Сергей Филенко: «Я как Робинзон. У меня утонула страна»

Сергей Филенко — плотник, писатель, гид по дикой природе и активист из Петрозаводска. Биолог по образованию, он строил бани, реставрировал деревянные церкви на Кижах и водил туристов по северным лесам. В 2022 году стал первым в городе, кого оштрафовали по статье за «дискредитацию» (дважды). Филенко оплатил штрафы купюрами с протестными надписями, а вскоре после объявления мобилизации бежал в Финляндию, где получил политическое убежище.

В этом интервью он рассказывает, как угасало протестное движение в Петрозаводске, что чувствовал при первом задержании на митинге в поддержку Навального — и почему с глубоким уважением относится к финнам. Писатель и плотник Сергей Филенко — в «Очевидцах».

Расскажите о себе?

— Я Сергей Филенко, беглый плотник, я бежал осенью 2022 года из Карелии, из Петрозаводска, в Финляндию и получил политическое убежище. Но я приехал в Петрозаводск уже после службы в армии, ещё в Советской, потому что поступил в университет на биофак. И у меня Петрозаводск, и потому что по сравнению с Североморском, где я жил до этого, это был южный, милый, чистый и хороший городок. И мне вспоминается университет, свободная атмосфера, когда ты с умными людьми делаешь что-то, постоянно что-то учишь, запоминаешь, где-то гуляешь. Я отучился, надо мной потешались, что я такой здоровенный — метр девяносто два. И изучаю зоопланктон — микроскопических рачков, пресноводных, их эволюцию и толерантность к минеральным факторам среды обитания. Ну, такие токсикологические методы, очень специфическое. Оно мне потом, в общем-то, не пригодилось. Я не работал биологом, а после университета поехал учиться на гида-проводника по дикой природе в Финляндию. И там отучился и работал гидом по северо-западу, водил иностранных туристов на своём так толком и не выученном ломаном английском языке, так, очень кратко, предельно кратко и с таким русским философским подтекстом говорил что-нибудь короткое и умное. И в лесу, когда мы все идём, и вокруг красота природы, это так, да, Россия, Достоевский, балет. Гагарин, хорошо.

Плотником я стал очень просто, потому что друзьям понадобился подсобный помощник, крепкий и малопьющий. И я подходил по обоим этим качествам. И у меня был друг, кузнец. Если про него говорить скромно, то он в десятке лучших кузнецов России, инструментальщик. Он мне выковал хороший топор, и я постепенно научился плотничать. И даже работал плотником-реставратором. Это основное такое моё дело. И потом во всех протестах, в том числе в антивоенных, я всегда, не скрывая своей фамилии, говорил, что я: Сергей Филенко — плотник из Карелии, из Петрозаводска, думая, что когда люди где-то читают, что вот есть настоящий живой человек, рабочий, из такого-то города, с такой-то фамилией, и он резко против этого военного вторжения и борется и словом, и как-то и судится, то как-то мы не все полностью пропащий народ, как-то вот что-то может быть, как с библейским Содомом, может быть, что-нибудь и спасёт. Но сейчас я думаю, что ничего не спасёт наш Содом.

Как полномасштабное вторжение России в Украину изменило вашу жизнь?

— С тех пор как я бежал в Финляндию, я протаптываю новую судьбу. Я как Робинзон Крузо, у которого не корабль утонул, а он оказался на необитаемом острове, а человек, у которого утонула страна, и он оказался в населённом мире, в частности, в Финляндии, где достаточно просто адаптироваться. Надо только быть предельно честным, предельно работящим, трудолюбивым, иметь важные навыки. И если вы любое положительное человеческое качество вспомните, то надо им обладать и применять в жизни.

Вы называете себя плотником-писателем. Как вы сочетаете такие разные ипостаси?

— Когда я ещё начинал плотничать, я как-то так тяжело устал. И у меня спина заныла, и руки. Я подумал, что через какое-то время я не смогу работать руками, и надо что-то другое будет делать. И стал думать, придумывать рассказы. И потом всем друзьям говорил, что нам, плотникам-писателям, ну, я такой больше блогер, конечно, был, очень легко найти нравственные ориентиры. Это Нестор Летописец — мифический автор самой древней русской летописи «Повесть временных лет». И Нестор Плотник — такой же мифический строитель Преображенской церкви на Кижах. А если уж ничего не получается ни словом, ни топором построить хорошего, то тогда остаётся Нестор Иванович. Махно с его тачанками. А у меня книжка вышла рассказов «Одинокий странник». В основном про путешествия, где я был, что я видел. И там же ещё повесть «Здравствуй, Серенький солдатик» на основе писем, которые я писал и получал. Я такую даже написал повесть про советскую армию. И там же было написано, что я вместо дембельского альбома привёз лапку ежика, которого раздавило колесо стратегического атомного бомбардировщика Ту-95, когда я служил оператором засекречивающей связи на базе этих дальних бомбардировщиков. Эта лапка сохранилась, мумифицированная. Сохранённая в спирте, потому что мне выдавали даже спирт для того, чтобы я протирал аппаратуру, потом я на курсах гида в Финляндии сшил саамский мешочек из оленьей кожи для кофе. Традиционный, и повесил на него эту лапку, и потом потрясал этой лапкой. На суде, когда меня судили административное, по административной статье антивоенной за публикации в интернете, что и после войны. И я кричал, что все мы раздавлены колесом, как этот ёжик.

Как служба в армии повлияла на ваше восприятие государства и жизни?

— Я и в университет-то поступил после армии, потому что вернулся в свой Североморск. Поступил в военный метеоотряд рядовым метеорологом. Там наш отряд делал настоящую военную науку. Например, при мне прислали полено, прислали настоящее полено из Военного института в Питере. Я такой: «Ага, мы будем делать Буратино». Нет, его надо привязать к точилу, где-то там в военной базе. Оно будет крутить полено, будет плюхать по воде в проруби, и мы будем смотреть, как замерзает вода в этом эксперименте и в норме. Без этого плюха нет. И все с восторгом рассказывали, что до меня, когда я служил в армии, прислали две 200-литровые бочки этилового спирта. И надо было этот спирт лить в прорубь эксперимента и смотреть, насколько медленнее будет замерзать вода по сравнению с контролем. Ни одна капля спирта не попала в полынью. Выпили все военные метеорологи. И вот я, вернувшись, чуть-чуть там поработал, решил, что я вот сейчас поступлю в университет, выучусь на биолога, вернусь и покажу вам все, как надо заботиться об экологии, потому что там, где военные, там слив мазута и прочего топлива, там какие-то радиоактивные отходы и куча всего. Но начал учиться и выучился на другое, и потом не вернулся.

Помните ли момент, когда впервые ощутили, что с Россией что-то не так?

— Я планировал экологические тропы в Национальном парке по Анаярге на севере Карелии. И в очередной раз вернулся нагрести продуктов, помыться в бане и опять уйти в маршрут. И была новость про то, как погибла подводная лодка «Курск». Она же как раз там, вот с севера. Я был в том месте, где эта база, на маленьком гидрологическом судне, когда работал в этом гидрометеоотряде. Там чудовищно. Вместо одной подводной лодки можно было построить жильё и уютные места для всех военных по побережью. И когда Путин сказал вдовам и членам семей погибших этих подводников, что «да, вы шлюхи, нанятые за 10 долларов». И вообще подводная лодка утонула. Тут уж вообще никаких вариантов, что этот упырь из ФСБ доведёт страну.

Когда вы начали участвовать в протестах и почему?

— Я ходил, протестовал против закона Царя Ирода, когда запретили усыновление российских сирот иностранцам в поддержку оппозиционного мэра Петрозаводска, против чиновников Варья тоже в Карелии вместе одно время как на работу ходил на все эти протесты, которые постепенно сжимались, сжимались, все это закручивалось. Эти гайки во время протестов против повышения пенсионного возраста взяли и включили какую-то параллельную громкую трансляцию, и дедушки там, какие-то активисты слабыми голосками надтреснутыми пытались что-то говорить, но все это рядом забивалось музыкой и ором. Про другое уже были такие эти железные заборчики, которыми ограждают все полицейский кордон. Всё, как это быстро свернулось, уходят, но ещё можно было. Уходя, подстыдить майора и остальных полицаев: «Ну что ж вы за говно-то такое?» «Вот же подло. Это же вот вы же устроили подло. Вы стоите, как жлобы. Вот вы стыдитесь». «Дядя Стёпа был не таким, а вы как говно». И они стояли и такие: «Да, мы понимаем, что мы говно и не такие, как дядя Стёпа». И я спокойно ушёл. А прошло ещё считанный год, два, три, и люди перестали сами уходить, а их забивали дубинками, заносили в автозаки. А сейчас уже вообще.

Что вы чувствовали, когда впервые столкнулись с задержанием на митинге?

— Меня вынесли впервые с площади Мирной Петрозаводской. Ёлка стояла новогодняя. Я опоздал, потому что я работал в этот день. И как-то уже всё это кончалось. Я подошёл, там эти уже в латах и в шлемах специалисты, они уже кого-то пооттесняли. Какая-то девушка почти в истерике, со плачем, кричала им, что «вот вы, как вы можете так делать, бесчеловечно». «Тут же к людям относиться». И я высунулся и сказал: «А вот мой дедушка ненавидел фашистов, а вы как фашисты». «А я вырос на книжке про дядю Стёпу, а вы как полицаи. Мой дедушка ненавидел фашистов и полицаев». И кто-то кивнул, и меня потащили. И я вдруг подумал, что я в своих рабочих сапогах с металлическими носами, в такой полурабочей одежде, похож на пьяного дебошира, которого уносят с площади. И как-то непонятно, как это со стороны выглядит. Я заорал во весь голос: «Путин — вор и убийца! Свободу Навального! Свободу Навальному!» Полицейские от неожиданности уронили меня, потому что мужчина, я грузный, но потом подняли, потащили дальше. А потом с меня упала шапка, я забеспокоился. Они меня опять положили на снег, один мне заботливо шапку вернул на голову. Я сказал «Спасибо», дальше «сам пойду». Но вот это падение уже было не остановить, оно всё уже. Всё дальше было всё хуже, и вот оно разделение. Я никогда не думал, что я вдруг окажусь в рассказах Бабеля про «Первую» «конную». Помните же там про письмо на родину? Вот эта вот глупая бесчеловечность, когда все, ничего, родственники, соседи, друзья, вот и все.

Есть ли среди ваших близких те, кто поддержал войну?

— Ну, вначале всё это было как-то удивительно непонятно, потому что вот мы же жили на одних книжках, на одних песнях, о том, что такое хорошо, что такое плохо — лишь бы не было войны. И вдруг моя страна напала на соседнюю страну, бесчеловечно убивает всех подряд и создаёт жуткие преступления. Как-то вот она, а мы, как я же себя, будучи плотником, много раз сравнивал с рабочим муравьём. Что ты, рабочий муравей, трудяга? Кто-то спросил у меня: «А чем вы, современные плотники, отличаетесь от тех, кто не работает?» Русских плотников, которые строили русское народное деревянное зодчество, вот эту Преображенскую церковь, вот эти все памятники, когда я работал на Кижах. И я сказал: «Наш муравейник сгорел, и мы, случайно выжившие муравьи, потерянно таскаем хвоинки на пепелище, но только уже осень, и зиму никто не переживёт». А когда Крым стал российским, я злобно говорил, что «вот вы, чему вы радуетесь?» «На пепелище принесли дымящийся тлеющий кусок. Сейчас поднимется ветерок, и тогда мы даже и зимы не надо ждать, мы все сгорим». «В этом огне ещё раз и уже окончательно. И мы оказались перед вот этим вызовом истории, ну, я не знаю, как мотыльки, как жучки, которые, как ползли, так и ползут, а вокруг горит лес». Вот это же странно. Вот оно, настоящая история, и ты можешь, оставшись живым и здоровым, но повести себя как человек, а не как трусливое, никчёмное существо, которое, чтобы сохранить рассудок, делает вид, что ничего не происходит. Вот этого жуткого. Как-то вот это меня все ужасает до сих пор.

Почему, по-вашему, так много россиян приняли войну или промолчали?

— «Нет, у меня для вас другого человечества», — сказал Господь. Цитирую, не помню, кого, может быть, Вейлера. Наверное, всё дело в какой-то внутренней, невидимой даже самому человеку, не окружающей работе. Когда прочитанная книга — она как котлета, которую ты съел, она переварилась, и через неделю уже от неё никакого воспоминания нет. Вот оно подуло туда, оно тебя несёт туда, как медузы. Или в потоке. Вот в потоке, если плыть, река несёт, то очень хорошо. Но если ты пытаешься против течения куда-то грести или к берегу, то тебя зримо будет сносить, и это тяжёлая борьба. Вот если нет такой борьбы, в результате которых сформировался какой-то свой, такой фундаментный образ мышления, картина мира, которая тоже может рассыпаться. У меня рассыпалась она на Кижах. Вот этот музей с сотнями сотрудников, и никто же публично сейчас не высказывается. После войны. И вот и сразу не высказался. И, как я говорил, раздражённый. И потом они этими жуликами реставрируют памятники деревянного зодчества. Университет наш фактически погиб. В Петрозаводске. Потому что многие как ни в чём не бывало, как бы: «А чего случилось?» «Отдастся, что у вас отдельных преподавателей изгнали из университета, остальные как-то всё это и поддерживают, или не против». И вот те наука, что может быть лучше, чем война. Вот такая, как Гитлер напал на все страны, так и Россия сейчас на Украину, ставят: «Теперь мы все страна людоедов». И в магазинах продаётся только человеческое мясо. И люди на мясные штурмы добывают мясо. И кто-то, не знаю, а если ты вслух будешь говорить, что нельзя есть человеческое мясо, или «я не ем человеческого мяса», то тебя посадят в тюрьму или самого съедят. И это опасно. И многие как-то, ну и нормальные: «Что продавалась курица, продаётся человечина».

Вы стали первым человеком в вашем городе, получившим штраф за дискредитацию. Что послужило поводом и как вы его выплатили?

— Это за то, что я в «ВКонтакте» тут же писал. 24 февраля я написал, что «мы все очень дорого заплатим за вот это всё». И потом, как водятся новости, вот эти все чудовищные и свои мнения какие-то. И дважды вначале один специалист из центра СОЭД смотрел страничку и собрал материал на эту статью. Потом кто-то из прокуратуры. И вот так у меня было два административных дела. Но то, что я был первый, это случайность. Когда слово стоит дорого, тогда его и надо говорить. Когда за слово могут посадить или взять деньгами, то это значит, вот это твоё слово, антивоенное, оно ценное, к нему прислушиваются и враги, и хорошие люди тоже это поддерживают. Дважды по 30 тысяч рублей присудили. Меня это очень сильно напрягало, что вот этот штраф он пойдёт в том числе на патроны, чтобы убивать людей Украины, защитников или мирных людей. Но когда дошло, что вот если я не заплачу, то будут тогда санкции для семьи. И я просто взял шесть пятитысячных купюр. Подписал их своим именем, запрещая тратить на войну и путинских холуёв. «Нет войне» и куча антивоенных надписей. Сфотографировал, отнёс в Сбербанк, думая, что сейчас тётенька нажмёт на кнопку, и пока там она со мной разговаривает, придут полицейские, возьмут эти вещдоки и уведут меня. Но она пересчитала счётчиком купюр эти деньги, спокойно, не глядя на вот эти надписи, все. Приняла, выдала чек. С меня стрясли ещё почти тысячу рублей комиссионных, и всё. А потом я выложил это на «Фейсбуке» у себя, такая. У меня три сотни друзей. Страничка скромная, и пошёл куда-то по делам. А когда вернулся домой, это перепостили вообще все. И если бы я был котиком с подвижными ушами, то я бы от ужаса вот так вот уши бы прижал к черепу, и «всё, теперь пипец», поскольку всё это мельницы мелет медленно. То к тому времени, как я бежал в Финляндию, они никак на это не отреагировали. А потом уже поздно, потому что человек, который называет себя плотником. Если его дистантно они реально заочно судить, то в ответ они получат только грубую издевательскую ругань. «Заочно можете мне даже повесить, и срал я на ваши суды, и ха-ха-ха».

Когда вы поняли, что пора уезжать?

— Я поехал проверить экспедиционную лодку, на которой единственная современная деревянная лодка на вёслах под парусом и частично на руках, через волоки и в одном месте. На корабле по морю прошла от Онежского озера до Полярного Урала, путями средневековых новгородских торговцев пушниной. И вот она как-то, эта экспедиция, долго-долго длится, она так и осталась незавершённой. И мы с товарищем поехали проверить лодку, немножко там пройти. И в следующем-то уж году точно, наверное, если меня не посадят, закончить. А когда вернулись из леса с хорошими фотографиями, красивыми, костёр, природа, осенняя, оказалось, что мобилизация объявлена. И Финляндия вот-вот аннулирует туристические визы. А у меня была туристическая виза, и я всегда говорил, что если прижмёт, то я уеду в Финляндию. И вот я разослал всем друзьям эти фотографии, в том числе одному товарищу, который накануне уехал в Финляндию, переночевал, проснулся в плохом настроении. «Родина, зачем я тебя покидаю?» Целый день ехал обратно домой, пришёл вечером домой, увидел в щели двери повестку в военкомат, в ужасе, не включая свет, просидел пару часов дома, получил фотографии мои, пришёл ночью ко мне. Я несколько издевательски поил его чаем и говорил: «Что ты нашёл, где спрятаться? Вот сейчас, как полицейские придут меня арестовать за то, что я деньги подписал, как тебя увидят?» «А ты кто? И как? Тебя заберут в военкомат? А меня как? В тюрьму?» И он сказал: «А давай уедем в Финляндию!» И вот эти все ужасы бегства прошли мимо меня, потому что я подумал-подумал, посоветовался с женой, как-то так вот напугался от него. Его ужас охватил нас двоих. Быстренько собрал рюкзак, спустился из своей квартиры, сел в машину. И вечером мы уже были в Финляндии. И моя жизнь пошла совершенно по другому руслу.

Что помогло вам адаптироваться в Финляндии?

— Подался в полицию на убежище. Ещё там сострил. Когда у меня брали отпечатки пальцев, полицейские, я думал: «Ой, какие большие руки!» «Да, теперь это руки Финляндии». И оно действительно так и оказалось. Без языка. И вдруг я оказываюсь полезным. Уже через пять месяцев на необитаемом острове ремонтировал столетнюю сауну, которую надо было полностью разобрать. И примерно треть нарубить новых стен. И брёвна тут же заготовили в частном лесу хозяина этой сауны. Перевезли снегоходами зимой ещё на острове. И я летом один работал и делал эту сауну. И потом мы, когда всё закончили, затопили её. В марте хозяин плеснул на каменку. А перед этим я внимательно смотрел, он спиной пытался почувствовать: «Не дует ли щелей?» «Не дует. Русские плотники хорошо все делают и конопатят». Потом мы с ним тайно друг от друга шатали лавки, которые я сделал. Лавки не шатаются, потому что новые нормальные. Потом он плеснул, и нас обдало жаром-жаром. Мы так закряхтели, потому что слишком горячо. И Марти сказал: «Сергей, лучше, чем я думал». Более добрые и хорошие похвалы. Я не помню за всю свою жизнь.

Финляндия неохотно даёт политическое убежище россиянам. Вам удалось его получить?

— Да, мне дали убежище примерно через год после того, как я уехал. Из моих знакомых первому, кого я знаю, неохотно дают убежище. Очень многим отказывают. Может быть, меня вот так вот вывезла судьба от тюрьмы. Сейчас я бы уже потерял часть своих зубов, если бы сидел в тюрьме. А здесь я их просто залечил, и все остались во мне.

Как вы переживали долгую разлуку с семьёй?

— Это самое тяжкое было, пока они не получили вид на жительство по воссоединению семьи. Это тянулось два года, больше двух лет. Это было единственное, что я не готов был потерять. Потому что как-то вот, когда вот я жил-жил и потерял родину, дом, библиотеку, большинство друзей, всякие там какие-то памятные вещи, ну, практически всё. Вот только с чем был, и тот мой памятный мешочек из оленьей кожи, с лапкой ежика, раздавленного стратегическим атомным бомбардировщиком. И дедушкину алюминиевую ложку из деревни, у которой, которой пользовались так долго, что у неё черпало стёрлось и стало таким. Вот асимметричным. Таких истёртых ложек не видел никогда. Это вот фамильный алюминий. Одна ложка, мешочек для кофе. И когда они приехали, вот это да, я надеюсь, что этим моим тогдашним бегством изменилась судьба радикально дочки, в первую очередь.

Как устроен ваш быт сейчас? Чем стала для вас новая жизнь?

— Мы снимаем маленький домик, старый, традиционный, на краю леса, в километре от моей работы. И в одно окно мы видели лисицу, в другое окно — зайцев. На кормушку прилетают пять видов синиц и дятлы, рябчики. Прилетали тетёрки, проходили по двору. Однажды зимой мы увидели следы рыси прямо, которая переходила двор, и сама проходила по этому лесу. Мы там каждый день почти гуляли, рядом лось, естественно, и вот это как безопасная работящая атмосфера, и в школе удивительно хорошая учительница. И почему-то мало говорят, ну вот что маленькая Финляндия, что мы знаем русские о ней. А это удивительно такой внешне старающийся быть незаметным, как природа вокруг, народ, который очень работящий. Если подобраться к жителю Финляндии на расстоянии разговора, то окажется, что удивительные хобби. Кто-то летает в Новую Зеландию на рыбалку, кто-то на сноуборде. По удивительным маршрутам есть кто-то там ещё что-то, кто-то может добыть огонь без спичек разными способами. И вот это вот человеческая жизнь, когда выбрался, и оказалось, что как то, что вот мы о себе думаем, она на самом деле очень сильно преувеличена. И надо напрягаться изо всех сил, демонстрируя свои самые лучшие качества, чтобы как-то соответствовать местным жителям.

Какое отношение к россиянам вы замечаете среди финнов?

— Страна, которая помнит Зимнюю войну 1939–1940 года и войну-продолжение. Они понимают, чего ждать от соседа с Востока. Но и время мне приходится и говорить, когда я что-нибудь сделал. И, например, поставил вместо пластиковой трубы вентиляции на крышу сауны имитацию дымника курной избы в новгородском стиле XVIII века. «Ой, как это здорово, какой арт!» «Но вы не думайте обо всех русских так вот, как обо мне, потому что остальные только из-за того, что вы сильные и уже обжигались, они не идут войной сейчас сюда». Я путешествовал на снегоступах по Западной Карелии, как раз частично места, которые были захвачены после Зимней войны. И, сидя у костра, зимой думал о том, что когда-то каждый маленький ручеёк, каждое местечко и холм имели финское имя. И эти имена вместе с людьми ушли в Финляндию или даже погибли.

Что вы поняли о финнах за это время?

— Моя социализация сейчас, в общем-то, довольно хорошая. Процентов на 30 — это достижение меня самого. 70% — это то, как наладили свою жизнь. Отдельные финны, финны как народ, финны как государство. Вот эта постоянная кропотливая работа по помощи людям, которые оказались в Финляндии. Как только я приехал, получил, приняли заявление о беженстве, мне было где жить. Пособие небольшое, на которое можно было купить еду. Потом первая работа. Люди потратили с неделю на то, чтобы. У меня же никаких не было официальных документов, оснований, чтобы получить работу. Нашли ту первую бумажку, на которую наложились все остальные, и у меня был официальный контракт. И у меня была же неполноценная карточка банковская только для того, чтобы перечислять от мигри пособие. И надо было связаться с Красным Крестом, чтобы они с Мигри связались, чтобы переделали. Вместо пособия с определённого счёта приходила зарплата, на учёт в налоговую встать. И вот это вот всё. И я там со своим ломаным английским языком. И всё это на основании того, что. В газете «Хельсинкин Саномат» был маленький абзац с моей фамилией, что плотник бежал из Карелии с антивоенной позиции. «О плотник, дак, ты же плотник, вот нам нужен плотник, можешь делать работу». И ну, да, и вот я там многому научился, и вот сделал, как сделал бы. Финский плотник, может быть, помедленнее и с большим напряжением, но у меня получилось. А при этом в России все эти годы предыдущие всегда. Вот у меня край мышления был, ждал того, что чем бы я ни занимался, допустим, даже меня задержали на митинге в поддержку Навального, плотника Сергея Филенко. И я ждал, что какие-нибудь хорошие люди скажут: «Ага, вот это плотник и такой хороший, правильный». «И вот у нас есть работа, и мы дадим ему. Его товарищу работу». Ни разу никто не среагировал на то, что «вот вы плотники». А в Финляндии: «О, так ты плотник, и да, значит, можно обсуждать какие-то уже деловые вещи».

Как живут финские плотники?

— Ну, хорошо. Я-то ещё не полноценный плотник, но хорошо. Плотники путешествуют, занимаются разными хобби, играют в музыкальных группах. Собирают минералы, там катаются на мотоциклах. Вот все, с кем я работал, удивительно и разные, и хорошие люди, кроме того, что плотники у каждого ещё такая внутренняя жизнь, какие-то хобби, увлечения, и очень разные, и со всеми очень хорошо команды живут работягой. Общаюсь с работягами на своём, на своём таком ломаном, работящем языке, и я по-прежнему остаюсь атеистом и подозреваю, что вот эта ветхозаветная легенда про Вавилонскую башню, когда Господь смешал языки и ничего не построилось. Если бы там были финские строители, всё бы построилось. Финский архитектор бы нарисовал так, чтобы всем понятно был проект. Финны бы, ага бы. «Все со всеми бы договорились. Все бы построили, все бы построили». Там просто не было финских строителей. Ну вот это качество сису, когда, несмотря ни на какие обстоятельства, надо делать что должно быть, что будет подход к качеству, неважно, смотрит кто-нибудь или нет. Вот она вот просто ты молча делаешь свою работу и делаешь и так хорошо, насколько ты можешь. И вот какое-то вот очень трудолюбие. Когда я в паре с финном работаю, то это у нас такие плотные-плотные дни с работой по 9–10 часов. И там я вечером уже устаю. И вот результатом работы всегда можно восхищаться. Вот это какая-то доброжелательность, например. За какой-нибудь месяц работы здесь меня между делом хвалили. За такой самый обычный результат работы больше, чем за годы работы в России. И мы же, когда работали с напарником в Карелии плотниками, мы играли в доброго и злого плотника, чтобы выкрутить совместными усилиями нашу зарплату, вести переговоры с посредниками. А тут вот это. Навыки быть злым плотником и делать вид, что там это ты угроза, если не заплатят, она совершенно незачем. Ну и какой-то, я не знаю, но вот сложно сказать, когда вдруг в народе качества они же вынуждены. Раз воспроизводится каждое поколение год за годом. Это же не то, что вот раз, и вот мы, мы все такие. А в меняющихся условиях оно. Но как-то вот эта склонность обсуждать важные темы, не нарушать спокойствие других людей, работать в сложных условиях.

Какие у вас отношения с украинцами в эмиграции?

— С другом украинцем пили у него в гостях в Хельсинки, отмечая возвращение Херсона. В начале, когда я приехал, и в первые дни в Йоэнсуу меня пригласили на какую-то встречу беженцев из Украины. Там что-то такое вот с кофе, с булочками, что-то. Вот я захожу, и подбежал какой-то мальчик по длинному коридору ко мне, подбежал мальчик и обхватил меня за ногу. Такой радостный, так, «О, какого дяденька зашёл, женщин!» Я просто расплакался почти. Не думаю, что маленький мальчик думал, что я антивоенный дяденька, и что я русский дяденька, а просто, что вот «дяденька, и ура». За все время ни разу не было никакого недружелюбного жеста ни от кого в мой адрес.

Чего вы боитесь?

— «Мы боимся смерти и посмертной казни. Нам знаком при жизни предмет боязни». «Пустота вероятнее и хуже ада. Мы не знаем, кому нам сказать не надо». Это я не помню, чьи-то стихи. Конечно, я всего боюсь. Я боюсь бесславно умереть, не сделав главного, ради чего родился. А поскольку я маленький простой человек, то и непонятно, в чём это моё главное.

О чём вы мечтаете?

— Когда я поехал ремонтировать вот эту мою первую финскую сауну, столетнюю, мы ехали, приехали с брёвнами на остров. И Марти спросил меня, когда мы пили кофе: «Сергей, о чём ты мечтаешь?» А я угрюмо сказал: «Я не мечтаю, я просто пытаюсь выжить». «А ты, Марти, о чём мечтаешь?» А он ответил: «А я ни о чём не мечтаю, потому что я спустя жизнь живу так, как мечтал, когда был мальчиком и молодым человеком». Он и кузнец, и охотник. И вид, и у него замечательная семья, и дело. И много саун, и бутыль, туры по островам на криках. Ну, вот и вообще такая насыщенная жизнь. И мы так, каждый отхлебнул кофе, и решили, что да, надо как-то жить жизнь, как можешь. В фильме «Во все тяжкие» в конце Уолтер Уайт. «Да, это делал для себя». «Мне это нравилось, и у меня получалось». Только он занимался гнусным, довольно делом. Хотя я перебил очень много плохих людей, я также и в Финляндии ремонтирую деревянные постройки, иногда строю что-то новое, и вот оно мне нравится. Когда плотник хватается за топор, бензопилу и начинает обрабатывать бревно, он реально успокаивается и становится более счастлив.