Протоиерей Олег Батов о том, почему существует зло, и надежде, которую дают вера и любовь

Олег Батов, протоиерей РПЦ уже 25 лет. Уехал из страны с началом войны, лишившись службы в храме Успения Пресвятой Богородицы на Успенском вражке в Москве, прихожан, зарплаты. Теперь в Тбилиси он иногда служит в храме как гость, подрабатывает гидом изучает историю страны, в которой живет сегодня.

Мы поговорили о том, почему существует зло, когда есть Бог и о том, можно ли прийти к Богу, когда вокруг священники, поддерживающие войну.

Расскажите о себе.

— Зовут меня Олег Батов. Три с лишним года назад, в марте 2022 года, я с семьёй уехал в Грузию. С тех пор мы живём здесь.

Как вы пришли к служению Богу?

— Родился я ещё в такие глухие застойные советские годы в обычной советской семье. Так что никакого особого церковного воспитания я не получил. Хотя мама сохраняла какие-то вот народные обычаи. Вот на Пасху куличи, например, мы освящали в церкви. Вот это, наверное, главное впечатление о церкви, которое у меня было. Освящение куличей около храма на Пасху. Но, в общем-то, никакой серьёзной роли это не сыграло. Эти редкие посещения храмов несколько раз, наверное, в жизни на Пасху.

Так что к вере я пришёл самостоятельно уже во время перестройки, в такое очень подходящее время, историческое, и оно совпало с очень подходящим временем моим личным, моей жизни, когда, наверное, у многих молодых людей встают вечные проклятые вопросы «у юношей, обдумывающих житьё». Вот так. Что появилась пища для размышления, появились книги, которых раньше было не найти, не достать. Прежде всего, конечно, Священное Писание, Новый Завет я смог купить впервые вот после тысячелетия крещения Руси. К тысячелетию крещения Руси в восемьдесят восьмом году был издан общиной Тэзе. Это замечательная такая экуменическая община во Франции. Новый Завет тиражом миллион экземпляров. И там на форзаце было написано, что он направляется в Россию к тысячелетию крещения Руси для бесплатного распространения. Но распространялся он не совсем бесплатно. Вот мне мой однокурсник сказал, что вот в одном храме он видел, что можно купить Новый Завет. Его нельзя было купить даже в церкви, между прочим, в советские годы до вот до восемьдесят девятого года, примерно до восемьдесят восьмого. Крайне редко даже в храмах появлялось Священное Писание. Так что тогда вот я в восемьдесят девятом году впервые и купил свой первый Новый Завет и прочёл его в девяностом году.

Всех поразило, очень многих, по крайней мере, известие о том, что убили священника под Москвой. Это был отец Александр Мень. Вот как раз сейчас дни его памяти. Это было 9 сентября. А 8 сентября он прочитал лекцию «Христианство» в основанном им таком общедоступном университете. Это такой был лекторий, в который я позже и пришёл после того, как услышал об отце Александре, прочёл его книгу «Сын человеческий». Это такой очень добротный, с научной точки зрения, с точки зрения библеистики комментарий к Новому Завету и написан очень популярным языком. Его Сергей Сергеевич Аверинцев назвал миссионером, апостолом «дикого племени советской интеллигенции». Да, наверное, он действительно в первую очередь предназначался, книга «Сын человеческий» предназначалась именно этому «дикому племени советской интеллигенции», к которому я, ну, отчасти уже принадлежал в это время, был задумывающимся о вечных вопросах студентом ещё в это время. То, что эту книгу сегодня читают молодые люди, и она им, как сейчас говорят, заходит, очень часто, да, действительно, она находит отклик, и это говорит о том, что всё-таки это такая вот книга, которая ещё долго будет жить. И я во многом благодаря ей потом пришёл вот в этот университет, который основал отец Александр Мень. Там уже встретил людей, за которыми хотелось идти.

Вы подписали антивоенное письмо с призывом прекратить кровопролитную войну. Вы понимали, что придётся уехать после этого?

— Да, признаться, да, для нас в обсуждении вот у нас внутри семьи, что нам дальше делать, как нам жить, эти вопросы были взаимосвязаны, да? То есть я изначально хотел это письмо подписать. Подписал я его ещё до отъезда, но всё-таки решение мы принимали, учитывая то, что после подписания этого письма, ну, вряд ли можно будет спокойно продолжать служить, как и раньше. Да, это, в общем-то, было невозможно и по каким-то внутренним психологическим причинам. У многих, я знаю, были неприятности у священников, которые подписывали письма по «московскому делу», по протестам в Беларуси. И в общем, это всегда вызывает какое-то неудовольствие церковного начальства. Так что да, так потом, в общем-то, это и было со многими, кто подписал письмо. Так что опасения были ненапрасными.

Его подписали почти 300 человек. Знаете ли вы судьбу кого-то ещё из тех, кто подписал?

— Подавляющее большинство осталось в России. Даже не всех как-то, скажем так, жёстко наказывали за подписание письма. Хотя, скорее всего, какую-то отметку поставили где-то там в личном деле. Были самые разные истории: и переводы на другой приход, и просто запрет любых публичных высказываний в прессе. И вызовы в ФСБ были. Ну, в общем, самые-самые разные были истории. Были и запреты священнослужения тоже были. Так что это на местах решалось по-разному всегда. Некоторые уехали из тех, кто подписывал письмо, либо добровольно, либо вынужденно. Я нисколько не жалею именно об этом шаге. Я не жалею ничуть.

Как отнеслись к вашему поступку знакомые священнослужители?

— Я, слава богу, общался в основном с теми, кто это письмо подписал, либо не подписал по каким-то своим соображениям, не полностью был согласен с текстом. Например, кто-то из тех, с кем я говорил, кто-то говорил, что ему важнее сохранить приход и возможность продолжать служить и поддерживать, может быть, даже и антивоенных, антивоенно настроенных прихожан, что нельзя их тоже совсем оставить без духовной помощи, без духовного окормления. Наверное, это особенность моего круга общения, так что я в основном общался с единомышленниками на эту тему, конечно же.

С другой стороны, нельзя оставить без духовной помощи и поддержки тех, кто в ней нуждается, и тех, кто уехал. Здесь я тоже чувствую себя по большому счёту на месте и исполняю то, к чему я был призван. Вообще священник всегда разделяет жизнь своих прихожан. И, конечно, Грузия — страна православная, и здесь можно найти при желании и понимающих, поддерживающих священников, но всё же вот это наша история, наша боль, это не их боль. Они иногда могут на неё откликнуться, такие священники есть, а иногда совершенно не понимают, в чём проблема. Почему надо было уезжать, например. С этим я тоже очень часто сталкивался здесь. Священник, который находится в такой же ситуации с теми, кто уехал, мне кажется, это большая поддержка и большая помощь для тех, кто оказался в такой же ситуации.

Как вам удаётся поддерживать прихожан, не служа в церкви?

— Мы как-то находим друг друга. Сейчас всё-таки есть масса способов общения через социальные сети. О разговоре всегда можно договориться.

А как прихожане отреагировали? Гневались?

— Я надеюсь, что меньшая часть, не без того, конечно. Конечно, были те, кто не разделял и моих взглядов на происходящее, и те, кто считал, что в любом случае надо было оставаться и идти до конца. В открытом протесте были такие голоса, кто с этой точки зрения не разделял тоже там моего, не понимал моего отъезда. С разных сторон непонимание было, но мне кажется, что всё же, я надеюсь на это, что большинство отнеслись с пониманием и, ну, конечно, мы как-то об этом говорили, и я такой отклик слышал, понимающий, скорее.

Были какие-то разговоры с начальством?

— Разговоры с начальством были сугубо формальные по формальному поводу, потому что на отъезд, конечно, я должен был получить разрешение. Это разрешение я получил по медицинским показаниям. У меня вот прямо 24 февраля, ровно в этот день, закончился больничный по ковиду. Ну 24 февраля было трудно понять, а от чего мне так плохо: от последствий ковида или от этого действительно шокового совершенно переживания и удара. И да, состояние у меня было неважное. Я обратился к врачу, и он, конечно, сказал, что сейчас я должен отдохнуть. И, в общем, написал соответствующую справку. Я эту справку передал начальству и получил разрешение по состоянию здоровья покинуть место служения.

Почему так много людей в России поддерживает войну?

— Это большая беда, но это совершенно понятно. Я думаю, что не так много поддерживает активно. Это скорее такое пассивное течение по мейнстриму, боязнь выделиться из толпы, быть не как все, тем более не как власть предержащие. В истории это далеко не новость. Мы знаем и историю XX века европейскую. Я имею в виду, конечно, и Германию, Италию, прежде всего, Испанию в какой-то мере, когда действительно огромными массами людей овладевает, ну, то, что уже ближе к концу войны, после войны Юнг назвал прямо беснованием, одержимостью.

А что касается поддержки церкви, то это тоже не ново. Начиная с IV века, когда церковь стала государственной, как правило, за редчайшими исключениями, церковь поддерживала все войны, которые вело государство. К сожалению, ничего нового нет под солнцем, как сказал ещё Экклезиаст. И, ну, ничего неожиданного в этом нет, по большому счёту. Это ещё и защитные механизмы психологические, конечно же. В общем, с разных сторон можно как-то эту проблему рассматривать: с социологической, с психологической. Прежде всего, это психологическая защита от ужаса, от осознания, скорее, соучастия, наверное, да, от нежелания соучаствовать, да.

Сейчас вы служите в гостевом режиме в Тбилиси. Каково это?

— В роли гостя в Грузии всегда хорошо, вы знаете. Нет, ну на самом деле это шутка. Это хорошо, когда приезжаем туристами, когда приезжаем на неделю, на месяц, но когда живём уже здесь три с лишним года, то, конечно же, это совсем другое. Ну, во-первых, гостевой режим, безусловно, не предусматривает никакой оплаты, просто разрешение прийти помолиться вместе с местными священниками. И не очень часто гость не может слишком часто появляться, докучать хозяевам. Я стараюсь не докучать тем священникам, которые меня здесь принимают. Служу, ну, примерно раз в месяц, наверное. Конечно, это не очень много, но всё равно это для меня большая поддержка. И я рад, что в Тбилиси могу служить, потому что в Батуме, например, такого разрешения у меня не было.

Вы лишились церкви, в которой служили, прихожан, зарплаты, родины. Как удаётся не лишиться веры?

— Ой, ну так это главное, что вообще даёт силы, даёт какую-то опору. Это, собственно говоря, было, наверное, с того момента, как я пришёл к вере. В общем-то, для меня стало очевидно, что это единственная настоящая опора, да, что всё остальное преходящее. Надеюсь, что так останется до конца дней моих. И всё же я не совсем лишился церкви, не совсем лишился прихожан.

А что касается денег, ну, находил какие-то другие варианты работ, подработок, вспоминал всё, что умел раньше, когда-то что-то новое осваивал. Так что работал и курьером, и гидом, экскурсоводом до сих пор работаю. И в шахматном кружке шахматы преподавал детям. Достаточно востребованной оказалась профессия моей жены. Вот здесь вот как музыкант она достаточно востребована. И есть и помощь антивоенным священникам. Вот, наверное, вы слышали про фонд «Мир всем», который помогает антивоенным священникам. Мы тоже получаем от него помощь. Так что как-то хватает на жизнь. Скромно, но достаточно.

Вам помогает фонд «Мир всем». Расскажите о нём.

— Фонд «Мир всем» был организован в Германии, я боюсь сейчас ошибиться, года полтора назад примерно. Он официально зарегистрирован и вот официально собирает пожертвования и передаёт нуждающимся священникам. Если я правильно помню, там 30–40 священников примерно получают помощь от этого фонда. Вот это были два священника, отец Андрей Кордочкин и отец Валериан Дунин-Барковский, и два мирянина, четыре человека создали этот фонд. И он активно существует сейчас и, мне кажется, очень важную миссию несёт. Я чрезвычайно благодарен этим людям и всем, кто жертвует для поддержки священников, которые часто остаются действительно без средств к существованию.

Сейчас вы подрабатываете экскурсоводом. Расскажите про свои любимые места в Тбилиси.

— Начал я экскурсии ещё в Батуме и довольно хорошо изучил Аджарию. Сначала вот в Тбилиси не сразу я как-то рискнул, взял на себя смелость водить экскурсии, потому что надо было довольно много узнать ещё о Тбилиси. Вот по Аджарии я довольно быстро набрал материал и как-то узнал все самые интересные места. Появились любимые места, которые я с удовольствием показывал людям. А в Тбилиси, Тбилиси — очень большой город, всё-таки с огромной историей. Всё-таки полторы тысячи лет истории. И да, это не 150 лет Батуми. И, конечно, здесь интересных событий происходило гораздо больше. Так что я не сразу вот взял на себя смелость что-то показывать и рассказывать. Чаще всего это знакомые, знакомые знакомых.

Но вот что касается любимых мест, это прежде всего район, где мы живём, Мтацминда. Очень интересный район сам по себе. И здесь же находится Пантеон, вот захоронение известных выдающихся деятелей истории и культуры Грузии. Начался он с могилы Грибоедова. Вот. На Пантеон я чаще всего, наверное, поднимаюсь с гостями, вот и рассказываю о том, кто там похоронен и о храме, который построен на этом месте. Наверное, Пантеон — самое любимое место и район Мтацминда. Ну и, конечно, Мцхета, безусловно, как колыбель христианства в Грузии и такой духовный центр Грузии. Светицховели — это такой же духовный центр Грузии, как Троице-Сергиева лавра для России.

Вечный вопрос. Если Бог есть, почему в мире столько зла?

— Конечно, когда как-то зло особенно сгущается, концентрируется, этот вопрос возникает неизбежно. И я думаю, каждому верующему приходится на него искать свой собственный ответ. Когда зло обрушивается на близких людей, то, конечно, эмоциональная реакция на это иногда приводит людей и к бунту против Бога. Иногда этот бунт заканчивается потом примирением с волей Божией и с Богом. В общем, это совершенно закономерный вопрос.

Ответ достаточно прост, но как-то надо каждому к нему прийти и его как-то вот осознать до глубины и окончательной правды этого вопроса, чтобы это не был просто вот вопрос из катехизиса, вопрос такой вот начетнический, да, это он коренится в тайне человеческой свободы. Бог, когда создал человека, он наделил его своим образом и подобием. Что такое образ и подобие? Правда, в самом Священном Писании не раскрывается. Старообрядцы иногда, например, говорили, это такое вот уже полуанекдотическое высказывание, но оно действительно встречается, что образ Божий в бороде, а в усах подобие. Но, конечно же, образ Божий, он не внешний. Образ и подобие Божие — это прежде всего свобода. Свобода и творчество. Вот это черты образа Божия, которым Бог наделил человека. И без свободы человек не был бы человеком.

Механически убрать просто зло, наверное, Бог мог бы, но это было бы как раз ограничением человеческой свободы. Зло — это злоупотребление человеком своей свободой. И Бог не может этого изменить. Он однажды уже дал человеку свободу. А то, во что мы её превращаем, как мы ей пользуемся, это уже целиком наша ответственность. Когда фашисты пришли к Пикассо и показали ему «Гернику» и спросили: «Это вы сделали?» Он сказал: «Нет, это сделали вы». Так что вот такой ответ мы могли бы услышать от Бога, если бы ему задали такой вопрос: он ли это сделал? Нет, это сделали мы. Конечно же, это ответственность наша, людей. Это же мы творим. Это же не Бог творит. Это не Бог запускает дроны и ракеты. Это делают люди, каждый из которых должен понимать, что он делает.

Вы говорите о свободе человека, но как назвать свободными людей, живущих в России?

— Задача священника, мне кажется, — это вести людей к свободе, показывать путь к свободе. Не случайно главный праздник в христианстве — это праздник Пасхи. А ещё в Ветхом Завете праздник Пасхи — это праздник освобождения от рабства, праздник свободы, да, когда Бог вывел свой народ из египетского рабства. И вот об этом опять же очень часто говорил отец Александр Мень, которого вот в эти дни мы, конечно, особо вспоминаем, то, чему он учил и чему я тоже в свою меру пытаюсь учить людей. Что путь христианина — это путь от рабства к свободе.

В нынешних реалиях в России найти адекватного священника, наверное, непросто.

— Да, наверное, не просто. Но Бог всегда приводит людей, и в советское время, в самые глухие атеистические годы, люди как-то находили дорогу к Богу, дорогу к церкви. И я уверен, что и сейчас это тоже возможно. Это всегда чудо Божие. Это всегда, да, Бог найдёт через кого. Через ослицу Валаамову Бог может говорить и открывать свою волю, и привести к себе. Так что я в этом смысле очень полагаюсь на промысел Божий, на самого Бога больше, чем на самых замечательных священников.

Наверное, иногда, может быть, и от противного люди приходят к вере и к Богу. Вот, ну, самый, наверное, яркий пример этого рассказывал владыка Антоний Сурожский, когда он был в, опять же, в эмигрантском лагере «витязей» и как подросток он мечтал, что вот скоро они вернутся в Россию, освобождать её, вот бороться с большевизмом и так далее. И к ним приехал отец Сергий Булгаков, выдающийся богослов. Молодому тогда ещё Андрею Блуму его рассказ показался скучным, и он удивился, говорит: «Ну неужели вот в Евангелии правда вот об этом написано? О том, что не надо, там, надо подставлять другую щёку и так далее, что вот это всё». «Я вот сейчас прочитаю Новый Завет, если это действительно так, я с этим покончу навсегда. С верой». И когда он открыл Новый Завет, он встретил Бога сам, независимо от священника. Вот его приход к вере был вот таким приходом от противного. Может быть, кто-то, кто сейчас действительно скажет: «Ну, если уж да эти священники, надо вернуться к первоисточнику». Если священники говорят это, неужели действительно в Священном Писании так написано? Может быть, кто-то откроет слово Божие и найдёт свою дорогу к Богу? Так что нет. Я ему доверяю и его промыслу.

Вы злитесь на РПЦ, на Путина за то, что произошло с вашей жизнью и то, что происходит с жизнями других людей?

— Что касается того, что происходит в моей личной жизни, наверное, я о себе могу сказать, что в меньшей степени. Я скорее пытаюсь находить возможности реализации своего призвания, своего служения, ну, здесь и сейчас, там, где я нахожусь. И да, это определённый вызов, но злиться, пожалуй, что нет. Вызывают ли какое-то внутреннее негодование какие-то решения, неспособность идти на компромиссы? Вот сейчас вот невозможность искать выхода из тупика каким-то дипломатическим путём. Ну да, конечно, конечно, конечно, и огромное сочувствие жертвам непрекращающихся этой войны. И тоже это вызывает какой-то вот, да, порой бурю эмоций, но я как-то пытаюсь это скорее претворять в молитву.

В фильме «Новой газеты» вы говорите о чувстве оторванности от дома. Вы думаете, что есть возможность вернуться домой?

— Я на это надеюсь скорее. Пока такой возможности я не вижу, хотя она не закрыта формально. Наверное, ничто не мешало бы, не было бы каких-то непреодолимых препятствий к этому, но внутренне совершенно я, безусловно, не готов сейчас вернуться. А если будет необходимо преодолевать последствия войны, то да, к этой работе, наверное, я был бы готов.

Чего вы боитесь?

— Прежде всего, наверное, я боюсь за своих близких, за других людей, которые, например, сейчас, находясь в России, открыто выступают против войны. Среди них немало моих друзей, и, конечно, за них боюсь, в какой-то степени опасаюсь, что могу лишиться той возможности служения, которая есть сейчас. Я сейчас заштатный клирик, ну, Московской епархии всё ещё. Ну, по сути, наверное, можно сказать, что это такая досрочная пенсия. Уже, как понятно, это был сначала неоплачиваемый отпуск по состоянию здоровья, а сейчас уже ближе к такой вот досрочной пенсии без, конечно, без всякого пособия. Вот, уже я как-то с этим смирился статусом, но могу потерять и его, и, честно говоря, не хотелось бы.

Что даёт надежду?

— Надежда, конечно же, связана с верой. Опора сейчас в вере, опора в Боге, и она и даёт надежду. Это очень взаимосвязанные вещи. Вера и надежда очень взаимосвязаны. И любовь, конечно, тут же с ними. Вот отец Александр Мень, сегодня мы его часто вспоминаем, это совершенно естественно, любил повторять слова Альберта Швейцера, что вот «моё знание пессимистично, но вера моя оптимистична». Вот так что вот, да, то, что видим вокруг, часто действительно может ввергнуть в уныние, но верой, с надеждой это преодолевается.