ВОЙНА. МАРИУПОЛЬ. 2022 год

Военная операция, в которой не пострадало мирное население

Посвящаю моим любимым, отнятым этой войной

Подкаст также доступен на YouTube и других платформах. 

Глава 24

Пожар

19 марта. Сестра приготовила оладьи. Мы поели. Выпили горячего чая. Я принялась читать «Незнайку на Луне», лежа в кровати.  Дети сидели в своей постели, грелись под одеялами, и слушали. Мама тоже слушала лежа. Сестра сидела, уставшая и грустная. Бабушка спала, так как могла уловить только очень громкие звуки.

Было около четырех часов дня. Нас ослепила ярко-оранжевая вспышка прямо перед глазами. Сильнейший толчок. Грохнуло. Дом пошатнулся. Мы увидели, как в одно мгновение половина балкона провалилась. В зале посыпались стекла. Дети побежали в коридор. Таня поднимала маму, так как из-за больной спины сама она двигалась медленно, я тоже старалась побыстрее выбраться из кровати. Потом мы сидели в коридоре около часа.  Нужно было собраться с мыслями и понять, что делать дальше? В квартире находиться уже было нельзя.

Мы рассудили, что необходимо спуститься в подвал. Но как мы занесем туда бабушку?  Мама тоже не перелезет через водопроводные трубы. Что же делать?

Мы стали переносить матрасы в коридор и перекладывать туда бабушку, потом перенесли ближе к выходу заранее приготовленные вещи. Я достала из шкафа мамины новые сапоги, которые купила ей еще год назад, и которые мама, припрятав, так ни разу и не надела – все жалела и берегла; приготовила для бабушки угги, тоже новые, тоже подаренные маме, только Таней. Пока мы этим занимались – стемнело. Сестра собрала подушки от дивана и понесла их в подвал готовить спальные места себе и детям. Оставила нам Светозаркину скакалку, чтобы мы не сидели в кромешной тьме. В подвале было людно, и у многих горели свечи. Я со своей больной ногой не знала, как быть. Мне тоже было сложно спускаться. Но после того, как мы уложили в коридоре маму и бабушку, места там для меня не осталось. Я взяла Тигрюшу, усадила его на выходе из коридора вместо подушки, сама села сверху. В этом месте уже было небезопасно, так как оно не закрывало от оконных проемов в зале и выходило прямо на треснутую кухонную дверь. Я приняла решение спуститься. 

Сестра вернулась за клеенкой, чтобы не класть подушки прямо на грязный настил. Сказала, что сегодня ночью у нас на втором этаже будут ночевать военные – два – один русскоговорящий, другой украиноязычный. Соседи, безусловно, были против, говорили, что в доме дети и старики, но те божились, что они просто отдохнут и поспят, даже перекрестились, пообещали не стрелять из окон нашего дома. Их впустили. 

Было плохое предчувствие. Я поцеловала Тигрюшу, маму, бабушку, вышла в подъезд. Спускалась долго, сестра помогала. Теперь места лежать на подушках для всех не хватало. Мы уселись.  В подвале было намного теплее, чем в квартире. Там мы первый раз за все время холодов отогрелись. В нем находилось много уличных и домашних котов. Были и собаки. Они тоже там жили. Светозар сначала поиграл с соседскими детьми – Аней и Владом, потом пришел и залез между нами. Ярослав не играл. Было часов восемь вечера, когда мы задремали.

Около двух часов ночи мы очнулись от сильнейшего толчка. Это был прямой удар в дом. В подвале все посыпалось. Нам было слышно, как наверху рушится стена.

Внутри меня все похолодело: там были мама и бабушка. Сестра вскочила, сказала, что пойдет проверить. Ушла. Я тоже поднялась, стала скакать к выходу из подвала. Услышала душераздирающие крики Тани: «Серега, там Серега, помогите кто-то Сереге!». Из подъезда слышались мужские вопли. Из подвала кто-то выкрикнул, что Серега здесь, что все здесь. Я пыталась перелезть через трубу, по инерции резко выпрямила травмированную ногу, почувствовала острую боль. Остановилась, борясь с болью, прислушалась. Сестра уже звала маму и бабушку.  Я кричала ей: «Таня, что там, что там?». Выйдя из подвала в подъезд, я обнаружила, что теперь могу наступать на поврежденную ногу. Она сильно болела, но уже разгибалась. В подъезде сидел голубь. Прямо на лестнице, напротив открытых входных дверей, которые уже несколько дней не закрывались.  Видимо, он залетел внутрь, тоже пытаясь спастись от взрыва. На улице была ночь, но откуда-то шел красноватый свет. На тот момент я не осознавала этого. Я просто хорошо видела лестницу и голубя. Я взяла его и пересадила со ступенек к стене, за доски, за наши дрова, подумав, что его могут не заметить и раздавить люди или съесть местные кошки. Голубь не сопротивлялся. Он был либо оглушен, либо просто плохо видел, так как это дневная птица. Я снова стала кричать сестре. Она ответила, что мама и бабушка живы. Сказала, чтобы я зашла обратно в подвал.

Она вернулась с моей сумкой и своим рюкзаком, в которых лежали телефоны, паспорта, деньги. Рассказала, что все входные двери в квартиры на первом, втором и третьем этажах выбило, они лежат прямо на лестничных площадках, и теперь очень сложно подниматься на верхние этажи, но в нашей квартире, на четвертом, двери остались, только слетел замок, и они перестали закрываться. Вся плитка в нашей ванной обрушилась. В зале все перевернуто вверх дном. Там, где я недавно сидела, в конце коридора, все засыпано штукатуркой. Мама с бабушкой до взрыва спали, а теперь маме приходится держать дверь, чтобы она не открывалась. Еще сообщила, что в третьем подъезде горит квартира. (Видимо, поэтому я могла разглядеть голубя, хотя сестра его не заметила, когда поднималась, и очень удивилась, что я в такое время обнаружила эту птицу. Мне даже показалось, что она мне не поверила). Она предупредила маму, что горит одна из квартир, что, возможно, дальше огонь не распространится, но нужно быть начеку и ждать рассвета. Мама пообещала, что, если услышит запах гари, будет кричать. Громко, чтобы мы услышали из подвала. Но я, зная мамин характер, сразу предупредила Таню, что никто кричать не будет, что на это надежды нет. Такая уж у нас мама. Заметить гарь – она заметит, но должного внимания не придаст. Внимание ее расфокусировано – то ли в силу преклонного возраста, то ли от сильнейшей гипертонии. Так и вышло. Как-то раз я попросила ее дождаться меня на остановке, чтобы мы вместе поехали из центра города к себе на Левый берег. Ехать долго, около часа. Но перед этим мне нужно было забежать в один из местных магазинов. Она пообещала дождаться. Я спешила, меня не было 10 минут. Когда я вернулась, она уже уехала. Дома мама мне ответила, что меня честно ждала, как я и просила, но только до того момента, пока не пришел автобус. Транспорт подошел – она уехала. Почему я рассердилась, она не понимала. Вот и весь разговор. Именно поэтому сейчас я сидела, как на иголках. Обещаниям мамы верить нельзя.

Потом сестра пододвинулась ко мне ближе и прошептала, чтобы не услышали дети: «Сейчас один ВСУшник убил другого». У меня округлились глаза. Она пояснила: «В квартире, на втором этаже, где живет сосед Сергей, кто-то кричал: «Мои глаза, мои глаза…». Я подумала, что это сосед, стала звать на помощь, но мне ответили, что он здесь, в подвале. Я поняла, что в квартире находятся те военные, которые попросились переночевать. Видимо, они открыли огонь, хоть и божились этого не делать, потому что было прямое попадание именно в эту квартиру. Как будто ее расстреляли из танка! Сначала были стоны, вой, крики, а потом – выстрел, и все прекратилось. Он его добил».

Мы уже не спали. Наш дом обстреливали. Снаряды падали прямо под стены, но такого сильного и прямого удара больше не случилось. Продолжалось это около часа. Затем стихло.

Я сидела и думала о маме и бабушке. Сестра тоже. Потом она сказала, что пойдет еще раз посмотреть, все ли у них в порядке? Пошла. Один из соседей, Игорь, в это же время вышел на улицу покурить. Стоял рядом со входом. Раздался взрыв, и кто-то закричал, что Игорь ранен, попало прямо в колено. Соседи переполошились, его занесли, стали оказывать первую помощь. Сестра все не возвращалась. Я переживала. И тут кто-то из жильцов, находящихся в подвале, крикнул: «Пожар! Горим!»

Ветер дул в нашу сторону. Пламя из горевшей квартиры третьего подъезда продвигалось к нам. Я вскочила и сказала детям обуваться. Стала искать их обувь. Обулась сама. Надела рюкзак сестры за плечи, взяла сумку и плед, которым укрывались. Вывела детей на улицу. Было не понятно, где безопаснее находиться: в горящем доме или на улице под обстрелами, под которыми только что ранило соседа. Все кучковались недалеко от подъезда. Я сказала племянникам держаться соседей. В детских глазах я увидела понимание, собранность и готовность. Отдала Ясе плед и сумку. Сама пошла на помощь сестре.

Несколько минут у меня ушло на то, чтобы я доковыляла с раненой ногой по валяющимся в подъезде дверям на четвертый этаж. Мама стояла в подъезде без обуви, но в куртке. Она в ней и спала, так как все окна были выбиты. Мама была обезумевшая и ничего не понимала.  Я ей стала кричать, чтобы она спускалась, но она стояла.  Я ее спросила, почему она не сообщила о пожаре, но она молчала. Я стала ее подпихивать к лестнице, просила спуститься, дышать было все труднее. Она очнулась и медленно пошла. 

В это время бабушка все еще лежала в коридоре, я ринулась к ней. Таня старалась отыскать подготовленные заранее вещи. Бабушка тоже ничего не понимала. Я кричала ей: «Пожар!». Но она не реагировала. Она долго не могла расслышать и усвоить слово. Я стала ее тянуть и почувствовала под рукой черепаху. В эту ночь они спали на ее груди. Животное я посадила в рюкзак, который так кстати оказался у меня за спиной. Поискала рукой вторую – не нашла. Таня тоже стала вытаскивать бабушку в подъезд. Она была одета тепло, но без колготок, только в носках. Их мы не надевали из-за того, что нам приходилось часто менять ей подгузники. Ноги ее ослабели не так давно, около двух месяцев назад. До этого бабушка тихонечко передвигалась сама. 

Сестра хотела ее спускать на руках. Но я указала на инвалидную коляску, которую мы приобрели полгода назад, летом. Тогда я собиралась бабушку перевозить в Крым, но она отказалась. Ей было тяжело. Отказалась она и в мой январский приезд, но пообещала поехать весной. (Я тогда настаивала, как чувствовала. Было это всего лишь месяц назад до нынешнего приезда!) Коляску мы вытащили. Стали раздвигать, не получалось, так как мы ей толком и не пользовались до этого момента. Потом сестра ее раскрыла. Я потянула бабушку и обнаружила вторую черепашку. Ее Таня тоже положила в рюкзак за моей спиной. Мы постелили плед на сиденье, некоторое время усаживали туда бабушку, вторым пледом ее укрыли. 

Я посмотрела на место, где накануне оставила Тигрюшу. Я знала, что он под завалами, но он все еще там. И что я без труда смогу его достать. Но я не знала, как его нести из-за его размеров и куда его нести? Я еще раз посмотрела в его сторону в полутьму. И попрощалась. Я об этом жалею до сих пор. И сейчас, находя в Интернете видео с нашим сожженным домом, я вижу образ «зверя» там, в нашей квартире, сгоревшего и почерневшего. И мне становится не по себе. Я его бросила.

Затем мы стали спускать бабушку вниз. Несколько пролетов у нас это получалось. Но вскоре нам путь перегородили лежавшие на ступеньках двери. Таня стала звать на помощь мужчин с улицы. В подъезд вбежали Саша и Наташа. Вместе с ними мы спустили бабушку во двор. 

Сестра снова поднялась в квартиру, она хотела отыскать приготовленные сапоги и угги, но их уже не нашла. Скинула с полуразрушенного балкона старые мамины кроссовки и несколько пакетов с вещами. Вынесла свой огромный чемодан.

Я стояла у инвалидного кресла, мама сидела на чемодане и ни на что не реагировала. Таня с детьми носили сброшенные вещи. 

Из одного пакета я вынула бабушкины колготки и принялась их на нее натягивать. Этот пакет я приготовила еще в то время, когда выбирала свои детские тетради и старые письма. Сестра поднесла маме ее кроссовки, мама медленно стала их надевать.

Весь дом полыхал. Горел и соседний, № 8. Было еще темно, где-то четыре утра, может, начало пятого. Снаряды уже прилетали реже, но прилетали. Мы стояли напротив нашей квартиры и не знали, куда теперь идти. Потом соседи стали разбредаться.

Мы медленно выдвинулись в путь, обходя дом справа, хотели выйти на Морской бульвар. Сестра планировала идти к Оле. Мама шаталась и постоянно присаживалась на бордюр. Мы знали, что это давление. Нередко оно у нее поднимается выше двухсот.  Шаталась и я. Ноги почему-то не слушались и очень мерзли. Скорее всего, потому что я неделю пролежала в постели. Была слабость и нервное перевозбуждение. Меня трясло. Сестра тоже нервничала. Дети вели себя спокойно и сдержанно. Они не плакали и не кричали. Не падали, не спотыкались, не задавали вопросов. Они просто делали то, что от них требовал момент: шли и несли вещи. Вскоре мы поняли, что преодолеть каких-то  десять метров до дороги невозможно из-за срезанных взрывами веток деревьев, валяющихся кирпичей и кусков чего-то сожженного и разрушенного.

Мы стояли, растерянные и потерянные, между нашей полыхающей пятиэтажкой № 6 по бульвару Меотиды и сожженной всего лишь несколько дней назад девятиэтажкой № 36 по Морскому бульвару. Напротив, метрах в двадцати, возвышалась давно отгоревшая девятиэтажка №38. Я предложила идти к ней.

Я и Ярослав несли пакеты, сестра катила коляску. Когда мы подошли к подъезду, я обернулась и увидела, как идет, еле передвигая ноги и кутаясь в плед, мама, а рядом с ней уверенно и серьезно шагает малыш и за собой тянет, держа двумя руками сразу, тяжелый, плотно набитый вещами чемодан сестры, который превосходил его по размерам раза в два. Этот ребенок и его жизненная энергия меня не переставали удивлять и восхищать.