Время на прочтение: 18 минут(ы)

Владимир Севриновский

Читайте первую часть.

Когда в 2024 году гремели торжества по случаю полувекового юбилея БАМа, местные старожилы смеялись. Они знали, что железная дорога начала строиться еще в 1930-х, и не румяными комсомольцами, а, по большей части, заключенными. Для этого приказом ОГПУ был создан отдельный БАМлаг. Первый поезд из Комсомольска-на-Амуре в порт Ванино на Татарском проливе пришел в 1945 году. Правда, через Амур его пришлось переправлять на пароме. В позднесоветские времена БАМ лишь принял облик, близкий к нынешнему – строители возводили мосты, пробивали тоннели. Ударная комсомольская стройка была, в основном, на западе магистрали. На востоке зэков сменили железнодорожные войска.

Западный БАМ считается более живописным, поскольку пересекает многочисленные реки и горные хребты, проходит вдоль озера Байкал. Восточная часть не столь яркая, в ней уже чувствуется близость края континента – и близость войны, затронувшей Дальний Восток больше, чем Сибирь. Но и тут находится место мечте, будь то мечта о самостоятельной жизни, о комсомольской утопии среди тайги, о мире – или о прощении для всех и каждого.

Февральск

– Представь, что напротив тебя человек с пистолетом, готовый убить за плохое слово. Ты станешь материться?

Молодой словоохотливый отец Александр благословил многих, уходящих на фронт. Всего из рабочего поселка Февральск, где, по данным последней переписи, 3,5 тысячи жителей, на войну отправились, по словам местных, не менее 45 человек. Это примерно каждый семнадцатый мужчина в возрасте от 20 до 49 лет. Священник дает отеческие напутствия и уговаривает не сквернословить в бою:

– Доказано, что те, кто молится и не ругается, реже погибают. Фронтовые батюшки подтверждают. Кто матерится, тот там долго не живет.

В храме, над кандилом со свечами, укреплено «особое прошение о заупокойной ектении»: «о упокоении душ усопших рабов Божиих в братоубийственной смуте на Украине убиенных и о же проститися им всякому прегрешению, вольному же и невольному».

Отец Александр подтверждает, что эта формулировка не случайна – молиться стоит обо всех, по обе стороны фронта. Но все же оговаривается:

– Мы, в отличие от них, не звереем. Потому, что народ тут христианский. Иной, убивая человека, говорит ему: прости, брат!

Поселок назван по имени соседнего села Февральское, основанного переселенцами в конце XIX века. До него километра два, но ходить туда пешком не советуют – неподалеку бродит медведица, недавно она гонялась за велосипедистом. Дороги в поселке широкие, сложенные из плохо подогнанных друг к другу бетонных плит. Местные говорят, что их прокладывали на вырост – здесь планировался город, но не случилось. В Февральске удивительно много заборов – и курящих летом на балконах полуголых мужчин – задумчивых, никуда не спешащих. Женщин на балконе я не видел ни разу.

На столбе в центре поселка – объявления: дискотека 90-х, возложение цветов к памятнику погибшим на Великой Отечественной, вербовочный плакат уже новой войны. В продуктовом магазине стоит «корзинка доброты» – тележка из супермаркета с энергетическими батончиками, пачками влажных салфеток и растворимым кофе. Табличка извещает, что это предназначено «мальчишкам на СВО». Сама тележка установлена волонтеркой, плетущей маскировочные сети для солдат. Такие есть, наверное, в каждом подобном поселке – тихие, с проседью, готовые кропотливо работать дни напролет.

В библиотеке идет лекция для младшеклассников «Животные на войне».

– Какие животные помогали на Великой Отечественной? – спрашивает ведущая.

– Дельфины! – выкрикивает стриженый мальчик.

– Кошки! – присоединяется девочка.

– Пони!

Школьники с плакатами о вреде курения плетутся по уличным бетонным плитам. Их сопровождают две женщины средних лет в пионерских галстуках. Девчонки дразнят одноклассника, бесконечно повторяя одну и ту же фразу:

– Ванечка, do you speak English?

В подъезде хрущобы двое подростков играют войну. Один – худенький, ледащий, в кепке с надписью «Lone wolf». Другой – крупный, веснушчатый, с золочеными двуглавыми орлами на кепке и футболке. Из ушибленной лодыжки сочится кровь, в руке – пластиковый автомат Калашникова.

– Стреляет пульками на 80 метров! – гордится пацан, покровительственно кладя руку на шею друга-противника.

Мусорные баки исписаны короткими фразами: «Долой буржуев. К черту власть. Где дороги? Где деньги? Где работа?» На кирпичном недострое неподалеку красной краской выведен серп и молот, ниже – утверждение: «Ленин жив!»

– Ай, больно! – доносятся из пустых окон детские вопли – и грохот швыряемых камней. Залезаю внутрь, навстречу крикам и общему смеху. Сворачиваю в бетонный коридор – и едва успеваю уклониться от кирпича. За углом обнаруживается стайка пацанов. Увидев взрослого, они ловко сигают из окна. Избитый пацаненок сбегает вместе со всеми, его жалобные крики слышатся уже с улицы, постепенно затихая.

Улак

Девушка с большой сумкой входит в плацкартный вагон на станции Тында. У нее широкие скулы и испуганные глаза, словно она каждый миг ожидает удара. На свое место она садится с краю, как на чужое. На соседних полках покоятся две луноликие, почти одинаковые женщины с мощными руками, похожие на оживших каменных идолов. Черты их так лаконичны, что даже возраст определить невозможно – не то под сорок им, не то за шестьдесят. Они взирают на новую пассажирку величественно и безмятежно. Наконец, одна коротко спрашивает:

– Эльга?

Девушка оживляется, кивает, и вскоре уже рассказывает каменным женщинам о своем пути через всю Россию к Эльгинскому месторождению коксующегося угля – самому крупному в России, чтобы работать горничной в гостинице для вахтовиков:

– Сперва из Москвы в Иркутск, потом в Тынду. За Иркутском люди страшные! С непривычки неделю вообще не спала.

– Назад будешь ехать – только спать всю дорогу, – незлобиво усмехается рабочий по соседству.

Убедившись, что слушатели не такие страшные, как «за Иркутском», девушка тараторит, не переставая. Ее речи блуждают кругами, всякий раз возвращаясь к мужу, оставшемуся в Москве. Впервые она уезжает от него надолго – неделя пути на Дальний Восток, потом два месяца вахты, потом неделя обратно… В Эльге у нее раньше работали отец и брат, но все равно боязно – вдруг не справится, и придется возвращаться за свой счет.

Каменные женщины тоже едут работать в гостинице. Они заваривают лапшу и размеренно, словно старинный эпос, рассказывают будущей коллеге, что ее ждет.

– Всего по пути три обыска. Телефоны отбирают сразу. Десять часов в вахтовке, и это еще если дорогу не размыло. Будет так трясти, что позвоночник в трусы ссыплется. Одну женщину с камнями в почках только привезли – и сразу в больницу отправили.

Девушка радуется, что наконец встретила своих. Уже близится ночь, но свет в плацкарте не гасят – он полон вахтовиков, они не ложатся, пьют чай и спешат наговориться в последние свободные часы.

– В Беркаките стоит памятник БАМу и тоннелю в здешних местах, – почти кричит один. – Глыба камня, похожая на медведя, в ней – отверстие в форме рельса. Скульптор гений! Медведю в задницу вогнали рельс. Так бамовцы одолели медвежью глушь.

На станциях пассажиры выходят покурить. Девушка всякий раз звонит родственникам.

– Семь лет с мужем живу, – говорит она спутницам. – А детей все нет. Значит, и не будет…

Мимо летит бесконечная тайга, а хрупкое, сложившееся на считаные часы сообщество в плацкартном отсеке кажется до странного устойчивым и уютным. Каменные женщины ничего не обещают, но сам их вид внушает уверенность, и пахнет лапшой, и лязгают подстаканники, и кто-то надрывно кашляет за стеной, и вскоре надо покидать этот теплый мирок и утрамбовываться в страшную вахтовку, но с каждым часом девушка выглядит все уверенней.

– Зря я замуж сразу, после школы, вышла, – тихо произносит она без видимого повода. – Не училась…

Умолкает ненадолго и заканчивает – тихо, словно для самой себя:

– Теперь буду учиться.

Уже за полночь поезд останавливается на станции Улак. Вахтовики один за другим шагают на перрон, исчезают в темноте. Вагон тут же заполняется такими же, как они, возвращающимися домой после смены. Те сразу ложатся спать. Им уже не до разговоров.

Комсомольск-на-Амуре

– Этот город не должен был существовать. Он построен не там, не так и не теми. Город вопреки. Город, который сломал судьбу и сделал все по-своему.

Дмитрий Матюхин – молодой комсомольчанин, сотрудник педагогического университета, в 2022 году начал водить экскурсии по родному городу. «Помогла» война – «после начала СВО люди перестали ездить за рубеж и начали больше путешествовать по стране». Теперь туристы добираются не только до Транссиба, но и до БАМа. Дмитрий рассказывает им, что изначально Амурскую судоверфь хотели строить под Хабаровском. Но в 1931-м японцы вторглись в Маньчжурию, Квантунская армия стояла в опасной близости от Транссиба. Поэтому в 1932 году были приняты два решения – перенести завод на север, в район села Пермское, и строить БАМ.

Комсомольцы, ехавшие в Хабаровск, уже после прибытия узнали, что самая трудная часть их пути только начинается. Надо ждать, когда Амур вскроется ото льда, и плыть дальше, строить новый город в тайге почти с нуля, летом страдая от мошки, а зимой от лютого мороза – до сих пор из-за сурового климата Комсомольск-на-Амуре, расположенный южнее Москвы, приравнен к районам Крайнего Севера.

Бок о бок с комсомольцами работали зэки – молодой город быстро стал «лагерной столицей» Хабаровского края. О заключенных не складывали песен, им не ставили величественные памятники, да и сейчас мемориальные таблички, посвященные сидевшим здесь знаменитостям, составлены со стыдливой уклончивостью. Так, об угодившем в лагеря по «делу ленинградских писателей» поэте Николае Заболоцком сказано, что он «работал на объектах Нижне-Амурского управления ИТЛ».

Измученные, подневольные люди строили город-воплощение советской мечты, открыточные виды которого можно с гордостью показывать иностранцам. Возведенные в конце 1940-х коттеджи в переулке Щеглова, напоминающие американские субурбии, даже победили на всероссийском архитектурном конкурсе. Но во всем этом великолепии проступала память о костях, лежащих в его основе. Ее замалчивали, но она не исчезала, просачивалась в коллективное бессознательное. Много лет спустя, уже в новом веке владелице кафе в Доме со шпилем – самом известном здании города, тоже построенном зэками – стало порой мерещиться, что к этому величественному образцу сталинского ампира приближается чья-то бесплотная тень. Женщина кричала ей: «Уходи отсюда! Уходи!» Тень покорно исчезала, но потом появлялась вновь.

Открыточное светлое будущее закончилось еще до распада СССР. В конце 1980-х Комсомольск-на-Амуре «прославился» как криминальная столица Дальнего Востока.

– Весь город был мафией, – вспоминает Дмитрий. – В каждом дворе бригадки, в каждом квартале – притон.

Бандиты регламентировали всю жизнь горожан. Они не только заставляли голосовать на выборах за нужного кандидата, но и могли собрать людей на уборку улиц или даже утреннюю зарядку. Комсомольчане обращались с жалобами не в прокуратуру, а в «общественные приемные» ОПГ, у входа в которые патриотично развевался российский флаг.

Прекратилось это в начале двухтысячных. В 2001 году бандиты забросали коктейлями Молотова кафе «Чародейка», хозяин которого отказался им платить. Сгорели восемь человек. После этого Евгения Васина, главу ОПГ «Общак» и самого известного криминального авторитета города, арестовали. Вскоре он умер в СИЗО Хабаровска, по официальной версии – от сердечной недостаточности. Двое его подельников, Сергей Лепешкин и Анатолий Гавриленко, были найдены в камерах повешенными на шнурках.

Группировка распалась.

– Москва пришла, и дело свернули разом, – коротко описывает конец криминального царства Дмитрий Матюхин. – Сейчас это скукожилось до уровня мафии, как во всех городах.

В постсоветское время город потерял больше четверти жителей. Он по-прежнему впечатляет – не столько достопримечательностями, сколько масштабностью замысла. Как и Братск на противоположном, западном краю БАМа, его словно строили не люди для людей, а гиганты для себе подобных, равнодушных к мелочам жизни. Недаром о центральном проспекте Комсомольска-на-Амуре, носящем имя Первостроителей, ходят легенды, будто он спроектирован так, чтобы на него могли садиться самолеты. Сложно представить, что этот размах – для автомобилей.

Комсомольск-на-Амуре до сих пор остается индустриальным центром с отчетливым военным уклоном, в нем строят боевые корабли и собирают истребители ОКБ Сухого. Его жители часто противопоставляют себя интеллигентным хабаровчанам:

– Комсомольчанин угрюмее, молчаливее. Но более искренний, – рассказывает Матюхин. – Потому как за всеми этими ужимками, за вежливостью, за цивилизацией неизвестно, что человек о тебе думает. Хабаровчанин может тебя ненавидеть – и улыбаться в лицо. А комсомольчанин сразу скажет, что он тебя ненавидит. Может, и не только скажет.

Но и среди таких суровых людей встречаются чудаки, влюбленные в искусство. В городе с 1985 года работал «Кнам» – старейший частный театр России. Его первые актеры днем трудились на авиационном заводе, а вечером участвовали в спектаклях. Особых доходов им любимое дело не приносило, но они все же выжили даже в нищие девяностые годы. Первые международные гастроли «Кнама» чуть не сорвались – французы оплачивали билеты из Москвы в Париж, а вот добраться до столицы было не на что. Деньги внезапно дал хозяин кафе «Чародейка», тогда еще не сгоревшего. А однажды актеров пригласили играть новогодний спектакль, и уже на месте выяснилось, что главный зритель – Евгений Васин. Глава ОПГ «Общак» сидел в первом ряду с женой. Вокруг, рядов на двадцать, не было никого, а на галерке темнели «ребята в черном». Пьеса началась, зал пугающе молчал. Наконец, Васин понял очередную шутку, захохотал, остальные тут же подхватили. Спектакль прошел с успехом, и все же актеры, едва доиграв, поскорее унесли ноги.

– Я чувствовала, что этот театр нужен городу, – вспоминает создательница «Кнама» Татьяна Фролова. – Поэтому город нас хранил.

В двухтысячных кнамовцы ездили с гастролями по всему миру, от Брюсселя до Сингапура, но всегда возвращались в Комсомольск-на-Амуре, в крохотный театр, вмещавший 26 зрителей.

Другой независимый театр, «Мерак», просуществовал лишь пару лет – в 2019 году его создательницу Юлию Цветкову обвинили в распространении порнографии в связи с администрированием феминистского сайта «Монологи вагины». Она вынуждена была эмигрировать.

Когда в 2020 году арестовали популярного губернатора Сергея Фургала, по Хабаровскому краю прокатились массовые протесты. Были они и в Комсомольске-на-Амуре. Их не разгоняли, но прагматичные комсомольчане быстрее, чем жители Хабаровска, убедились в бесполезности этой затеи. К 2024 году на пикет выходила лишь одна женщина. Когда движение сторонников Фургала внесли в реестр экстремистских, умолкла и она.

После полномасштабного вторжения в Украину актеры театра «Кнам», как и многие люди творчества, уехали из страны.

«24 февраля, когда началась эта война, я сразу почувствовала, что все закончилось навсегда, – вспоминает Татьяна Фролова в беседе с проектом «Театралий». – Как будто в здание театра на Первостроителей, 15 попала бомба, и больше там нет жизни». 

В прощальном обращении к зрителям члены труппы назвали войну «преступлением не только против граждан Украины, но также против граждан России и будущего нашей страны». Они переехали во французский Лион, но и в Европе принципиально играют на русском языке, с субтитрами или синхронным переводом.

– Во Франции мы прям герои, – улыбается Татьяна, впервые в жизни начавшая стабильно зарабатывать творчеством. – Здесь очень любят русскую культуру. И почти все очарованы Россией.

Хотя ее сны о возвращении на родину оборачиваются кошмарами, она до сих пор тщетно ищет в Лионе кофе, который мог бы сравниться с тем, что она пила в Комсомольске-на-Амуре.

Но были и те, кто остался в городе и даже извлек из новых обстоятельств некоторую пользу.

– Мои родственники счастливы, – рассказывает Фролова. – Говорят: «Тань, да ты че, так все классно! Наш президент – это президент мира. Скоро до вас дойдем, будем в ваших фонтанах купаться».

В бывшем помещении театра открылся клуб. В нем проводят концерты, читают стихи и рэп. Новые владельцы наконец сделали евроремонт – у «Кнама» на это вечно не хватало средств. Дмитрий Матюхин получил возможность зарабатывать экскурсиями, а известный краевед Владимир Зуев пишет книгу о погибших солдатах, уроженцах Комсомольска-на-Амуре.

Другой краевед, Антон Ермаков, возглавил местное отделение партии «Гражданская инициатива». Он вступил в нее после президентских выборов 2024 года, на которые кандидат Борис Надеждин шел с хоть и осторожно высказанной, но отчетливо антивоенной программой.

– Здесь, в Комсомольске, [на сборе подписей за Надеждина] выстраивались очереди, – вспоминает Антон. – Конечно, меньше, чем в Москве или Хабаровске, но, я увидел, что народ идет, и взрослые, и молодежь. Народ говорит: надо заканчивать, нужен мир. И я подумал: если такая партия его выдвинула, надо здесь открыть ее отделение.

К выборам Надеждина не допустили – по официальной версии, из-за того, что более 5 % подписей за кандидата были недействительными. 17 июня 2025 года Верховный суд РФ ликвидировал партию «Гражданская инициатива» – из-за недостаточного участия ее кандидатов в выборах в последние 7 лет. Юристы пытаются опротестовать это решение, но Ермаков иллюзий не питает – хоть он, по собственным словам, и «местный сумасшедший», но все же комсомольчанин, и в утопии больше не верит.

Советская гавань

Деревянная избушка последней на пассажирском БАМе станции «Советская гавань сортировочная» стоит на окраине поселка Ванино. До города Советская гавань отсюда напрямую меньше десяти километров, но ехать на маршрутке минут сорок. Дорога петляет по сопкам, объезжая глубоко врезающиеся в сушу бухты залива. Когда-то эта гавань называлась Императорской. Мореплаватель Воин Римский-Корсаков восхищенно писал, что подобную «трудно отыскать в целом мире. Все флоты мира здесь без труда поместятся в совершенном спокойствии от всяких ветров и непогод». В 1856 году тут был затоплен фрегат «Паллада», на котором путешествовал писатель Иван Гончаров. После революции и Гражданской войны гавань превратилась в Советскую, да так ею и осталась. Одноименный город тоже, кажется, застыл во временах СССР. Это царство одинаковых хрущоб, под которыми рыбаки ловят корюшку, и словно не уходили никуда в последние полвека. Прошлое тут живее, чем настоящее.

«Раньше Советская Гавань была городом судоремонтников, судостроителей, военных всех родов войск. – сокрушался бывший мэр города Павел Боровский в интервью порталу EastRussia. – Сейчас этого всего уже нет, военных практически нет, заводы давно стоят, но в городе по-прежнему главные праздники – это День военно-морского флота и День рыбака».

Даже мечтают тут, в основном, о прошлом.

«Хочется вернуться в мир добрых, незатейливых, искренних людей, – пишет комментатор Иван Юхманов под роликом о городе. – У каждого советского человека есть своя Советская Гавань. После многих лет блуждания мы непременно туда вернемся, и отремонтируем, а возможно и построим что-то новое».

Теперь в Советско-Гаванском районе менее 36 тысяч жителей, с распада СССР их число уменьшилось почти вдвое.

Примет нового времени немного. В городе выросли два храма, открылась россыпь «Пятерочек», а на афише кинотеатра под надписью «Скоро» рядом с анонсом шпионской комедии и мультфильма про кота висит выдержанный в схожем стиле вербовочный плакат: «ТЫ НУЖЕН РОДИНЕ».

В музее – старом домике на улице Ленина – посетителей встречают в фойе фотографии семей погибших солдат и выставка коллекционных значков «Путешествие в Мультландию». Целый зал отдан под «СВО», но тема мультфильмов продолжается и там. У окна стоит огромный кособокий Чебурашка в форме защитного цвета. Табличка извещает, что теперь на фронте популярен лозунг «Зачебурашим».

Рядом с ушастой куклой сидит живая женщина – и мерно плетет маскировочные сети. Шкафы полны «трофеев с линии фронта» – обломки дрона, дневник украинского солдата, клетчатое одеяло UNHCR – Управления верховного комиссара ООН по делам беженцев. На столике лежат письма бойцам, стилизованные под солдатские треугольники Великой Отечественной. Но главное, что приковывает взгляд в этой до предела загроможденной комнате – склеенный из кусков ватмана большой белый плакат «Помним, гордимся». На нем – 68 портретов местных жителей, погибших на далекой войне, гремящей в семи тысячах километров от Советской гавани. Молодые и старые. Идейные и не очень. Подписавшие контракт для спасения от долгов – и ради помилования в тюрьме. Позирующие фотографу с оружием – и человек, у кого фотографии вовсе не нашлось, ее заменяет небрежная трехмерная реконструкция. Все они, такие разные, наконец-то понадобились родине.

Противоположный зал закрыт для посетителей – туда привели школьников. Им рассказывают про какие-то битвы. Не то минувшие, не то нынешние – звуки приглушены, не разберешь. Слышен шум – лекция закончена, все встают. Звучат тяжелые аккорды. Дети затягивают нестройным хором «Священную войну».