Алексей Кашаев: «Для меня эта война принципиальна. Она должна закончиться победой демократии»

Алексею Кашаеву 37 лет. Рос в Подмосковье, учился в Москве на химика. Должен был создавать лекарства, но случился финансовый кризис 2008 года — и работы не стало. Уехал, устроился в южнокорейский «Самсунг». Потом выучился на кинодокументалиста в Чехии и уже шесть лет живет в Германии. О документировании процессов, возникших на фоне войны России с Украиной, о стирании границ и возможности построения «Прекрасной России будущего» без Навального — Алексей говорит в проекте «Очевидцы».

Расскажите о себе.

— Меня зовут Алексей, мне 37 лет. Я родился в небольшом городе Шатура в Подмосковье . Я учился в Москве, в Московском университете, на медицинского химика. Я занимался разработкой лекарственных препаратов в Химках, в Подмосковье. Проектов не было, зарплаты были очень маленькие — это и стало одной из основных причин, почему я уехал из России. В 2011 году я уехал из России, нашёл работу в Южной Корее, в Samsung, и стал заниматься разработкой батареек. 6 лет назад я оказался в Германии. В процессе я поменял сферу деятельности — теперь я занимаюсь документальным кино.

Каким вы запомнили 24 февраля 2022 года? Что изменил этот день в вашей жизни?

— Я проснулся рано, в 6 утра, открыл новости, прочитал их, закрыл и попытался отложить то, что я прочитал — настолько было невозможно осознать, что это действительно происходит. Хотя, как мы знаем, всё к этому шло, все американские спецслужбы говорили, что сейчас что-то начнётся. Всё равно, как обычный человек ты не веришь, что может начаться такая полномасштабная война. Примерно следующие две недели я провёл в прострации, пытаясь осознать, что происходит. Когда я сюда приехал, первые компании, друзья, с которыми я здесь познакомился, были украинцами. Первое, что мне пришло в голову: как теперь разговаривать с людьми, какую я несу ответственность за всё это и что мне делать? Через две недели я понял, что мне сложно возложить на себя ответственность за все, да и войну остановить я никак не могу, разве что минимизировать ущерб, поэтому начал заниматься гуманитарной деятельностью. Я нашёл организацию, искавшую переводчиков для людей из Украины, чтобы искать квартиру, сходить в больницу. В основном я ходил к врачам с женщинами из Украины, и это тоже был отдельный опыт. Здесь такая система: вы назначаете termin, приходите и ждете полчаса. За эти полчаса женщины начинают мне рассказывать откуда они приехали, что они только что пережили, почему они сейчас идут к врачу, например, у кого-то травмы ног из-за того, что они бежали из-под бомб. Я очень много подобного слышал из первых рук, не в сводке новостей, а от людей. Я стал обращать внимание на то, что происходит с россиянами. Участвовать в протестах я тоже начал только здесь, в Штутгарте.

Вы документалист. Родился ли какой-то документальный проект?

— Когда я увидел здесь, в Германии, протесты россиян, моей первой мыслью было: «это нужно документировать», поэтому я познакомился с организаторами протестов. Ещё за год до того, как началась полномасштабная война, здесь была группа, которая называлась «Четыре диаспоры»: казахстанцы, россияне, беларусы и украинцы, выступавшие против диктатур в постсоветских странах. До того, как началось полномасштабное вторжение, у них была запланирована акция на 24-е февраля, то есть они ещё не знали, что в этот день начнётся война. Когда я шёл по городу, я увидел четыре флага, что меня очень сильно заинтересовало, потому что война, естественно, должна разделять людей, а тут люди из двух стран, ведущих друг с другом войну, стоят вместе и не позволяют себя разделять. Тогда я подумал, что это нужно документировать, делать фильм о том, как режим пытается разделить людей, но они отказываются разделяться. Я делаю фильм в основном о российских активистах, разговариваю с участниками акций. На первый взгляд, непонятно, зачем организовывать протест за пределами России против российского правительства, но на это есть определенные причины. Ещё я разговариваю с людьми из России, оказавшимися в изгнании, рассказываю их истории.

Есть смысл протестовать против путинского режима за пределами России?

— В протесте в Германии, наверное, нет смысла как-то повлиять на ситуацию внутри России извне. Но Германия, например, может помогать Украине. Если не обращать внимание на то, что война всё ещё идёт, то общество переключится на другие темы, это выпадет из повестки, и может прекратиться помощь Украине, могут отменить гуманитарные визы уехавшим россиянам. Я считаю, что это важно: помогать людям, пытающимся выбраться из страны, пускать их и спасать от режима.

Вы наблюдаете за волнами эмиграции из разных стран в течение нескольких лет. Кто приезжает, как много, кто эти люди?

— В первые полтора года уехали все, кто смог достать себе гуманитарные визы, а это не очень простой процесс. Сейчас людей, наверное, приезжает меньше, по крайней мере я вижу меньше новых людей на акциях. Очень много журналистов. Есть такие, как мой друг драматург Сергей Давыдов — это люди, которые посмели высказать антивоенную позицию внутри страны, за что их подвергают остракизму, им отрубают все возможности работать и как-то существовать, и им приходится уезжать. Государство давит.

Настроения у эмигрантского сообщества за это время изменились?

— Люди начинают по-другому относиться к возможности изменения ситуации в России. Многие смиряются с тем, что они уехали, что отсюда невозможно что-то сделать. Настроения меняются каждый раз, когда внутри Российской Федерации происходит что-то новое. Например, убийство Алексея Навального ударило по всем очень сильно. Я хочу сказать, что никогда не был сторонником Алексея Навального, я не считал, что это мой будущий президент, но когда он был убит, это ударило по мне примерно так же, как когда началась война. Я пытался это рационализировать, но все больше и больше осознавал, что режим может сделать абсолютно все с любым человеком, что у них нет никаких сдержек. И это, конечно, очень тяжело осознавать, особенно когда у тебя семья живет в России.

После смерти Навального жива ли перспектива «Прекрасной России будущего»?

— Да, я считаю, что она жива. Это немножко авторитарный подход — надежда на лидера, на какого-то авторитета, что кто-то возьмет и все сделает. Будущее не в руках у какого-то одного человека, а в руках у всех. Построение «России будущего» — это задача не для одного человека или лидера, это задача для всего общества.

Почему очень многие россияне оказались подвержены пропаганде?

— Я разговаривал с человеком, уехавшим из России от мобилизации. Когда началась мобилизация, я думал: «Почему люди берут повестку и идут своими же ногами в военкомат». Этот человек мне сказал: «Вот представь себе ситуацию: ты живешь в Германии, не задумываешься о политике, и тут тебе из Rathaus приходит оповещение: „придите, нам нужно проверить ваши документы“. Пойдешь ли ты туда с этой бумажкой или нет?» Я сижу и думаю: «Наверное, да». Проблема пропаганды в том, что обычно люди верят тому, что им говорит их правительство, они доверяют авторитетам, и от этого мы не сможем никак избавиться. Есть социальные эксперименты, показывающие,что люди больше доверяют человеку в [белом] халате или форме. У них в мозгу сразу возникает ощущение, что он эксперт, авторитет, и они начинают ему подчиняться, больше доверять его словам. История нашей страны сложилась так, что люди больше ста лет выключены из политики, государство так или иначе не позволяет человеку участвовать в политическом процессе. Человеку, родившемуся в Советском Союзе, концепт выборов нужно хорошо объяснить, что выборами ты на что-то влияешь, а не выбираешь Сталина из одного пункта. Плюс Российская Федерация после распада Советского Союза ведет примерно такую же политику отстранения человека от государства и друг от друга. В первую очередь, я считаю, это можно изменить образованием, но это невозможно сделать, пока образование в руках у авторитарного режима, потому что режим будет учить тому, чему он хочет. Нужно развивать в людях критическое мышление, развивать чувство ответственности, потому что любое решение ведет к последствиям. Практически любое действие, которое ты совершаешь — это социальное действие, а значит оно влияет на других людей. Это нужно осознать. Я не родился с осознанием всего этого и не сказал бы, что этому меня научили в школе. Сейчас я рефлексирую и понимаю, что читая об этом в книжке, ты как будто читаешь сказку, историю, не связанную с реальностью, в которой ты живешь.

Вы следите за российскими новостями? Что радует, что огорчает?

— Радостного мало. Ужасно это видеть. Нулевые были не самым идеальным временем, но как будто бы был десятилетний глоток воздуха между Советским Союзом и вот этой новой штукой. Очень сильно огорчают новые законы против всех меньшинств, потому что это, конечно, трэш. Теперь сделать экстремистом у нас в стране можно кого угодно. Я бы сказал, что это беззаконие, потому что не могу это нормально воспринимать. Закон, дискриминирующий одну группу людей — не закон. А у нас таких в стране теперь, к сожалению, очень много, и становится только больше. Не хочется говорить о возвращении в средневековье, но происходит архаизация. Люди раньше получали права, а теперь они их теряют. Из хорошего могу сказать, что людей, поддерживающих войну, становится меньше. Люди не поддерживают, но молчат, или тихонечко говорят что что-то не так. В первые полгода войны казалось, что поддержка войны внутри страны гораздо больше, чем сейчас.

Изменились ли ваши отношения с украинскими друзьями после начала полномасштабной войны?

— Мы только сблизились. Естественно, когда началось полномасштабное вторжение, первые, кому я стал писать и звонить, это были мои украинские друзья из Штутгарта. Для них это было гораздо тяжелее и сложнее, чем для россиян. Все, кого я встречал, не ставят войну в вину обычному гражданину России. Они понимают, что мы находимся в авторитарной стране, что на решения правительства сложно повлиять. Они ценят тех людей, которые понимают, что это неправильная война. Когда началось вторжение, я пытался найти волонтерскую работу, и нашел организацию Arts Help. Они довольно давно сотрудничают с Украиной, они строили школы в Донбассе. Когда я к ним пришел, они мне сказали: «Вот ящик, мы привезли его из Бучи». Внутри лежали разорвавшиеся снаряды, сломанное оружие. Одно дело, когда ты видишь картинки в интернете, а другое дело, когда ты видишь реальные металлические штуки, убивающие людей. На несколько секунд ты впадаешь в ступор. Еще когда началась полномасштабная война, требовалось очень много жилья для приезжающих украинцев. Мы предоставляли на несколько месяцев бесплатную комнату, пока государство не организовало что-то централизованное. К нам приезжала женщина с ребенком и рассказывала, как она ехала несколько десятков часов на машине из Киева. Когда они выехали, вся дорога была перегорожена танками, и им пришлось разворачиваться и ехать в другую сторону. Причем, это были российские танки вокруг Киева. Они переночевали в какой-то деревне в сарае, потом сели в машину и доехали до Штутгарта. Ещё в тот момент было сложно то, что первое, что спрашивает человек: «Ой, а вы откуда?» И я понимаю, что сейчас скажу, что я из России, а человек только что уехал от России. Я тогда понял, что буду сразу добавлять, что не поддерживаю действия режима, я против войны, которую ведет моя страна. Реакция — наверное, легкий шок. Мы посидели, поужинали, поговорили — это было абсолютно нормальное человеческое общение, без недопониманий, холода и отстранения. Границы только в головах, между людьми границ нет.

Какие задачи сейчас у тех, кто уехал из России, и у тех, кто остался?

— Мне сложно сказать, какие задачи у людей, оставшихся в России, потому что в современных условиях Российской Федерации задача человека — выжить и не сойти с ума. Люди перестают верить в то, что есть правда, но правда есть, добро и зло есть. Пропаганда говорит, что «все неоднозначно». Если тебе говорят противоречивую информацию, то мозг начинает думать, что нет ничего реального. Задача человека: не поддаваться, не сойти с ума за пределами России. Я не могу говорить за всех людей, но я вижу, что могу делать я: помогать людям, пытающимся выбраться из страны, когда на них очень сильно давят, помогать людям адаптироваться здесь, постоянно напоминать местному правительству о том, что мы есть, что мы существуем, что людям нужна помощь.

Чего вы боитесь?

— Я боюсь, что все это будет длиться еще очень долго, что у меня не будет возможности увидеть свою семью. Сейчас это немножко похоже на описание железного занавеса Советского Союза. Да, из России можно выехать, но я не могу сейчас попасть в Россию. Точнее, нет, я могу, но тогда я буду бояться того, смогу ли я выбраться обратно из этой страны, поэтому приходится искать нейтральные территории для встречи с семьей. Хотелось бы, чтобы я смог поехать обратно в свою страну. Немного боюсь эскалации конфликта и перерастания этого в нечто более глобальное. Хоть я и не вижу предпосылок к этому, но это не нулевая вероятность. Ещё когда началась война в Израиле, я боялся того, что сейчас все забудут об Украине, что это выйдет на задний план и прекратится помощь, а значит Россия сможет победить, что для нее плохо. Россия не должна победить в этой войне.

О чем мечтаете?

— О «Прекрасной России будущего». Я мечтаю о том, чтобы в стране наладилось нормальное гражданское общество, наладилась нормальная политическая система. Есть пример стран, развивших это очень давно, например, Европа. Они же не сразу образовалась либеральными демократиями, для них это был долгий процесс, но они это уже сделали, поэтому с них можно взять пример, чтобы не проходить весь путь от начала и до конца, чтобы учиться на чужих ошибках.

Восстановление отношений между Россией и Украиной в будущем возможно?

— Да. Я очень много сталкиваюсь с украинцами и не вижу никаких предпосылок к тому, чтобы отношения были полностью разрушены. Да, естественно это отдаляет людей друг от друга, но мы умеем разговаривать друг с другом. В первую очередь мы должны разговаривать, а не кидаться друг в друга бомбами и ракетами. Разговор все решает.

Зачем Путину была нужна эта война?

— Я даже не могу предположить, зачем эта война была нужна. Я могу рассказать, как я это вижу для себя. Для меня это в первую очередь идеологическая война авторитарного режима с либеральной демократической системой. Эта война принципиальна, поэтому она должна закончиться победой либеральной демократической системы, а не авторитарного режима, потому что прецедент создаст по всему миру возможности для отката от либеральных демократий. Победа одного диктатора дает возможность другим сделать то же самое. Например, была же попытка в Венесуэле что-то отжать. Человек, наверное, не хотел потерять влияние на соседнюю страну, но это же безумие.