Анна Трусова: «Меня обвиняют, что я предала свою мать, уехала к врагам»

Анна Трусова — пенсионерка из карельского города Сегежа. Гражданская активистка. По первому образованию — художник, по второму — экономист. Вместе с подругой Ириной Нипполайнен выдвигалась в депутаты местного ЗакСа. Вместе осуждали войну в соцсетях. Вместе бежали из страны, когда нависла угроза реального уголовного срока по статье 280.4 — «публичные призывы к осуществлению деятельности, направленной против безопасности государства»:

Расскажите о себе.

— Меня зовут Анна Трусова, мне 58 лет, я почти всю жизнь прожила в Сегеже, в Карелии, но у меня был небольшой период, когда я жила и училась в Питере. До этого я работала художником по росписи. Первое образование у меня художественное, второе образование экономическое, поэтому я 20 лет отработала экономистом, а в 90-х годах, когда начались все эти челноки, приходилось торговать. А потом пошли дети, их нужно было растить, так что с четвертого года я работала с утра до ночи. На исходе я стала менеджером по продажам. Я очень тесно взаимодействовала с людьми. Если бы я знала, что случиться, я бы с ними взаимодействовала совсем по-другому, я бы знала, о чем и как с ними разговаривать.

Было ли предчувствие того, что страна идет к войне? Если да, то как давно?

— Я в 16-м году отправила дочь учиться в Чехию. Я учила ее одна, с небольшой помощью от отца, поэтому у меня времени было в обрез. Можно сказать, что было три работы, поэтому следить за политикой и тем, что происходит в мире, я не успевала. Я до 14-го года смотрела телевизор. В 14-м году я включаю Скобееву, а она с той тетенькой рассказывает мне о том, что распяли мальчика. Я думаю: «Ба, а что такое-то? Как такое может быть? Какие бы они не были, те люди, про которых они говорят, и опустим, что это украинцы, пусть это просто какие-то люди. Как они могут распять трехлетнего мальчика? Такого в принципе не может быть. Зачем они нам рассказывают это в телевизоре?» И они не извинились, не опровергли это, я нигде не услышала, что это неправда. После этого я, конечно, Скобееву выключила, но все равно продолжила это отслеживать. Тогда у меня появилась мысль: «Ну, ведь врут, и на каждом шагу врут». Сейчас я уже не скажу точно, когда стала смотреть Навального, думаю, что это был десятый-одиннадцатый год, но телевизор у меня все это время разговаривал. У пенсионеров он всегда фоном идет, но я не понимала, как люди могут все это смотреть. И в итоге я не видела и не понимала, что на людей это воздействует. В Новый год с 21-го на 22-й я познакомилась с мужчиной, который поднял за столом тост, что-то вроде: «Мы эту Украину так разбомбим…», в общем, что-то против Украины. Я чуть в лоб ему не дала, честное слово: «Как такое может быть, ты о чем?» Мы закрыли этот разговор. Пришел февраль, у меня напряжение копилось и копилось, потом прошел безобразный, стыдный, даже просто постыдный совет старейшин, а ещё в этот момент я ожидала приезда дочери, на тот момент я ее не видела уже два года, и в итоге это все накопилось настолько, что 24-го я проснулась практически в шесть утра, и у меня началась истерика. Я не могла поднять себя с постели и разговаривать мне было не с кем. В Телеграме я, коненчо, тут же огребла по полной, причем, с первых слов: я была и предательница, и продажная продажница.

Почему многие в России поддержали вторжение?

— Им нужно чем-то гордиться, и им это что-то предоставили. Надо гордиться страной и силой, кто силен, тот и прав. У нас криминальное общество, вся страна — ГУЛАГ, сколько людей сидело-то, тем более у нас север. Ничего такого не происходило, чтобы у нас в Карелии не любили Украину, но ведь все смотрят телевизор, и им это нравится. Здесь очень много людей вышло из тюрем, соответственно, эта культура уходит в массы. А что начнется сейчас? Как известно, у нас самые кричащие — это пенсионеры во ВКонтакте. Молодежь не так активна, хотя и их хватает. В первые дни я пыталась кричащим тетенькам что-то объяснить: «Вы понимаете, что когда бы это не закончилось, даже если они пробыли там три месяца, они же все вернутся больные. Они же придут к вам и будут убивать вас». А сейчас все будет только хуже и хуже.

Вы занимались политической активностью вместе со своей подругой Ириной Нипполайнен. Расскажите подробнее, что вы делали?

— Мы выдвигались депутатами в заксобрание. Когда я узнала, что Ира выдвинулась в заксобрание, я пожала ей руку и сказала: «Молодец». Я сама все время от этого отходила, всегда старалась держаться подальше от начальства, но когда она выдвинулась, и стали продвигать эту единоросску, я решила, что ее нужно как-то опустить в рейтинге. Я пошла от «Справедливой России», меня выдвинула моя руководительница танцевального коллектива. Мы набрали неплохое количество голосов, наверное, около тысячи, но единоросска набрала две тысячи. Когда предполагался отчет нашего мэра, они вывесили превью, в котором призвали оставлять свои вопросы. Мы стали оставлять комментарии под интервью мэра, но у меня появилось такое чувство, что кто-то дал сигнал, что мы мешаем проводить эту пресс-конференцию, и давайте-ка нас немножечко заткнут. Они пришли к нам, изъяли два телефона, компьютер и жесткий диск. А у меня все было продумано на случай, если ко мне будут стучаться в дверь. Я решила, как я всё запрячу, но мне не повезло — они меня подловили на улице, поэтому все было изъято.

Почему вы решили уехать из России?

— Мы увидели постановление об осмотре и очень нехорошую статью — угроза безопасности государства. Две пенсионерки составляют угрозу для государства. Ну в чем могла быть эта угроза? Я могла сказать, что не нужно ходить на войну и это не наша война. Наверное, я должна была сказать: «Идите умирайте». Нам грозило от шести до семи лет, а так как в протоколе были указаны мы обе, то это уже сговор, а то это уже до восьми лет. Лет мне уже достаточно, мне каждый день нужны лекарства, поэтому я подумала: «Нет, я не смогу жить без лекарств. Лучше я как-нибудь поживу на них, а макароны кто-нибудь другой покушает». Мы собирались один день, и что интересно: я же говорила, что придумала «прятки» — у меня в туалете все выложено панелями, поэтому паспорт и телефон я аккуратненько за них приклеила. Вернее,паспорт я приклеила, а телефон не успела. Когда я собиралась, я не смогла найти паспорт, и не могла вспомнить, где он. Я до двух часов ночи перерывала всю квартиру, а уже в 11 утра выезжать. В пять утра я проснулась, и на свежую голову вспомнила, куда я его спрятала. Я как разведчик.

Возможен ли сейчас в России гражданский активизм?

— Это очень сложно и опасно. Ну, сейчас собирают подписи. Чем это закончится — неизвестно. Я поддерживаю выдвижения, особенно блокадницы в Питере. Низкий поклон Осиповой, там такие женщины. А остальных я не знаю. Всех давят. Нужно находить способы, обязательно нужно консолидироваться, хотя бы друг друга поддерживать. Но, честно, я не знаю как. Опять же, нужно как-то помогать из-за границы.

Когда Россия свернула с пути, который мог привести ее к демократическому будущему?

— Слушая политологов, можно прийти к выводу, что в 1996-м, когда подделали выборы. Но кто его знает? Пришли бы коммунисты, и как было бы тогда? Как говорят, история не знает сослагательного наклонения. А когда выбрали Путина, уже было точно ужасно. К нему пришел Березовский, а у того уже на столе Дзержинский стоит. «Что же я наделал?» — он сказал. «Что же ты наделал?» Все стало плохо, когда кто-то стал держаться за свои карманы, а не за демократию. Я имею в виду Ельцина.

Что не так с российским обществом, которое допустило и возврат к авторитаризму, и войну?

— Когда началась перестройка, я как раз работала художником. Я сидела, рисовала кисточкой, крутила свои цветочки, а в ушах у меня был Горбачев. Я все это время провела в наушниках и слушала, радовалась, воодушевлялась, что наконец-то у нас что-то поменяется. В 91-м и 93-м я была готова ехать из своей дыры в Москву или куда-нибудь на баррикады, но сын, работа, это далеко — сами понимаете. Я говорила: «Пока я доеду, все уже закончится». Пока я собиралась, все действительно закончилось. Тогда мне казалось, что люди, которые прошли это время — 89-й, 91-й, 93-й — не могут быть другими, во всяком случае я не такая. Но как мои одноклассники и однокурсники стали такими? Я не понимаю. Видимо, когда они все обнищали, они поняли, что что-то здесь не то, что нас везде обманывают, что НАТО хочет нас захватить, что англосаксы качают у нас ресурсы. Но они не видят, что ресурсы у них качают совсем другие люди. На своих они подумать не могут. Вернее, очень много примеров людей, которые против Путина, но за войну, однако это мне совсем непонятно. Что тут с чем складывается?

Что ждет Россию?

— Повышение уровня насилия, снижение экономического роста и обеднение народа. То есть мы возвращаемся к СССР-2. Если сейчас у нас все силы брошены на оборону, то даже если война закончится, эти производство будет продолжать работать. А где взять денежки на людей, на культуру, на здравоохранение, на образование, на все остальное? Школы у нас не ремонтируется.

Чего вы боитесь?

— Атомной войны. С таким человеком не знаешь, чего ожидать, а сколько сейчас нервных людей сидит на этих кнопках? По-моему, в 1967 году один человек предотвратил ядерную войну, а случится ли это сейчас — неизвестно.

О чем мечтаете?

— Я мечтаю о внуках, но пока рано. Чтобы скорее закончилась война. Мира во всем мире.

Чем собираетесь заниматься в иммиграции?

— Я снова начала заниматься рукоделием, я вяжу, я купила машинку, я давно купила краски с кисточками. Свою собаку я уже нарисовала. Я хочу активничать где-то в культурной области, изучаю, что сейчас можно сделать. Но язык я еще даже не учила.

Вернетесь в Россию, когда режим рухнет?

— Честно, я все бросила. Я бы уже не хотела возвращаться. Я как представлю, что мне придется вернуться к этим неприятным людям. В моем окружении есть очень много хороших людей, но я бы уже не вернулась. Хотя я очень люблю Карелию, её озера и леса. Моя мама ветеран войны, она в 14 лет работала в госпитале, первый тост у нее всегда был: «Лишь бы не было войны». Моя самая главная книга про войну, которую я всем рекомендую почитать, это «На западном фронте без перемен». От образа человека, продолжающего бежать без головы, я не могу избавиться с 19 лет. А мама моя ходила по школам и говорила о войне. У нас в доме было море книжек про войну, и я не понимала, как она может их бесконечно читать. И тут меня обвиняют, что я предала свою мать, потому что я живу у фашистов, я уехала к врагам, я выступаю против своей родины. А я ведь выступаю не против родины — я выступаю против политики Путина, который ведет откровенно враждебную войну, причем не только для Украины, но и для нашей страны. Он уничтожает обе страны и угрожает всему миру. Как люди могут это одобрять? Когда я разговаривала с одной подругой, я возмутилась: «Представляешь, они бомбят Киев. Они 24-го числа в четыре утра бомбили Киев». А она говорит: «И возьмем! Мы возьмем Киев». Как после этого разговаривать с людьми?