Павел Суляндзига: «Я ваш, я не хуже, я пойду на войну»

Павел Суляндзига — правозащитник, математик, представитель народа удэгейцев, отец десятерых детей. Бывший член Общественной палаты РФ, дважды избирался в Постоянный форум ООН по вопросам коренных народов, возглавлял Ассоциацию коренных малочисленных народов Севера, Сибири и Дальнего Востока (АКМНС). Много лет он представлял интересы коренных народов на национальном и международном уровнях — до тех пор, пока в 2016 году не был вынужден покинуть Россию после угроз ФСБ в адрес его детей.

В этом интервью Павел рассказывает, как война и мобилизация ударили по малочисленным народам, почему в российской армии воспроизводится внутренняя этническая иерархия, и как устроен системный расизм по отношению к «нетитульным» национальностям. Он говорит о необходимости деколонизации — не только государства, но и общественного сознания.

Расскажите о себе.

— Меня зовут Павел Суляндзига, я сам родом с Дальнего Востока России. Я являюсь представителем народа удэге, это коренной народ, который живёт на Дальнем Востоке, в Уссурийской тайге. Те, кто, наверное, постарше, знают про мой народ из названия, по крайней мере, из названия романа Фадеева, советского писателя, «Последний из Удэге». Я сам родом из Красного Яра, я когда-то был главой Красного Яра, был председателем нашего совета. Красный Яр считается такой, знаете, неофициальной столицей удэгейцев. Дело в том, что в нашем селе проживает самое большое число удэгейцев, и проводятся там разные обрядовые праздники. Я практически всю свою жизнь занимаюсь защитой прав своего народа. Прав других коренных малочисленных народов Севера, Сибири и Дальнего Востока. Сам я математик, в принципе, никогда не думал и не планировал заниматься какой-то политической деятельностью.

Я был членом Общественной палаты России, причём с момента её основания. Я также принимал участие в дискуссиях по закону «Об Общественной палате». Я был одним из руководителей Ассоциации коренных и малочисленных народов Севера, Сибири и Дальнего Востока. Я возглавлял Центральный офис этой ассоциации в Москве. Это зонтичная организация, которая представляла и защищала права коренных и малочисленных народов Севера, Сибири и Дальнего Востока. Потом я избирался два раза членом Постоянного форума ООН по вопросам коренных народов. Это специальный орган внутри Экономического и Социального Совета ООН по коренным народам. Я также был 7 лет, тоже два срока, избирался членом рабочей группы ООН по бизнесу и правам человека. Я представлял там страны Восточной Европы.

Я сейчас живу в штате Мэн, это Соединённые Штаты Америки. К сожалению, я вынужден был уехать из России, со своей родины, из-за преследования. Ну и, к сожалению, в первую очередь уже из-за того, что начали угрожать моим детям. Я являюсь научным исследователем в двух университетах. Также, конечно же, я продолжаю заниматься активистской деятельностью, занимаюсь защитой прав коренных народов, но сейчас, в настоящее время, моя работа, связанная с активизмом, больше направлена на защиту прав коренных народов не столько в России, а в других регионах мира, на глобальном уровне. В первую очередь, я на сегодня сосредоточен в большей степени по защите прав коренных народов от бизнеса, который имеет отношение к зелёной экономике.

Как полномасштабная война изменила вашу жизнь?

— Я и моя семья эмигрировали из России ещё до войны. Эмигрировали в 2016 году. Конечно, война обнажила очень наглядно все пороки российского государства. И это, знаете, наверное, все сравнивают, как гнойный нарыв вырвался наружу. И, конечно, это было тяжело. Тяжело видеть, что твоя страна, твои граждане являются убийцами, преступниками. И я могу сказать, что начало войны, прямо самое начало войны, я видел прямо в эфире. Я как раз в это время заболел ковидом и не мог спать, задыхался. Включил телевизор, смотрел и прямо в прямом эфире увидел, что происходит. Там заявления Путина и так далее, о том, как самолёты начали бомбить, Российская армия вошла на территорию Украины. Конечно, было очень тяжело смотреть на всё это. Ну, для себя я принял, да, что решение, что, помимо того, что если я раньше боролся с российской пропагандой, с нарушением прав коренных народов, которые происходили в нашей стране, то с началом военной агрессии я посчитал необходимым, важным, да, продолжать эту борьбу, да, и ещё больше рассказывать о том, что из себя представляет российское государство.

Как мобилизация и вербовка на службу по контракту отразилась на малых коренных народах России?

— У меня есть ощущение, что эта война, гибель на этой войне представителей коренных, малочисленных народов, для многих народов начнёт необратимые процессы — исчезать ещё быстрее. Не так исчезали многие коренные малочисленные народы. Я просто вам могу привести такую статистику, что из 42 коренных малочисленных народов Севера, Сибири и Дальнего Востока 12 народов имеют численность меньше 2000 и 7 народов имеют численность меньше 1000. И сейчас, по той статистике, которую ведут активисты из числа коренных народов (я имею в виду, например, в первую очередь известную исследовательницу Марию Юшкову), непропорционально много привлекаются представители коренных и малочисленных народов на эту войну. Гибнут непропорционально много также. По некоторым данным, в 100 раз больше, по некоторым — даже в 500 раз больше, чем по другим народам России.

Это происходит, в первую очередь, потому что коренные и малочисленные народы — это одна из самых нищих, я уже не говорю бедных, нищих слоёв населения в России. Они влачат нищенское существование, при том, что, как я уже вам сказал, Российская пропаганда на международном уровне распинается и поёт песни о том, какой рай они построили для коренных малочисленных народов. Это очень бедные, нищие слои населения, которые хоть как-то пытаются выживать, выкручиваться. И в том числе покупаются на эти денежные посылы. Второе — это то, что поселения коренных малочисленных народов — это в основном сельское население. Люди, живущие в сёлах, в небольших посёлках, всегда проще всего ловить людей, отлавливать. В городах ещё можно где-то спрятаться — толпы людей, много людей, бежать и так далее, а в селе не спрячешься никуда. В-третьих, я могу сказать, что сельское население, не только коренные малочисленные народы, но и… Думаю, что сельское русское население в России — это очень послушное население. Они почему-то считают, что если начальник сказал, значит, нужно делать. И не важно, что начальник — плохой или хороший. То есть это очень послушное население. Ну и ещё один есть фактор, который не относится никому, а только именно коренным, малочисленным народам. К огромному сожалению, у многих коренных, малочисленных народов и их представителей всю жизнь живёт внутри комплекс неполноценности. С малого детства представители коренных малочисленных народов сталкиваются с несправедливостью, с дискриминацией, с оскорблениями, унижениями и так далее, и так далее. И вот этот комплекс неполноценности, он живёт у многих-многих поколений, уже давно-давно. И вот этот комплекс, да, вот в нынешней ситуации, он начинает выплёскиваться таким образом, что «я пойду на войну, я покажу вам всем, что я такой же, как вы, я ваш, я не хуже, чем вы» и так далее. И, к огромному сожалению, эта причина тоже играет существенную роль. Почему представители коренных и малочисленных народов идут на это? Потому что они исправились.

Почему на фронте погибает непропорционально много представителей коренных народов?

— Недавно было видео, в котором было показано, как представители нерусских народов, скажем так, на этой войне обзывают свои же люди, все в форме, все с автоматами, но в адрес нерусских такие оскорбления высказываются. Армейская нынешняя среда, российская, это, наверное, даже более жёсткая копия российского общества. Националистические выпады в адрес нерусских представителей очень сильны.

Вы сталкивались с историями, когда представителей коренных народов втягивали в войну против их воли?

— Конечно, конечно. Более того, там несколько случаев описано, а многие случаи, о которых не знают. Ну, я просто вам упомяну про известный случай, да, братья Кискоровы, это шорцы из Кемеровской области. Они отказались воевать, их забрали и привязали к дереву. Есть даже видео, где они привязаны к дереву, одного брата в яму посадили и так далее. В итоге они отказывались идти воевать, не хотели воевать. В итоге один брат погиб, то есть их всё равно погнали. Они писали письма, что их избивают и так далее. Всё равно они погибли. То есть один брат официально погиб, второй пропал без вести. Что там с ним случилось, тоже не очень понятно. Потом история с молодым человеком нивхом из Сахалинской области, где он тоже отказался идти на эту войну, за него кто-то написал подделку, что он якобы написал добровольцем. При этом он не писал, там и почерк у него и так далее. И всё равно его схватили и отправили на эту войну, и он тоже погиб. Я знаю, что из моих соплеменников несколько человек прячутся. За ними приходили, пытались вручить повестки. У нас тоже так говорят: «Ну, тайга большая, не найдут». То есть, конечно же, люди прячутся и так далее. Но, к сожалению, опять же, если говорить про деревенское мышление, многие же люди не знают ни про свои права, ни о том, что где-то… Они всегда чувствовали себя заброшенными Богом, забытыми и так далее, да, и там, каких-то правовых там и прочее, конечно, многие не знают и редко пользуются такими возможностями. Хотя, по моему мнению, сейчас в России это совсем стало близко к нулю.

Кто такие удэгейцы, сколько их осталось и что происходит с их культурой и жизненным укладом на территории России?

— Мы, народ удэге, мы относимся к тунгусо-маньчжурской языковой группе. Это наши родственники: это нанайцы, ульчи, орочи, эвенки. И мы очень малочисленный народ. У нас всего практически 4 деревни осталось. Численность примерно чуть больше 1600 человек. Это 4 деревни. Занимаемся, конечно, традиционным образом жизни. Это охотники, рыбаки, собиратели. Но, что касается сохранения языка, это очень большая проблема, конечно же, к сожалению. На сегодняшний день носителей языка, как мы обсуждаем, осталось всего три человека. Те, кто понимает язык и может немного общаться, — это порядка 12–15 человек. Я не владею языком, я не могу понимать, и в семье далеко не все. Я, например, принадлежу к группе удэгейцев, которая называется Бикин-Кэ. То есть это удэгейцы, которые живут на реке Бикин. Вот таких групп было 8 до конца 70-х годов. Была группа на Мон-Кэ, это удэгейцы, живущие у моря. Хур-Кэ — это удэгейцы, живущие на Хору, и так далее. И Мон-Кэ. И вот к концу 70-х годов из 8 групп осталось только 4 группы.

При этом вот эти 4 группы, которые практически перестали существовать, исчезли, они исчезли за очень короткий исторический промежуток времени. Примерно с 40-х годов по конец 70-х. При этом в этот период, конечно же, никто не проводил геноцида моего народа, никто нас физически не истреблял, не убивал. А произошло следующее, что примерно с 40-х годов XX века на территориях удэгейцев начала активно развиваться лесная промышленность. Просто начали вырубать леса, тайгу. И вот у четырёх групп наших вырубили окружающую тайгу, леса, и всё, и удэгейцы перестали иметь возможность заниматься охотой, рыболовством. И вот эти группы 4 исчезли. Они физически, конечно, не исчезли, но кто-то переехал в город, кто-то в посёлок, кто-то где-то растворился. Переехал к своим сородичам. Например, группа Виманке, которая у нас исчезла, часть этой группы переехала к нам на Бикин. И вот эта история как раз показывает, что без сохранения окружающей среды, без Уссурийской тайги удэгейцы не выживут, не проживут. И вот поэтому четыре остальные группы. Исходя из этой трагической истории, мы начали бороться за свою тайгу, пытаясь её сохранить. И я могу сказать, что для моей общины, удэгейцев Бикина, это была борьба за Бикин. У нас её всё время пытались отобрать то лесопромышленники, то губернатор Дарькин, который там одно время правил. Все хотели забрать бизнес от туризма, ещё всякий. Но нам удалось отстоять. Долго-долго воевали, бились за всё это. И в 2015 году мы заключили соглашение с администрацией президента, с правительством, и на территорию удэгейцев Бикина был создан национальный парк «Бикин». С двумя целями: с целью сохранения окружающей среды и второе — с целью развития удэгейцев. Это северная часть Приморского края, река Бикин, Пожарский район. Это получилось не потому, что правительство России было таким хорошим, всё хотел, понимал права удэгейцев и прочее. Это, как мои коллеги некоторые шутят, удэгейцам повезло, что на вашей территории есть амурский тигр. Просто вот как раз в 2000-е годы господин Путин решил провозгласить себя самым главным спасителем крупных кошек на Земле и создал международную программу сохранения тигров. Это межгосударственная огромная программа шести президентов, где вот есть и живут тигры. И, естественно, что если бы мы подняли шум, что вот у нас забирали территорию, ещё что-то, то тогда… это бы сказалось, в том числе, на процессе, который организовал Путин и его окружение. Поэтому с тем, чтобы с нами договориться, с тем, чтобы не поднимать шума на международном уровне, они в то время ещё думали о своей репутации. Не получилось нам достичь такого компромисса. Я считаю, что это достаточно хорошее и важное дело для удэгейцев.

С какими трудностями вы сталкивались в детстве и юности как представитель малого народа?

— Я вырос в своём национальном селе, жил всё время среди удэгейцев, среди своего народа. И особо, конечно же, не задумывался, что я представитель удэгейцев. И когда я стал выезжать в район, а потом, особенно, когда я поехал учиться в интернат, то это было для меня огромным шоком. Я говорю, что я интернатский ребёнок. В первый же вечер, когда мы приехали в интернат, наш интернат был, что называется, атакован. Это интернат был в посёлке лесорубов, это русский посёлок, где пьяные парни пришли и начали кричать. Нам, дрожать начали, обзывать начали, там «узкоглазые», «черномазые». Ну, я сейчас говорю самые такие лёгкие обзывательства. И это происходило почти каждый вечер, то очень часто нам приходилось драться, отбиваться. Тогда я впервые почувствовал, что я не русский, что я совсем другой человек. И тогда эта история как раз подтолкнула меня к тому, что я начал интересоваться культурой своего народа, историей своего рода, народа и так далее.

Но я могу сказать, что, конечно, эта интернатская история очень сильно повлияла на всех моих одноклассников. Ну и я потом понял, что, в принципе, очень большое поколение удэгейцев, которые проходили через интернат, что они всё время с этим сталкиваются. Я могу сказать, что после интерната для меня любой русский был источником угрозы. Я всё время чувствовал, что… такое ощущение, что всегда нужно ждать какого-то подвоха или нехорошего эксцесса. Но мне повезло, я поступил на физмат, это была такая школа интернационализма, я её называю. Я вот именно в институте, в частном физмате, я понял, что людей не надо делить по национальности. Нужно делить на плохие и хорошие. У меня была история, когда мы с моей одногруппницей провожали ещё нашу другую одногруппницу на поезд, посадили её, сами поехали на автобусе в общежитие. И вот в автобусе к ней стали приставать пьяные два парня. Я, естественно, за неё заступился. И когда мы подъехали к нашему общежитию, мы вышли. Эти парни решили меня там побить. Я занимался спортом, естественно, и я думал, что, по крайней мере, я смогу убежать. Но кому-нибудь я так думал, что всё равно я врежу, что называется, по-мужски. Но моя одногруппница меня отговаривала не связываться с ними, но я ей попросил, говорю: «Ты иди в общежитие, а я, ты не волнуйся». «В крайнем случае, что убегу». Но она что сделала? Она прибежала в общежитие и стала кричать, что Пашку бьют. Это подняло огромный шум. Естественно, выскочили мои друзья, мои физматовцы. Мы даже с этими парнями не успели подраться. То есть ни они меня не ударили, не успели, ни я их. Выбежали наши ребята и побили этих двух парней. И там один из этих парней начал кричать, он видит же, кто их бьёт, начал кричать: «Вы что, мы же такие же русские, как вы, что вы за нерусского против русских?». Ну, там один парень говорит: «Ах, ты ещё националист, да?» — ну, в общем, ещё добавил. И я потом уже начал своих друзей оттаскивать, говорю: «Всё, всё, хватит». Студенческая школа интернационализма, она, в общем, на меня очень сильно повлияла, с точки зрения, что у меня ушёл вот этот комплекс. Я просто видел по своим соплеменникам и по многим другим представителям коренных народов, не русских, с которыми сталкивался, что этот комплекс у них во взрослом возрасте, то есть очень-очень сильно жив. То есть накопилось очень много обид российскому обществу для того, чтобы проводить реально нормальные демократические преобразования. Этот фактор необходимо учитывать.

Откуда, по-вашему, берётся внутренний национализм в России, направленный на всех, кто не входит в условное русское большинство?

— Я не думаю, что я смогу назвать, наверное, все корни, но я выскажу свою точку зрения, почему это происходит. Я, естественно, не могу говорить про пропаганду Российской империи, я жил в ней, не застал её. Но я могу сказать о пропаганде Советского Союза. При том, что нам говорили об интернационализме, о братстве народов и так далее. Но если мы посмотрим, да, просто воспитанием подрастающих поколений, я могу сказать, что я думаю, что я знаю историю русского народа, Российской империи, Русского государства, русской литературы, русской культуры. Гораздо лучше многих русских. И это происходило потому, что мы изучали все, независимо от нашего происхождения, народов, мы все изучали русскую культуру, русскую литературу, всё про русских, про Русское государство. Ничего не изучали про свои народы, ничего не знали про свои народы, пока вот таким образом не стали интересоваться. И так далее. Поэтому все в Советском Союзе, а потом в России, да, вот… вроде так ненавязчиво, но вдалбливалось об исключительности русского народа, русской культуры, русской литературы и так далее. Я думаю, что, например, когда я это всё изучал, для меня это было, естественно. Но я думаю, что для многих представителей русского народа это немного было по-другому звучало. Так как они изучали и говорили про величие русского народа, величие Российской империи, вообще про всё величие русского. У них ведь складывалось ощущение, впечатление: а есть же чужие. И эти чужие, вот, фактически начинается, да, производится вот такой водораздел, да, между своими и чужими. В России, тем более, люди никогда не жили плохо, не жили хорошо. И всегда вот эта попытка найти врагов, да, она всегда оставалась, да, что в Советском Союзе, что потом в нынешней России, да, и так далее. И потом периодически, да, у нас всё всплывало, да. Я, например… приезжая во Владивосток, это город, который является нашей столицей, столицей моей родины, столицей моего родного края, я сталкивался с людьми, которые были очень агрессивно настроены в отношении нерусских. Я слышал постоянно: «Убирайтесь в свой Китай!» или «Понаехали сюда узкоглазые!». Один раз на меня напала собака — женщина, овчарка. И эта женщина, я от неё отбиваюсь, а эта женщина стоит и смотрит. Я ей кричу: «Заберите свою собаку!». Она говорит: «Вы знаете, она у меня китайцев не любит».

Я думаю, что вот это вот самообразование, которое было в Советском Союзе, которое сейчас получают россияне, оно как раз показывает и говорит о величии русского народа. Это означает, что всё, что не русское, — это всё хуже. И поэтому, я думаю, корни растут из этого. Потом я тоже считаю, что то, что Россия напала на Украину, — это продолжение вот этой имперскости, вот этого осознания русского величия, Богоизбранности и прочее, что когда-то же все говорили. «Украинцы и русские — это братья», теперь, вот, мол, братья начали уничтожать других братьев. Я считаю, что как раз продолжение вот этого всего, до что кто-то пошёл против. Да, как они говорят, в их терминологии, брата, да, всё, теперь брата можно уничтожать. И потом вот это вот вопрос деколонизации, с которым я, кстати, много спорю с представителями российской оппозиции, что я считаю, деколонизация России просто необходима, потому что, я считаю, корни, то, о чём мы с вами говорим, они берут, в том числе, и растут оттуда, потому что тогда начинается. Вот это сравнение между русским миром и, как они говорят, англосаксонским, что они начинают приводить пример, что: «Посмотрите, англосаксы, они… завоёвывали чужие территории и уничтожали народы». И это, к сожалению, так, что то, что творили испанцы в Латинской Америке, то, что творили англичане и другие европейские народы в Соединённых Штатах, в Канаде, — это ведь трагическая история, это правда, что народы здесь коренные уничтожались. И при этом говорили: «А посмотрите историю Русской империи. Все к нам приходили добровольно, все к нам присоединялись, мы всех брали под своё крыло, мы всех защищали» и так далее. А ведь это абсолютная ложь, что колонизация Сибири, Дальнего Востока проходила ровно по тем же канонам, что колонизация в Северной Америке, что колонизация в Южной Америке. Так же шли войны, так же уничтожались народы. Естественно, где-то меньше, где-то больше, но политика была абсолютно идентична. И поэтому вот эта ложь, когда вроде бы Россия никогда никого не завоёвывала, никогда никого не убивала, всегда всё делала правильно, я считаю, что необходимо проводить деколонизацию России, рассказывать людям о том, что происходило, что русские люди, русский народ, — это такой же народ, как и все народы в мире, они не хуже и не лучше.

Почему вы уехали из России?

— Я уехал в 2016 году. Мне тогда уже поступали угрозы. И самое главное, угрозы активно начали поступать и исполняться в отношении моих детей. Я на самом деле эти угрозы активно начали преследовать, начиная с 2011 года. Примерно года, в 2012 году. Но я как-то пытался всё это оттянуть, думал, что, может, что-то исправится, может быть, что-то будет меняться. Ну, пытался что-то делать, да, но сын у меня был, обнаружил у себя в машине прослушку, прослушивали. Потом, когда ликвидировали мою организацию в России, Международный фонд развития коренных народов «Батани», он сначала был в 2016 году признан иностранным агентом, и в 2016 году его закрыли. По заявлению Минюста, что якобы мы нарушаем неоднократно российское законодательство. Провели обыски, забрали все документы, а часть документов была у моего коллеги в машине, а машину его не проверили. Этот коллега позвонил моему сыну и говорит: «Слышал, документы отца есть, приезжай, давай, я тебе привезу, забери». И он привёз к сыну эти документы. Сын дома решил не хранить, но он же знал, что он прослушивает и так далее. Он взял эти документы, отвёз своему другу в офис на работу. Через полчаса офис был окружён ОМОНом, пришли ФСБ, изъяли все эти документы, забрали и с концами.

У вас 10 детей. Как вы такой большой семьёй перебирались в США? Как проходила адаптация?

— У меня трое детей родились уже здесь, в США. Сейчас со мной здесь, в США, находятся 8 детей. Второй и третий сыновья. Они работают. Тоже в селе политубежище. Шестеро детей, малышей, в школу ходят. Старшая дочь Аня закончила в этом году школу. У неё выпускной был. Ещё двое сыновей не со мной. Сейчас мы уже адаптировались. Я могу сказать, что первые, наверное, 3–4 года были самые тяжёлые, самые сложные. Во-первых, далеко от родины, далеко от родных. Второе — это то, что всё-таки всё здесь было чужим, что проблемы языковые, проблемы невозможности работать, проблема невозможности применить те знания, которыми ты владеешь, и опытом. Пришлось начинать с нуля. Мы где-то около двух лет жили на пособии. У нас не было разрешения на работу. У нас церковь взяла, то есть мы получали гуманитарную помощь от церкви. У нас, конечно, в том-то и благодарность. В местном комьюнити они, что называется, завалили продуктами. Мы чуть ли не два раза в неделю получали от них продукты. Со школы была большая помощь, там комьюнити. Наших детей, там есть много разных возможностей заниматься спортом, мероприятиями. У нас, ладно, машины, то такая кое-как ездила, поэтому здесь нам очень сильно помогала община комьюнити.

Потом появились люди, которые просто приходили. Я математик, да, то есть начал заниматься репетиторством сам по математике, потом играл в шахматы, потом тренерство. Я тоже начал давать уроки шахмат для детей у к себе. Чем всяко было. Да, я считаю абсолютно нормально, но по крайней мере это уже дало такое облегчение с точки зрения того, что ты уже можешь работать, зарабатывать, как-то детям помогать. Жена устроилась на работу, работала в гостинице менеджером. Хозяева этой гостиницы. Он из России, она украинка. Они нам дали дом, жильё бесплатно. Это было тяжёлое время, сложное время. Но потом адаптировались. Сейчас уже легче гораздо. Есть работа, есть возможность детям помогать. Для детей, конечно, здесь я считаю, что в том числе сам штат Мэн, наш городок небольшой. Я его называю раем для детей. Здесь всё для детей. Здесь дети могут заниматься всем, чем угодно. Здесь очень безопасно. У меня один из сыновей, у него работа связана с тем, что он ездит по всей Америке. В общем, уже Америку, наверное, прокатал там вдоль и поперёк. Был во всех штатах. И он говорит: «Пап, ты Америку не знаешь». «Потому что ты живёшь в таком штате, где всё благополучно, всё хорошо». Это на самом деле так. У меня была возможность, были предложения переехать. Но я не хочу, и семья мне не хочет. Здесь очень похоже всё-таки на мою родину. Это штат, где все четыре времени года. Зима со снегом, с лыжами, комаров хватает. Здесь очень много тайги, леса. Сейчас адаптируюсь. Иногда я детям говорю: «Вот скоро поменяется в России ситуация, поедем». Они мне говорят: «Езжай сам». Я поеду точно. Дети мои, конечно, уже не хотят. Старшая дочь, она сейчас поступила в университет. Ну, я думаю, что, конечно, если в ближайшее время ничего меняться не будет, то мои дети, конечно, будут работать в этом обществе и жить в американском обществе.

Чего вы боитесь?

— Я боюсь того, что не смогу вернуться при своей жизни домой. И что при моей жизни в России не будут происходить перемены.

О чём мечтаете?

— Домой вернуться.