Денис Чужой: «Комедия — это отражение общества»
Денис Чужой — комик. Он выступал с антивоенными шутками, чем привлек внимание ФСБ. Денису стали угрожать, после чего они с женой уехали из России.
Сейчас Денис выступает в основном на английском языке в стендап клубах в Берлине, но продолжает вести программы в ютубе на русском. Записал выступление «Всегда будет больно», где много шутит о переезде, Путине и других проблемах, о которых в России не пошутишь.
Расскажите о себе.
— Я Денис Чужой, стендап-комик из России, из Курской области.
Каким вы помните 24 февраля 2022 года?
— 24 февраля был днем паники и ужаса. У нас есть традиция — первым делом проверять соцсети, поэтому в первые 5 секунд утра мы увидели новости. И все, дальше весь день был черный и в страхах. Мы писали и звонили всем друзьям из Украины, потом решали уезжаем мы или не уезжаем.
Есть ли среди ваших родственников или друзей те, кто поддержал войну?
— Явно никто не поддержал. Есть люди, которые говорили: «Наверху, мол, знают, что делают». Они давно перестали иметь какое-то мнение по поводу того, что происходит, и сосредоточились на том, чтобы выживать. Поэтому прямо Z-ников нет. А потом все пришли к тому, что это ужас и это надо заканчивать.
В выступлении «Всегда будет больно» вы рассказываете о том, что уехали до мобилизации, но следили за тем, как переезжали другие, в частности на велосипедах и скейтах в Грузию. А каким был ваш переезд?
— Мы просто собрались, выбрали страну, исходя из того, где мы можем легко легализоваться, прожить несколько месяцев без заработков, и где можно выступать на английском. Я понял, что пришло время переизобретать себя. Я давно про это думал, но мне всегда было страшно. А тут я подумал, что если я сейчас не начну это делать, то все, время уже может уйти. Под все это подошла только Турция. Мы переехали, нашли жилье, долго и грустно делали все документы, чтобы остаться на подольше, а дальше я начал выступать. Полгода прошло в заботах.
Вы жили сперва в Турции, потом в Германии. Следите ли за местной повесткой?
— В Турции сложно въехать во весь лор. У меня есть друг турок, он читал мне лекции. Мы как-то ехали на открытый микрофон, он подвозил меня на своей тачке, поставил русскую альтернативу, видимо, хотел меня порадовать, и рассказывал мне под Jane Air про Ататюрка, про его деятельность, про следующих правителей. Я чуть-чуть врубился, но не готов формировать какое-то свое мнение. В Германии чуть проще — там есть AfD и не AfD. В целом, все понятно.
Вы шутите про легкую тбилисскую русофобию в кафе, а приходилось ли встречаться с какой-либо ее формой на самом деле?
— Нет, нигде, но я всегда готов, потому что накручиваю себя соцсетями. Я помню, что много раз читал в Твиттере про то, что польская авиакомпания LOT не сажает россиян на свои рейсы. Как то раз я это прочитал и вдруг понял, что у меня пересадка в Варшаве, я с Turkish Airlines пересаживаюсь на LOT. Вот я лечу, внутри себя репетирую речи про дискриминацию, думаю: «Я вам сейчас все скажу», подаю паспорт и билет, а они: «Have a good flight» и все. В целом, ни разу не было каких-то внятных проблем. Были, понятное дело, проблемы со счетами, но это из-за того, что санкции, и они не могут нам ничего открыть. Мы просто нашли тех, кто открыл, и все.
Вы шутите, что если приходили фсбшники, то вы чувствовали себя важным. А на самом деле?
— Отвратительно, потому что я узнал об этом за сколько-то минут до концерта. Узнай я об этом, например, пока туда ехал, я бы пересобрал концерт в ноутбуке заранее и чувствовал бы себя спокойнее. А так я пересобирал концерт уже стоя на сцене. То есть я говорил шутку, а параллельно думал о том, нарушает ли следующая шутка какое-то законодательство и не сяду ли я прямо после концерта. Я очень сильно устал. По сути, я просто час стоял на сцене и совершал не то чтобы много работы, но после концерта я свалился на стул в гримёрке и просидел там час не вставая, потому что, оказывается, внутреннее напряжение очень серьёзно влияет. Но меня тогда вроде не закрыли и я даже рассмешил одного из фсбшников под конец, я до сих пор этим горжусь. У меня в конце концерта есть блок про депрессию, и какая-то шутка про депрессию очень ему понравилась, он засмеялся. Я, значит, всё-таки достучался до чего-то человеческого.
Вам ещё и действительно угрожали. Можете рассказать реальную историю? Как вы это пережили?
— Я сразу после начала войны выложил какие-то антивоенные посты, и после этого кто-то стал звонить мне, Шацу, Поперечному и ещё паре комиков. Ну, и всё, они звонили несколько дней. Сначала было не страшно, но первые дни мы были в очень стрессовом состоянии, я переживал за свою жену Олю, потому я ей не говорил, кто мне звонит. Она спрашивала: «Кто звонил?» — «Да, это опрос». Первые пару дней я был в напряжении из-за того, что не говорил ей, что происходит, но потом все же сказал. Потом мы списались с Даней Поперечным, поболтали с Шацом, и это стало надоедать. Как и у любого ужаса, эта острота пропадает. Он что-то тебе кричит, а ты ему: «Можно быстрее? Мне надо сейчас билеты купить». Эффективность падала с каждым звонком. Мне звонили утром, вечером я шел выступать и ставил запись к микрофону, чтобы мы поугорали с залом.
Как изменилась ваша комедия после начала полномасштабной войны? Как бы вы могли охарактеризовать ее сейчас?
— Сначала я стал злее, и это было видно по комментариям — люди расстроились, что юмор стал злым. А потом я переехал в Германию, стал активно выступать на английском и почти перестал выступать на русском, потому что в Берлине мало русскоязычных шоу, а англоязычные — каждый день, и заметил, что ты не можешь сразу вырваться на сцену со своей русской личностью. Людей в Берлине слишком пугают темы, о которых ты говоришь. Когда я им рассказываю про похоронные венки, про то, как мой прадедушка покончил с собой и подобные вещи — они в ужасе. Я знаю, что русскоязычный зритель поражал бы с этих тем, но также я понимаю, что немцев и бразильцев это прямо прибивает. Я понимаю, что у меня нет с ними такой культурной общности, как с русскоязычными зрителями, и у меня нет наработанного имени, чтобы мне это сходило с рук. Я понял, что мне надо начинать с нуля, и я стал выходить и стараться быть просто приятным комиком: «Сначала вот такая шуточка, вот такая, а потом про похороны будем говорить». Я стал более попсовым комиком, более клиентоориентированным.
Вы в последнем подкасте говорите, что после выступлений оказываетесь в пустом номере в одиночестве. Что еще трудно в эмиграции?
— Ну, туры, всегда были такими. Много перелетов, ты устаешь и не успеваешь что-то делать. Чтобы писать комедию, ее нужно прямо писать, нужно сидеть за столом и придумывать что-то. А ты постоянно летаешь куда-то и ничего не успеваешь. Я прилетаю и злюсь на всех подряд, потому что я отстаю от своего графика. Это постоянный гнев. А в целом, мне не так много в жизни надо материальных благ. Я переехал, устаканился м мне нормально. Я не могу сказать, что мне плохо: с друзьями я на связи благодаря интернету, любимое дело, слава богу, у меня осталось, потому что английский я хорошо учил в универе, любимая женщина со мной, собаки со мной, базовый набор нормального самочувствия у меня всегда при себе. Мне трудно, но есть столько людей, которым труднее.
Шутили про Россию. Смеялись. А теперь стало уже страшно. Не кажется ли вам, что мы прохохотали Россию?
— Ой, конечно, нет. Во-первых, влияние комедии сильно переоценивается, мы точно не прохохотали Россию. Комедия — это просто отражение общества. Общество просто не хотело лезть в эти дела. За это сейчас наказывают, но если бы ты в нулевые выходил и пытался говорить, что Путин не очень хорошо справляется, то на тебя как на дурака посмотрели бы. Тебе бы сказали: «Да все хорошо, чего ты лезешь? Кредиты дешевые, можно компьютер и телевизор взять». Я думаю, что если бы комики и хотели про это говорить, то над ними бы просто не смеялись, и это само отвалилось бы, не попало бы в эфир. В десятые-двадцатые общество становилось политизирование, потому что какие-то проблемы становились очевиднее, больше людей видели эти проблемы, больше спадала с глаз потребительская пелена, и они видели, что это плохо, и они хотели про это комедию. А потом власти сказали, что такие взгляды нельзя иметь ни комикам, ни простым людям.
Как вы относитесь к коллегам, которые остались в России на ТНТ? Возможно ли веселье в стране-агрессоре?
— Я, честно, не знаю. Я иногда смотрю на коллег и… Если кто-то говорит, что ему тревожно, если это хотя бы упоминается, то я уже готов быть добрее, написать ему, поддержать его. Когда люди говорят, что все круто, я начинаю чувствовать в этом какое-то вранье. И это и в комедии, и просто в жизни. В 22-м году я отписался от кучи друзей, потому что 31-го августа они запостили фотку с подписью: «Это было лучшее лето». Нет, это не лучшее лето. И когда комедия выглядит так, когда веселье бьет через край, я думаю: «Это странно. Я в это не верю, и мне не хочется это смотреть». А когда человек говорит: «Я живу так, и мне тревожно, но я пытаюсь жить», я понимаю, что это жизнь нормального человека в России — это огромная тревога, которую ты пытаешься совмещать с нормальной жизнью. Люди, если они признают, что не все супер, заслуживают комедии, а комики заслуживают работать.
Видите ли свое возвращение в Россию возможным?
— Да, конечно. Не знаю, хочу ли я вернуться на постоянку, но я хочу иметь возможность возвращаться и видеть близких. Я не знаю, как жить, если я не вижу себя в России. Ты должен быть оптимистом, даже если немножко выглядишь идиотом. Комедия в этом плане отличный пример: ты должен быть немножко идиотом и верить в то, что у тебя все получится, потому что первые месяцы, а может быть и годы, у тебя ничего не получается, ты раз за разом едешь плохо выступать, и рациональная часть твоего мозга уже говорит: «Ну, у тебя не получается уже много раз подряд». Но тебе нужно быть идиотом: «Да все будет круто», пока не начнет получаться и реальность не сойдется. Я думаю, что это принцип для всей жизни: надо быть немножко дурачком и притворяться, что когда-нибудь все наладится, иначе все не наладится.
Каким вы видите будущее России?
— Оно без вопросов будет тяжелым, но будут ли это усугублять, будут ли дальше целить в изоляцию и войну со всем миром, или начнут уже чинить страну — вопрос. Мне хочется верить, что люди опомнятся, одумаются и начнут ремонтировать и себя, и отношения с миром вокруг.
Чего вы боитесь?
— Не быть с любимым человеком и не заниматься любимым делом.
