Владимир Громов: «Россия не справится»

Владимир Громов — сценарист. Родился и вырос в Москве. Окончил сценарный факультет ВГИКа. Работал как редактор и сценарист в разных киностудиях России и Украины. В 2008 переехал в Киев, где преподавал сценарное мастерство в КНУТКиТ им. Карпенко-Карого. Участвовал в производстве многих украинских художественных фильмов. С 2014 живет в Варшаве, но продолжает преподавать в Украине.

После начала войны выпустил книгу «Разоренный дом. Очерки войны», полную свидетельств тех, кто был в Мариуполе, Киеве и селах, через которые проходило наступление российских войск. В ней есть истории уехавших и оставшихся, сидевших в осаде и переходивших линию фронта. Это своеобразная хроника начала полномасштабной войны, но в то же время многие рассказчики, которых автор книги знает лично, размышляют о тех событиях, участниками которых они стали, ищут выход и надежду на будущее. Самый короткий рассказ всего два предложения, но по словам Владимира Громова, он многое объясняет о войне, дает понимание украинцев и того, что «у Путина и его армии ничего не получится. Никогда». Вот эти строки, которые написала одна из подруг Громова, на вопрос, как дела: «Кум точит топор. Люблю свою Украину. И никому не отдам».

Расскажите о себе.

— Меня зовут Владимир Громов, я сценарист, скрипт-доктор, редактор, преподаю кинодраматургию. Я родился в Москве, примерно 17 лет назад переехал в Киев, потому что мне там ужасно понравилось, когда я туда приехал работать. Я подумал, что там гораздо лучше, чем в России, это было интуитивное ощущение. Тогда многие даже в Украине удивлялись и спрашивали меня: «А зачем вы туда едете?» Я говорю: «Работать, у меня там работа» — «В Киеве? Все едут работать в Москву» — «Нет, в Москве ужасно, я не хочу там жить. Там все плохо и будет еще хуже». Многие тогда мне не верили. Так что моя жизнь переплелась с Украиной, и я прожил там 7 лет, как раз до событий Майдана, а потом мне по разным причинам пришлось переехать в Польшу, где я и пребываю сейчас. Но я не прерываю связей с Украиной, моя жизнь все равно с ней связана, например, я продолжаю там преподавать, правда, в последние годы больше онлайн. Я участвую в производстве очень многих художественных украинских фильмов, некоторые из них даже стали событием, что мне очень приятно.

Каким вы запомнили 24 февраля 2022 года?

— Знаете, я бы сказал, что 24 февраля — это некий итог ситуации. В октябре 21-го начались первые публикации о том, что российские войска сосредотачиваются у украинских границ, поэтому было ожидание этого. Я тогда вел мастерскую с украинскими студентами, и хоть и не все, но многие наши разговоры были о том, будет или не будет вторжение. Я постоянно всех уверял, что его не будет, приводил очень много аргументов, почему это невозможно. Ну, кто я? Я не специалист по политике или военному делу, но я говорил: «Послушайте, невозможно 190 тысячами солдат занять огромную территорию, такой армией невозможно взять ни один крупный город. Это будет слишком сильный удар по экономике, плюс это столкновение с нелояльным населением». Я приводил аргументы, которые, как ни странно, потом оказались абсолютно состоятельными. Меня всегда удивляло, что почему я, человек, который в этом не разбирается, это предвидел, а люди, которые принимали решения, нет. Но уже к 24 февраля стало понятно, что оно будет, что этого не миновать. В последние дни мы уже были абсолютно уверены в этом. Я помню, как я, сидя в Варшаве, провел эту ночь — я почти не спал, мы просто сидели и ждали. Потом я задремал на час, сам встал, увидел сообщения и понял, что началось. Дальше мы стали звонить друзьям в Киев, спрашивать их, а они стали говорить, что вокруг все взрывается, и мы слышали по телефонам эти взрывы. Я думаю, для меня это был один из худших дней в жизни. Потом мы пошли к российскому посольству, там митинговали и кричали что-то просто потому, что надо было что-то делать.

После событий на Майдане в 2014 году вы написали обращение к россиянам. Что вас сподвигло? И есть ли желание сейчас что-то им сказать?

— Я много писал в Фейсбуке в жанре таких вот обращений в течение 2014 года. Где-то через год,по-моему, в момент атаки на Дебальцева, перед вторыми Минскими соглашениями я понял, что это бесполезно. Во время Майдана мне казалось, что какие-то слова смогут кого-то убедить, что-то объяснить. А год спустя я понял, что никто ничего не хочет слушать. Уже тогда стали возникать тексты о том, что я предатель, что я ничего не понимаю, что все не так однозначно и все по-другому. За год, в 2014 году, люди нашли для себя комфортную версию реальности и продолжают в ней жить. Наверное, она уже трескается, но пока что все всё себе объяснили и всех все устроило. Поэтому, мне кажется, любые обращения бесполезны. Они хороши для людей, у которых еще нет мнения, а оно сейчас есть у всех. Дальше всех будет переубеждать история.

Расскажите в двух словах, что было в том обращении, и верили ли вы тогда, что вас могут услышать и понять в России?

— Слушайте, я про это просто не думал. Я вижу, что мне пишет один знакомый из России, второй, третий: «Что происходит? Объясни, пожалуйста, мы ничего не понимаем». Я на двух страничках описал всю историю того, что происходило в Украине, почему возник Майдан, как развивались события, кто на кого нападал, кто кого убил, потому что я следил за этим и очень часто туда приходил — собственно, я был в Киеве все это время. Очень сжато, но я объяснил причины, как и зачем это все происходило, и что я думаю о месте России в этом. Я в конце сразу написал, что считаю, что все жертвы, всё кровопролитие из-за России. Если бы Россия не занимала такую жесткую и непримиримую позицию, то на Майдане никто бы не погиб. Это было слишком слишком значительное явление, чтобы Янукович бросал армию, не чувствуя за спиной поддержки России. Мне кажется, что история это доказала.

А сейчас есть смысл разговаривать, если не с теми, кто поддерживает войну, а с сомневающимися?

— Понимаете, мы уже вступили в такой исторический период, когда позиции людей ничего не значат. Можно быть за, можно быть против, но сейчас пошли такие процессы, которые никто не контролирует, даже российская власть. Она, может быть, и хотела бы выйти из войны, но уже не может. Поэтому убеждения отдельных людей сейчас не имеют никакой силы, никакого значения. Я думаю, что сейчас мы просто должны стараться делать что-то хорошее, помогать тем, кому можно помочь, объяснять тем, кто попросит объяснить, и ждать, что будет.

А что не так с Россией?

— Знаете, мы все бьемся над этим вопросом уже последние 10 лет. Мне сложно сказать, что не так. На самом деле, я никогда не мог понять, откуда взялась эта ментальная обида. Я хорошо помню 90-е: мы как-то жили, справлялись, хотели новой жизни, порядка. Но чтобы это было замешано на желании на всех обидеться, всех наказать и кого-то убить… Я не понимаю, откуда это взялось. Мне не очень нравятся конспирологические версии, вроде того, что это Путин всех убедил. Я понимаю, что у нас есть очень большая историческая проблема: Россия со времен Ивана Третьего живет постоянным расширением. Русские не представляют из себя ничего иного, кроме как постоянную экспансию. Это даже не способ жизни, а способ миропонимания — надо постоянно расширяться и неважно, плохо тебе или хорошо. Я когда-то читал биографию Николая Второго и узнал, что он хотел присоединить к России Тибет и Корею. То есть в тот момент, когда у него все трещало по швам, он всерьез размышлял о том, чтобы добавить ещё и Тибет. Я тогда подумал, что это, конечно, беда. Это действительно какое-то миропредставление, существующее уже столетиями. Как только в России наступает стабильность, люди сразу начинают думать: «А давайте мы еще что-нибудь присоединим, потому что иначе мы не умеем». По всей видимости, сейчас мы имеем дело с крахом этой модели. Она продолжает существовать, но уже в мире, который абсолютно не подходит для неё. Сейчас мы видим окончание модели существования русских, которой уже без малого 600 лет. И понятно, что это очень неприятно, трагично и драматично, но в этой ситуации больше жаль тех, кто просто оказался рядом, а не россиян, которые не могут сами с собой разобраться.

Вы выпустили книгу «Разоренный дом» — очерки украинской войны. Как и почему вы решили ее написать?

— Она частично на украинском, частично на русском. Студенты, о которых я говорил, после того, как началось полномасштабное вторжение — кстати, мы всегда говорим полномасштабное вторжение, потому что война началась 10 лет назад, и неправильно говорить, что она началась 24 февраля — стали писать мне, и я тоже всем писал. Хоть у меня и закончилась мастерская, мы стали обсуждать, можем ли мы продолжать собираться вместе онлайн, чтобы просто поговорить, потому что невозможно пребывать в этом состоянии. Первые недели были очень страшными, потому что всё было непонятно, все были полны надежд и безумных ожиданий, страхов, хаоса. Хотелось отвлечься и поговорить, поэтому мы стали собираться, я стал спрашивать у кого что происходит, а потом я попросил, чтобы люди это описывали. Это способ отвлечься, своеобразная сублимация. В итоге, некоторые стали писать очень интересные работы. Я, когда стал это читать, подумал, что это обязательно должны прочесть и другие, поэтому решил собрать все это в книжку. Потом я добавил туда переписки со многими моими друзьями и знакомыми, потому что они были очень содержательными. Эта книжка — это то, как я увидел начало войны глазами других людей. Я собрал это, и получилась книга.

Есть ли какая-то история, которая задела вас больше других?

— Знаете, это сложный вопрос, потому что там много разных историй. Там есть совершенно душераздирающая история Наташи Мовсисян из Мариуполя. Она подробно описывает, что с ними происходило, как они жили первые два месяца, как перебирались через линию фронта. Они одни из немногих, кто умудрились выехать из Мариуполя не через Россию. Есть совершенно душераздирающая история Алексея Дрангиса. У него в Киевской области есть дом, и по нему стали стрелять российские танки — он рассказывает про это. Есть самый большой кусок книги, который написала Наташа Безмен, моя студентка. Она просто методично писала тексты о том, что происходит, находясь в Киеве. Там нету тех ужасных впечатлений, но ее детали, ее мысли, ее наблюдения, ее подробная фиксация страхов… Она врач, который стал писателем — как Булгаков или Конан Дойл — поэтому она очень цветасто и методично все описывает. Для меня это очень сильные тексты, которые очень многое объясняют о войне. Но, например, меня совершенно потрясло то, что мне ответили, когда я написал одной своей подруге, продюсеру Свете Яцынич. Я спросил её как дела, а она написала три строчки: «Кум взял ножи и топор. Люблю свою Украину и никому не отдам». Света сидит с годовалым ребенком в подвале. Мне эти три строчки объяснили, что Украину никто не победит, поэтому я их включил в эту книгу. Для меня это слова, которые доказывают, что ничего и никогда не получится ни у Путина, ни у Российской армии.

У героев вашей книги как-то изменились взгляды за три года войны?

— Большинство перешли на украинский. Многие тексты тогда писали по-русски, а сейчас по-русски уже почти никто не пишет и не говорит. Это для меня оказалось достаточно… Не хочу сказать удивительным — это логично, но понимаете, когда я приехал в Киев в 2007 году, он был русскоязычным городом. Я долгое время преподавал там по-русски, и это было нормально. Это не было проблемой до тех пор, пока Россия не начала «защищать» русскоязычных людей. Сейчас все, конечно, перешли на украинский, и мне тоже пришлось со многими перейти на украинский. Я его знал, но на нем не разговаривал, потому что не было нужды: я говорю по-русски, они говорят по-украински — мы друг друга понимаем. Сейчас я понимаю, что со многими людьми из Украины надо говорить по-украински, потому что для них российская речь просто звучит страшно, она для них абсолютно неприемлема. Это главное изменение. Я бы еще сказал, что поначалу, несмотря на трагичность, было очень большое воодушевление, а сейчас оно превратилось в очень тяжелое состояние, когда надо просто вынести. Я вижу, что люди уже не работают на желание победить, а просто его несут. Уже понятно, что все усилия предприняты, все, что надо, сделано. Теперь нужно просто попытаться дожить до того, что будет дальше. А мы не знаем, что будет дальше.

Сохраняется ли у украинцев вера в победу?

— Дело в том, что Путин не оставил людям альтернативы. Он же не придумал какой-то условно привлекательный образ другой Украины, которая может существовать на этом пространстве. Мы сейчас сидим в Праге, и в 68-м году советские танки тут все размотали, намотали страну на гусеницы, но Чехословакия никуда не делась, она продолжала существовать, чешский и словацкий языки продолжали существовать, как и их культура. И здесь же в 43-м году, когда чешские и британские партизаны убили второго человека в СС, Гейдриха, эсэсовцы расстреляли всю интеллигенцию — несколько сотен писателей и художников. Такого рода действия не оставляют никакой альтернативы — ты либо побеждаешь, либо гибнешь. Путин занимается тем же самым. Он хорошо показал, как ненавидит украинцев, что он сделает все, чтобы в принципе не было ни одного человека, который говорит на украинском или ощущает себя украинцем, что он уничтожит все. И понятно, что тут нет никакого выбора: либо победить, либо умереть.

Вы как-то сказали, что кино для вас — это возможность понять мир, и что к любой ситуации вы могли бы подверстать фильм. К сегодняшнему какой фильм можно подверстать?

— Какой фильм можно подверстать сегодня? Знаете, я вам хочу сказать, что накануне вторжения я как раз задумывал с руководительницей сценарных курсов, на которых тогда преподавал, провести небольшие курсы по истории кино: я выбирал 10 фильмов на какую-то тему и на их примере описывал какое-то явление в истории кино, объяснял, как устроена драматургия. Мы тогда собрали десяток фильмов на тему «Как пережить конец света», и это были фильмы, в которых пытались понять, как преодолевается трагедия. Они были совершенно разные. Понятно, что я туда включил «Жертвоприношение» Тарковского, потому что это фильм о том, что конец света можно пережить, хоть это и очень тяжело, и приходится идти на жертву. Каждому человеку надо что-то отдать, чтобы мир жил дальше. Там был фильм Фрэнка Капра «Эта замечательная жизнь» — классический американский фильм 1945 года про героя, жизнь которого разрушилась, и он захотел покончить с собой. На рождество к нему пришел ангел, который показал ему, что было бы, если бы его не было на свете — мир был бы гораздо ужаснее. Так он дал ему возможность жить дальше. Я подобрал разные фильмы, сейчас уже не вспомню весь список. У меня правда есть ощущение, что всегда есть возможность найти ответ на любую ситуацию в фильмах, ведь их так много снято.

Какой ваш самый большой страх?

— Это сложный вопрос, потому что война меняется, мы меняемся, я меняюсь. Я помню, что в первые недели войны мой самый большой страх был, что мы все, понятное дело, умрем. У меня трое детей, и я с бессилием смотрел на них, на их нужды — было такое ощущение, что все бесполезно. Потом я узнал, что в первые недели это чувство преследовало многих людей, особенно мужчин, пока они не адаптировались, не собрались. Сейчас я так уже не думаю. Я не могу сбрасывать со счетов то, что будет ядерная война или что-то подобное, но я по многим причинам в это не верю. Хотя я и в российское вторжение не верил, но сейчас я понимаю, что это все-таки страх не реальный, а относительный. Да, сейчас может быть много всего плохого. По-хорошему, У нас есть два вида страхов: личный и глобальный. Я понял, что глобальные страхи абсолютно бессмысленны, потому что они нас не касаются. Моя самый большой страх сейчас, что после очередной новости, после очередного переживания, если, не дай бог, что-то случится, если война пойдет дальше, я не справлюсь, не смогу защитить тех, кого люблю. Это, пожалуй, единственное. Потому что мы можем представлять, что будет, если бомба упадет туда-то, что будет там, но это абсолютно бесполезно. Очень многие люди, живущие сейчас в Украине, приезжающие оттуда, с которыми я разговаривал, показали, насколько важно принимать все происходящее. Происходящее надо принимать, надо его проживать, каким бы оно ни было. Даже если ты можешь умереть — ну, значит, ты умрешь. В конце концов, мы на этом свете не для того, чтобы жить тут подольше, а для того, чтобы делать свои дела, сколько бы они ни заняли. Пожили мало — значит, мало. Много? И слава богу. Мы, за многие десятилетия мирной жизни, забыли для чего эта жизнь нужна.

Есть что-то, что вселяет надежду?

— Украина сражается и не отступает. Я физически вижу, что Россия не справится. Единственное, что вселяет надежду, это то, что люди стали иначе думать и разговаривать. Все в истории происходит для того, чтобы мы стали другими, и люди во многом стали другими — это вселяет надежду. Люди стали реальнее смотреть на вещи. Чем больше людей будут реально представлять себе происходящее, тем лучше будет мир. По крайней мере, в той части мира, в которой находимся мы, очень многие стали что-то понимать. Про других я пока не уверен, но посмотрим.