто поучаствовать в этом. Моя-то задача была в чем? Не уезжать из России. Я видел, что Илья Яшин остается, Навальный был еще жив, мы остаемся, а если все сейчас уедут, то кто останется тогда? Чем нас меньше, тем хуже — так мне казалось. Я понимаю, что, наверное, делал все правильно и хорошо: я ходил на митинги, потому что если бы не ходил, но остался, то это было бы ни туда ни сюда, и в итоге, когда уже стало совсем опасно и запахло жареным, я уехал. Но уехал я даже не по велению [сердца], а по профессиональной этике. У нас постоянно шли разговоры с группой о том, что мы в разных странах, что мы не можем снять клип или начать репетировать. В какой-то момент я подумал: «Ну, да, надо уже ехать, а то работать невозможно». Конечно, это решение придало мне ускорения. А ещё было чувство, что ты уже сделал все, что можно было сделать, все, что можно было успеть, не принося себя в жертву.
Есть ли у вас родственники или друзья, которые поддерживают войну?
— Я, честно говоря, не считаю, что в этой поддержке много субъектности. В моём окружении таких, чтобы точно поддерживали — точно нет. Бабушка любит Путина, но она только телевизор смотрит, смартфоном или даже кнопочным телефоном особо не знает, как пользоваться. Она говорит: «Разве могут по телевизору врать?» С этой точки зрения, я не могу сказать, что она поддерживает или не поддерживает войну. Когда мы с ней говорим об общечеловеческих ценностях — это один человек, а когда говорим о чем-то, что можно верифицировать, или вспоминать, что по телевизору говорят — тут уже чуть-чуть преломляется картина.
Как удается выстраивать отношения с людьми, поддерживающими войну?
— Я сначала вел какие-то разговоры, встречался с музыкантами, имеющими другое мнение. Пока я был в Москве, я пытался что-то узнавать, но в какой-то момент у меня как отрезало, и я решил засейвить те отношения, которые остались, потому что со многими отношения разрывались почти сразу. Многих триггерило то, что я постоянно выкладывал политический контент или высказывался. Многие говорили: «Инстаграм — для еды. Я скрываю твои истории». А с теми, с кем общение и соприкосновение осталось, я стараюсь отношения не портить, не вести еще одну войну внутри войны. Я считаю, что потом мы обо всем поговорим, но не имею в виду, что призовем к ответу. Я сейчас говорю только за себя и тех людей, с которыми я потом смогу поговорить: я с ними поговорю, и это будет хорошо и нужно. Недавно у меня случился первый серьезный разговор о политике с бабушкой. Первые разговоры были после 24-го, до этого мы говорили о Навальном, но тогда я старался не затрагивать эту тему. Совсем недавно мы прям-таки серьезно поговорили. Бабушка очень любит Володина, говорит, что он «молодец» Я ответил: «Но этот Володин создал для меня такие условия, что мне приходится уезжать, а объясняет это тем, что я родину не люблю. Он на мои налоги живет и жирует». Мы об этом серьезно поговорили и, мне кажется, бабушкино сердце было разбито, но не поговорить я не мог. Я не знал, как лучше: не поговорить об этом совсем или поговорить, но потом жалеть, что это было грубо, ведь иначе не получается. Я решил, что лучше я успею поговорить с ней. Господи, это очень тяжелая тема. У меня есть видео, снятое, когда я последний раз был в Саратове у бабушки в 22-м году. Я приехал отметить Новый год, купил елку, собрал всех за столом — а у меня не самая дружная семья, но мне удалось собрать за столом тех, из кого состоит семья — мы сидели, общались. Я уезжал в такси, бабушка вышла к подъезду меня встретить, а я снял это на телефон. Стою и думаю: «Что ты делаешь, зачем ты снимаешь? Зачем вечно конструируешь реальность, в которой „мы не увидимся“». А теперь так и вышло. Ужас. Я стараюсь не смотреть это видео, сразу текут слезы и очень тяжело.
Кто виноват в этой войне?
— Путин же начал войну. Что ты сейчас докажешь? По-моему, все суперочевидно и даже не надо искать виноватых. Политик, который не смог договориться, оправдывается тем, что нас вынудили — что это такое? Такого человека надо ссаной тряпкой гнать. За наши же деньги и налоги он там сидит. А меня кто-нибудь спросил? Тоже из разговора с бабушкой: «Бабуля, я всю жизнь пытался стать музыкантом в стране, в которой даже нет этой индустрии. У меня получилось, но меня всю жизнь никто не замечает. Для властей это серая-полусерая экономически зона. Это все очень странно. И тут начинается такое, но никто никого не спросил об этом. Ну, что это такое?» Кто начал, тот и виноват.
Чувствуете ли вы свою ответственность за происходящее?
— Мне кажется, точнее, я уже почти уверен в этом, что одна из частей государственной политики — сделать людей мотивированными не участвовать ни в чем, считать, что за нас все решили, всё знают, а мы просто работаем и нормально. Тебя уже сто лет как приучили, что нельзя никуда вмешиваться, всюду лояльные ставленники. Профессионалу дорога практически везде закрыта, если ты не в серой зоне, как музыканты, там ты можешь быть профессионалом, руководимым моральным компасом. А если ты в отрасли, где все назначенцы, то тогда это сплошной мерзкий, гниющий уют. Вот там уже укол реальности чувствуется очень остро, поэтому там люди все глубже и глубже уходят в отрицание, незамечание и так далее. А потом вы говорите этому человеку: «Ну и что — ты же виноват», и он уходит еще глубже. Я, конечно, никого отмазывать не могу и не стану, но… Я вот сейчас задумался: а вопрос же на самом деле такой банальный, уже миллион раз прозвучало про ответственность, но, мне кажется, сейчас на него нет ответа. Мог ли я сделать что-то еще? Да я не знаю, если честно. Ну, я мог пойти на самосожжение, пожертвовать собой. Только такие методы остались, все другое уже перепробовано: мы собирались, организовывали низовые институты, все делали, туда донатили, сюда донатили, тут поддерживали, там на митинг вышли, хотя знали, что после этого митинга нам конец, а фантомный судья, который может задать тебе такой вопрос, в итоге судит по гамбургскому счету: «Ну, ты же ни сделал ничего, ведь все продолжается». А мне кажется, что надо сравнивать с тем, что было бы, если бы вообще ничего не делалось. Вот здесь будет гигантская разница. В общем, с одной стороны, я стараюсь не терять связь с реальностью, но, с другой стороны, я человек глубоко рефлексирующий, у меня нет выбора «не рефлексировать», поэтому иногда я переживаю сразу за все, что на меня сваливается. Тут иногда я могу и немножечко по нехорошему позагоняться: «Да что же я не сжег себя там, на площади». Так, конечно, не надо делать. Надо быть живым, надо работать, надо продолжать быть.
