Татьяна Столярова: «Очень хочется вернуться домой»

Татьяна Столярова — графический дизайнер. Росла в Донецке. Запомнила его живым и бодро развивающимся городом. После 2014 года уехала и больше не вернулась. Как пришла в ее родной регион война, насколько быстро сдают нервы под обстрелами, почему самое страшное — когда из городов уходит жизнь и смогут ли однажды украинцы простить русских, Татьяна говорит в проекте «Очевидцы».

Расскажите о себе.

— Меня зовут Татьяна Столярова, мне 35 лет. Я родилась в городе Стаханов, но когда мне был год, мои родители переехали в Донецк. Я графический дизайнер по профессии, занимаюсь рекламой. Город Донецк — это промышленный город, на каждом шагу предприятие. Экологически он не самый чистый, но процветающий и очень красивый. Донецк стал идеальным: его так отстроили, каждый уголок сделали красивым, ведь он был готов к Евро-2012. Знаменитая “Донбасс Арена” — грандиозная постройка. Я даже рисовала её, у меня есть зарисовки. К сожалению, сейчас, в 2024 году, Донецк разбирают по частям. Очень грустно смотреть, во что превратился город — это вымирающий город. Как только начинаются обстрелы, люди выезжают, выезжают, выезжают… Недавно на моей родной улице мои соседи говорят, что разбирают плитку и вывозят в Мариуполь. И вот я думаю: насколько надо быть великими, чтобы растаскивать город и увозить его куда-то.

Насколько Донецк был пророссийским регионом?

— Я не была пророссийской, я абсолютно никогда не смотрела в ту сторону. Наверное, таких, как я, много. Я думаю: как? Приходят россияне, и у вас заканчивается нормальная жизнь. И, тем не менее, они как-то вот приветствуют. Я не отношусь к таким, я не могу простить всю эту историю, потому что разрушают города, убивают людей — это всё страшное дело. Я пыталась понять в какой-то определенный момент, и я смотрю: это, наверное, люди за 60-50 лет. У них на подкорках сидит эта холодная война, всё Америка виновата, а мы такие молодцы, мы воюем. Я говорила: как вы так можете, это же ошибка. До кого-то доходит, кто-то более гибкий, а у кого-то прям линия гнется и всё.

Как вы запомнили события в Донецке в 2014 году?

— Мы были с мамой на даче, вечером что-то делали в саду, в огороде, и моя мама услышала выстрелы. На тот момент мы не понимали, что происходит. Майдан уже был, и мама еще говорит: “Странно, уток стреляют, что ли”. Как ни в чем не бывало, мама еще вечером проговорила: “Если мы проснемся утром, мы поедем до обеда, чтобы жары не было”. Никогда не верила в чудо, но нас спасло чудо. Начался просто стук в окно. Я не знаю, что это было. Я выходила из дома, посмотрела — птиц нет, никаких предметов, которые могли бы стучать в окно, нет. Но что-то стучит, и очень сильно. Как будто бы кто-то в окно настойчиво стучит. Я открыла глаза, обошла вокруг дома — ничего. Легла опять спать — опять стук. Мама говорит: “Ну, раз мы проснулись, поехали домой”. Мы взяли свои вещи и уехали. После обеда начался сильный обстрел в Карловке, это село, где была наша дача. Нашу соседку, Федосеевну, ранило, и ей сказали врачи, что её спасло чудо, потому что осколок пролетел мимо, поцарапал её. Потом я уже была в Донецке, мы выехали. Что-то летало, я шла, смотрела на небо, боялась, что какая-то авиация полетит.

В один день мы спали, и что-то взорвалось. У меня пошатнулось окно, и вот такое зарево я видела своими глазами. После этого я собрала чемодан, мама купила билеты. Было очень тяжело принять решение, что делать, что происходит. Я уехала к родственникам на Западную Украину. Это был момент, когда я больше не вернулась в Донецк. Ни разу. Мама еще ездила, все це спостерігала: як і по трасі, і вибухані автобуси, тому що там замініровано все було. Якщо автобус їздив кудись в сторону, він міг нарватися на міну. І знайомого на дачі Карловки теж на міні не стало. Взагалі, так, 14-й год на моей памяти.

Что происходило на Донбассе после 2014 года по рассказам ваших родных и друзей?

— До 2016 года была горячая фаза, потом вроде бы как-то всё остановилось. Очень многие люди из Донецка не понимали, кто их обстреливает. У них была фраза: “Кто стреляет?”. Уже в 2024 году был такой фрагмент, когда обстрел был на Южном вокзале. Приезжает телевидение, Пушилин, снимают. Возникает вопрос: “Вы что, знаете, что больше ничего не прилетит?”. Они снимают окровавленную бабушку с микрофоном и спрашивают у неё: “Кто в вас стрелял?”. А бабушка говорит: “А я не знаю”. А у нас вопрос: “Вы, то есть, знаете, что никто не прилетит? Вы приехали с камерами, снимать кино снимаете?”. Было много таких нюансов, когда до людей доходит, кто в них стреляет. Когда моя мама говорит: “Представляешь, разговариваю со знакомой, и она говорит: от нас вылет, они же понимают, откуда вылет — с Донецка, и прилетает в сторону ЖД вокзала”. Это что, они сами себя обстреливают? Это как? Это очень страшно, у меня аж дрожь в теле. Осознать это очень сложно, но как-то люди начинают понимать.

После 2016 года люди начали по чуть-чуть возвращаться, даже молодежь вернулась. У кого-то там были какие-то имущества, недвижимость. Люди начали возвращаться и как бы продолжать жить. Какая-то жизнь туда вернулась, несомненно. Я не вернулась, наверное, потому что не видела себя там. Но оказалось, что недолго музыка играла: в 2024 году всё возобновилось. И за это время я хочу сказать, что они живут в этом, это их среда. Конечно, они стали пророссийскими. Я писала некоторым знакомым, и многие из них были уверены, что Украина на протяжении всех этих лет обстреливала. Мне очень жаль таких людей, потому что их реально обманули. То же самое происходит с Херсонской, с Запорожской областью. Схема не поменялась: они приходят, захватывают военным путем, по-бандитски, и потом начинают через какое-то время раздавать паспорта. Мне очень жаль Донецк, что с ним такая история случилась. Люди не понимали до конца, что вообще происходит. Они живут в этой среде, всё льется на них, их оклеивают плакатами, баннерами “Россия здесь навсегда”. Они сразу клеят баннеры, чтобы капать людям на мозги. Я работаю в рекламе, понимаю, как это влияет. Это очень мощная рекламная кампания.

Почему люди клюют на такие рекламные кампании? Почему в будущее с Россией поверили больше, чем в будущее с Европой? Мне этот момент тоже непонятен. А чем вам не нравится Украина? Это целостная страна. Живите в Украине. Зачем вам Россия, Европа? Делайте, стройте свою страну. Наверное, это больше вопрос к Украине. Но этим пользуются и там, и там. Я за то, чтобы страна нашла себя, хотя бы таким тяжелым путем, и всё-таки осталась целостной. Я желаю этого Украине и, наверное, России. У вас всё есть, чего вам не хватает? Стройте свою экономику, у вас много полезных ископаемых, торгуйте. Смысла нет в этой войне.

Помните 24 февраля 2022 года?

— Я работала дизайнером на предприятии, были собрания, закупали бензин на всякий случай, потому что уже было понятно, что что-то назревает. Я помню, Владимир Зеленский ездил на границу. Он не каждый день туда ездит, поверьте мне. Ну, соберешь ты этот тревожный чемоданчик, поставь его. Нет, я даже не собралась, я была с верой в светлое будущее. Я пошла записалась на курсы вождения. Вот, собственно, 24 февраля, роковой день: я собралась на работу, встала, слышу какие-то странные шумы, сделала макияж и собралась на работу. Смотрю в рабочий чат: вопрос, идем ли мы на работу. Девочка моя коллега отвечает: “Идем”. Руководитель пишет: “Нет, все остаемся дома до выяснения обстоятельств”. И я больше туда не вышла на работу.

Что дальше понеслось? Я на протяжении трех дней только и слышала “тух-тух-тух-тух-тух”. Представьте, это слушать круглосуточно. Я уже и наушники включала, но я сказала: “Нет, я не буду сидеть в подвале, в этом грязном, душном месте, где пахнет карвалолом”. Я сидела неделю дома. У меня двухуровневая квартира, и на втором уровне можно было всё закрыть, как в бункере. Я его так и называла — бункер. Но меня хватило ненадолго. Я плакала с первого дня, так много, наверное, слез не вылила никогда в жизни. Я столько не молилась. Я верующий человек, у меня были иконы в доме. Был день, когда я спала с иконой в обнимку, потому что только так могла успокоиться.

На седьмой день я всё-таки не выдержала, смирилась и пошла в грязный подвал. Потом приехали волонтеры через день и предложили эвакуацию. Я выехала до Днепра, это было где-то 10 марта. Из Харькова до Днепра. Тяжелые дни были, очень большой стресс. Как я сейчас это всё вижу? Тогда я просто ходила и говорила: “У меня болит”. Они спрашивали: “Что у тебя болит?” А я отвечала: “У меня всё болит”. Я ходила как терминатор, не могла расслабиться, не могла пить обезболивающее, потому что боль была чисто на стрессе. Я читала аффирмации за здоровье: “Мой организм исцеляет сам себя”. На украинской мове, естественно.

Что самое интересное, в Харькове с 24 февраля 2022 года все перешли на украинскую мову. Это было, наверное, как чудо, потому что до 24 февраля Харьков был русскоязычным городом, 40 километров до России.

В Украине притесняли тех, кто говорил по-русски?

— Это был маленький процент людей. Да, было. Этим пользуется Россия. Были такие люди, которые говорили: “Что ты на кацапской мове размовляешь?” Я подшучивала над такими, говорила: “Вот из-за таких, как вы, нас и пришли вызволять, вы виноваты во всем”. Шутка, естественно, но доля правды в этом есть, потому что эту волну тоже схватили. Я считаю, что этим просто пользуются. Да, такие люди есть, но их очень мало, вы же поймите. Как в России, наверное, людей, которые искренне против войны, нет такой массы, которая бы просто остановила это всё, к сожалению.

Когда и почему вы решили уехать в Германию?

— Честно говоря, я не собиралась ехать дальше. Я до последнего сидела под обстрелами в Харькове и думала остаться дома. На работе меня еще ждали, и я думала, что, может быть, всё устаканилось, и я останусь, но нет. Каждую ночь прилетало в августе 2022 года минимум по 6 ракет, в среднем 9, досчитывали до 15-12 за ночь. Это такой звук, как сильная гроза и самый сильный гром. И я не выдержала. Я человек не пью, но мне дарили когда-то мартини, вино, и оно у меня стояло долго. И когда прилетала ракета, я так стрессовала, что не могла просто расслабиться, чтобы меня отпустило. В итоге не стало мартини, не стало вина — я всё выпила и сказала: “Нет, я в алкоголика превращусь”. И я собралась всё-таки.

Честно, я поехала как куда глаза глядят. Доехала до Львова, вышла, там стояла волонтерская палатка. Автобусы эвакуировали до Польши. В автобусе нам сказали, что это спонсирует Америка, эвакуируют людей. Я ничего не платила, мне во всем помогали. До Польши мы доехали до Перемышля, и там поезд до Германии. Я встретила женщину по пути, и она говорит: “Я еду в Немеччину”. Я спрашиваю у неё: “А мову вы знаете?” Она говорит: “Нет, буду учить”. А на минуточку, женщина с тремя детьми едет сама, и она такая решительная. Я думаю: я одна, без детей, и что я, язык не выучу? Это, естественно, уже спонсировала Германия.

Как ваша мама выбралась из Донецкой области?

— Она была в ДНР. И, честно говоря, мы за друг друга очень переживали. Папа у нас умер в 2013 году, в октябре. К сожалению, да, у нас такая беда случилась. Папы не стало. Мама говорила, что это папа нас будил, когда мы выезжали из Карловки. Кстати, в Харькове был обстрел после 24 февраля, и нам сказали убедительная просьба включить телефоны на авиарежим, потому что авиация летала по скоплению людей и кидали бомбы. Да, это правда, посмотрите, что творилось в Мариуполе, где было скопление людей. Они же всё это смотрят и кидают бомбы. Я перестала отвечать на мамины звонки, потому что была в авиарежиме, как будто бы я в самолёте лечу. Мама тогда очень перенервничала, расплакалась. В общем, мы переживали друг за друга. Я звала маму: “Мама, приезжай, мама, приезжай”, когда была в Днепре. Мама говорила: “А что у вас там? Тоже война. Нас тут обстреливают, вас обстреливает. Куда мне ехать?”

Когда я уехала в Германию, я стала маму сюда звать. Спросила здесь, в лагере: “Можно маму пригласить? Она может приехать?” Мне сказали: “Да, если она в горячей точке, если там обстрелы, пожалуйста, приезжайте”. Было такое лояльное отношение, Германия принимала, слава Богу. Она ко мне очень быстро, в течение недели приехала. Она приехала в сентябре.

Что самое сложное в эмиграции?

— Язык. Я снова как будто родилась, и мне приходится учить алфавит, учиться читать на новом языке, изучать весь менталитет, как живут здесь люди. У них свои праздники, свои особенности. Это другое, и тебе нужно как бы вживаться в это. Это новый мир, новая жизнь, начинать всё сначала. Мне не впервой, и у меня уже признали образование в Германии, то есть профессия у меня есть, я могу здесь работать, но с языком, конечно, без переводчика ещё тяжело.

Война надолго? На примере Донецка…

— В Донецке она, например, уже 10 лет. Поэтому сейчас многие говорят, что не дай Бог этот конфликт заморозится. Они опять, как с Донецком, посидят, посидят, подумают, наберутся сил, и всё пойдёт дальше. Даже моя мама была в шоке, когда пошли на Харьков. Она говорит: “Господи, у вас же Донецк, Луганск, вам мало”. Но хочется верить, что всё это прекратится, остановится, хотя бы горячая фаза.

Отношения между Россией и Украиной когда-нибудь восстановятся?

— Я считаю, что то, что они натворили на сегодняшний день, я не могу предсказать за 10, 20, 100 лет. Может быть, когда-то это и станет на свои места и возобновятся, но для этого нужно много лет, столетий. Людей не вернешь, тех, которых убили, покалечили. Я не знаю, как в такой ситуации вести какие-то переговоры, тем более мирные. Я считаю, что на сегодняшний день это невозможно.

Чего вы боитесь?

— Наверное, очень страшно то, что в Украину не вернется нормальная жизнь, что это превратится в какие-то мертвые города. Просто смотришь, например, на Абхазию — там конфликт тоже очень похож на всё это. И там просто вымершие города, как в фильме ужасов. Вот это, наверное, ужас — когда нет жизни. Это всё вымирает, люди разъезжаются, как будто коррозия. Недавно видела аквапарк в Донецке, реально это ужас. Почему они не могут его отремонтировать? Там же ничего не делают. А я была в этом аквапарке, когда он был новый. А сейчас всё ржавеет, разрушается. Это страшно. Очень хочется нормальной жизни. Счастливой. Хотя бы как было, а может быть, и лучше.

Вы вернетесь в Украину?

— Пока война, я просто не могу, нет. А так как она не заканчивается, я, естественно, уже тут приживаюсь. И мне все вокруг говорят: “Ты же молодая, тебе же ещё не 80 лет и не 100. Живи здесь”. Первое время я была уверена, что вернусь. Чем больше времени проходит, ты уже начинаешь жить здесь, и мысль о том, что ты вернёшься, мешает учить язык и интегрироваться. Поэтому я стараюсь об этом меньше думать, потому что мне нужно учиться жить заново.

Вообще-то хотелось бы вернуться, хотя бы, знаете, очень хочется домой. Как в родные места тянет, к могилам родителей, к папе, к бабушкам, к дедушкам. Тяжело понять такие вещи, когда не был в такой ситуации. Хочется домой.

Что может остановить войну?

— Чудо. Мы просто все верим в какое-то чудо, что каким-то образом это может прекратиться. И привлечь всех этих негодяев к ответственности, естественно. Знаете, как в детстве читали сказки о добрых героях и злых негодяях. Хочется верить, что всё-таки это закончится, и всё станет на свои места.