Евгений Каменев: «Для многих эта война — в телевизоре»

Евгению Каменеву 32 года. Жил в Москве, учился в МГУ. Имеет два высших — химическое и экономическое. Работает частным преподавателем. Дважды выдвигался в мундепы в родном Ясенево. Оба раза не прошел. После объявления «частичной мобилизации» из страны уехал: «Мне легко представить, как в военкомате вычеркивают мою специальность и вписывают — “водитель танка”». О готовности конфликтовать за отстаивание своих прав и не готовности «проходить ниже радаров», Евгений говорит в проекте «Очевидцы».

Расскажите о себе.

— Меня зовут Каменев Евгений, мне 32 года, я частный преподаватель и репетитор. По первому образованию я химик, ещё я окончил магистратуру экономического факультета. Я продолжительное время преподавал математику для школьников и совмещал эту работу с разными политическими активностями.

Есть мнение, что наука в России становится все более изолированной. Что вы, магистр экономики, думаете по этому поводу?

— На мой субъективный взгляд, до начала полномасштабных боевых действий, вторжения в Украине, взаимодействие хоть как-то сохранялось, студенты ездили на стажировки, были программы обмена, были совместные публикации, была возможность публиковаться в зарубежных журналах, все было доступно. Насколько я знаю, сейчас с этим очень большие трудности. В первую очередь это бьет, конечно, по квалификации, потому что наука — это очень сложная субстанция, над развитием которой во всем мире работает огромное количество людей, и если мы добровольно или вынужденно отказываемся от участия в этой кооперации, то мы сокращаем наши возможности. Плюс мы утрачиваем доступ к использованию передового оборудования. Насколько я знаю, многие западные компании, которые производят те же приборы для химического анализа, поуходили из России и больше не предлагают свой продукт на нашем рынке. Это частично замещается российскими или китайскими приборами, но здесь как на рынке автомобилей — когда у вас сокращается конкуренция, у вас растут цены и падает качество.

Когда и почему у вас родился интерес к гражданской активности?

— Я пришел в это достаточно случайно в 2017 году, в разгар муниципальной кампании в Москве. С одной стороны, представители российской оппозиции решили нести идею избираться в депутаты в массы, им требовалось огромное количество кандидатов в депутаты, которые будут участвовать в выборах, а потом, в перспективе, представлять демократическую оппозицию в районных советах. С другой стороны, власть традиционным образом пыталась этому противодействовать, размывая явку и всячески стимулируя различных граждан участвовать в этих выборах, чтобы списки кандидатов раздувались до 30 фамилий. Я попробовал в этом поучаствовать и этот опыт меня в некоторым смысле удивил или даже шокировал. Ощущение того, что в России выборы фальсифицируются, постоянно витало в воздухе, это ни для кого не было секретом, это все обсуждали и говорили: «Все куплено, все предрешено, там никак не избраться». Но что-то меняется, когда ты видишь, как именно это происходит, как это реализуется. В моем случае получилось именно так: в день голосования — а тогда это еще был один день, были же времена — я решил понаблюдать за подсчетом голосов на одном из избирательных участков, на котором я был кандидатом. Это был мой первый опыт наблюдения, и так получилось, что я случайно попал именно на тот участок, где днем был вброс. Узнал об это я по косвенным признакам. Выборы шли целый день, вроде все было нормально, даже присутствовали какие-то наблюдатели, потом я прихожу на процедуру подсчета голосов и вроде бы все начинается нормально. По логике как должно быть? Мы считаем списки, понимаем, сколько у нас избирателей, после этого считаем бюллетени, убеждаемся, что бюллетеней столько же, сколько избирателей, и таким образом понимаем, что все сходится, все замечательно и, скорее всего, выборы прошли честно. Здесь же все процедуры стали выполнять одновременно. Я спросил председателя: «Зачем так?», а он говорит: «Ты целый день гулял, а мы 12 часов работали, и еще непонятно сколько будем работать. Мы это все делаем, чтобы быстрее закончить. Завтра нам на работу, так что давай не мешай нам». Я обратился к другому знакомому активисту, он приехал и подтвердил мои опасения, после я посмотрел по статистике, и по ней было видно, что у нас проценты голосов заметно отличаются от того, что было на других участках в этом районе. Стало понятно, что тут нахимичили. Я обратился с этим в Московскую избирательную комиссию, говорю, так и так, у меня есть подозрения по этому участку, предоставьте, пожалуйста, записи видеонаблюдения с участка. А тогда же у нас везде велось видеонаблюдение и был свободный доступ к записям, по-моему, даже никакую капчу не надо было вводить, просто заходишь на сайт и смотришь. Но резюме мне было такое: «Ничего мы вам не покажем». И это меня возмутило, задело мое чувство справедливости и с тех пор я и втянулся.

Почему вы решили сами пойти в депутаты?

— На экономическом факультете я учился по программе «Государственная политика и регулирование» и так получилось, что производственную практику я проходил в Совете Федерации. Мне понравилось, это было интересно, я поприсутствовал на заседаниях комитетов, даже пообщался с какими-то руководителями. В общем, у меня проснулся интерес к этому, а тут появилась возможность поучаствовать во всем уже в другом качестве, потому что практика-то прошла за месяц и все, было и было. Первичный интерес, наверное, у меня образовался за счет этой практики. Дальше уже мое задетое чувство справедливости не давало мне возможности отказаться от участия в этом. Я оба раза не прошел. Муниципальные выборы — это довольно нишевая история, там не то чтобы много возможностей на что-то повлиять, особенно в Москве. Наверное, у меня было желание сделать жизнь вокруг себя лучше, чтобы окружающие меня люди были счастливее, как-то повлиять на это, возможно, потешить чувство собственной важности. Не каждый умеет читать юридические документы и понимать законы, не каждый готов конфликтовать и отстаивать свои права. Во второй раз я избирался в Ясенево, и шел туда с настроением помочь людям решить их конкретную проблемы с жилищниками. В то же время разворачивались протесты против застройки Битцевского леса, в некоторых акциях я участвовал, но самое главное, что эта застройка была вне правового поля. А для меня достаточно уже этого. Если какие-то люди считают, что они выше правил, выше законов, то я считаю себя должным, что ли, объяснить им, что это неправильно. В протестах я принимал участие с такой же позицией.

Как прошел ваш день 24 февраля 2022 года?

— Утро 24 февраля я встретил со смартфоном в руках. Было понятно, что произошло что-то, чего не должно было ни в коем случае произойти. В тот момент я вообще не ожидал ничего хорошего, я понимал, что будет очень плохо. Любая война — это жертвы, это гибель людей, это уничтожение благосостояния тех людей, которым посчастливилось выжить. Я не вижу ничего, что можно было бы записать в позитивные стороны боевых действий.

Когда и почему решили уехать из России?

— Уехать из России я решил после объявления частичной мобилизации. Несмотря на то, что мобилизацию объявили частичную, я свою страну знаю, здесь все работает абсолютно непредсказуемым образом и никто никаких гарантий не дает. Мне легко представить ситуацию, когда у меня в военном билете вычеркивают мою специальность и ручкой вписывают «стрелок» или «механик-водитель танка». В какой-то момент я понял, что риски для меня уже превышают все мыслимые пределы, и связаны они были в том числе с политической активностью. Я какое-то время думал о том, чтобы продолжать оставаться в России, но, может быть, сменить место жительства, но в итоге понял, что единственный надежный вариант — это уехать за границу. Я решил переехать в Грузию. На границе без преувеличения была гуманитарная катастрофа. Я видел столько отчаяния в глазах людей, стоявших в той очереди, особенно среди тех, кто был на автомобилях. Кому-то приходилось целую неделю там находиться, при том, что там нет магазинов, и ни еды, ни воды не купить. Вся дорога — это бесконечная пробка, которая часами не движется. Я изначально тоже планировал пересекать границу на автомобиле, но очень быстро от этой затеи отказался, и оставил машину во Владикавказе. Я купил велосипед и в итоге перешел с ним. Когда я ночью стоял в очереди на КПП, я в какой-то момент понял, что на грани обморока. Тем не менее, я перешел границу и оказался в Грузии. Наверное, это было правильным решением.

Спустя некоторое время многие уехавшие от мобилизации вернулись обратно. Почему не вернулись вы?

— Я до сих пор хорошо помню то ощущение, с которым я уезжал, и мне бы не хотелось проходить через подобный опыт второй раз. Также не факт, что во второй раз получилось бы. Сейчас же постоянно витает в информационном поле информация о том, что у них теперь есть возможность выборочно закрывать выезд за границу. У меня уже начала потихоньку складываться жизнь за рубежом, торопиться вроде бы некуда. Понятно, что иногда накатывает тоска по близким людям, оставшимся в России. Вместе с тем мне выпала возможность пожить по-другому. Я думаю, что этот опыт будет полезным, потому что рано или поздно война закончится, а наша страна будет в истощенном состоянии. Кому-то надо будет её восстанавливать и исправлять, и лучше я вернуться тогда, чтобы заниматься чем-то созидательным и полезным, а не буду думать о том, как спрятаться от очередной мобилизации или избежать риска отправиться на войну.

Следите за российскими новостями? Что радует, что пугает?

— Поводов для радости до недавнего времени не было. То, что освободили политических заключенных — это, по-моему, событие, которое до сих пор недооценивают, в первую очередь в плане влияния на релокантов. Если откровенно — мы перегружены плохими новостями из России. В очередной раз пробивается новое дно, все это печалит сильнее и сильнее. Я уже перестал смотреть сводки с фронта, но когда смотрел, меня ни одна новость не радовала. Пишут: «Одна сторона продвинулась туда, другая сторона продвинулась сюда», а я вижу: «Здесь убили людей, здесь убили людей и здесь убили людей». Нам очень не хватало хороших новостей. И это та новость, которая придает сил, возвращает хоть какую-то уверенность в том, что рано или поздно все сможет наладиться.

Вы общаетесь с украинцами?

— Я общаюсь с некоторыми украинцами, с которыми познакомился в Грузии, и иногда мне доводится общаться с украинцами, до сих пор живущими в Украине. Я думаю, что это общение очень важно, потому что на фоне этой войны естественно присутствует очень серьезная неловкость. Мне очень сложно подбирать правильные слова, чтобы общаться с ними, иногда бывает трудно смотреть им в глаза. Надо сказать, что иногда они демонстрируют встречное понимание. Мы чаще слышим об обратных историях, когда украинцы, находящиеся в эмиграции, пытаются продемонстрировать, что россиянам здесь не место. В эмоциональном плане я, конечно, понимаю их. Когда в твоей стране идет война, гибнут люди, страдают твои близкие, очень непросто находить в себе силы, чтобы абстрагироваться от всего и понять, что конкретно этот россиянин, с которым ты коммуницируешь, вообще к этому не причастен. Если он никак к этому не причастен, то, может быть, не стоит на нем вымещать свою обиду. Есть украинцы, с которыми я поддерживаю диалог и это здорово. Может быть, это не совсем корректное представление, но эта война пытается нас поссорить, столкнуть лбами, объяснить, что почему-то украинец враг мне, а я враг ему. То, что мы сохраняем эту коммуникацию показывает, что у них ничего не получается. А ещё война рано или поздно закончится, но мы останемся соседями. У нас нет опции разъехаться, как с соседом на лестничной клетке. Мы не можем продать квартиру, купить её в другом доме и больше никогда не видеться. Мы все равно будем соседями и нам придется выстраивать какие-то взаимоотношения. Понятно, что торговать — это лучше, чем воевать. Я думаю, что в какой-то момент мы к этому придем, и чем раньше, тем лучше.

Что ждет Россию? Что ждет Украину?

— Я думаю, что у Украины после окончания войны стартовая позиция все-таки будет лучше. Очевидно, что страну придется отстраивать, но Украина не останется с этой проблемой в гордом одиночестве — её поддержит мировое сообщество. Что касается России, то наше благосостояние сейчас активно растрачивается на то, чтобы вести боевые действия. Благосостояние, которое нарабатывалось годами, а то и десятилетиями. Понятно, что стартовать мы будем скорее из минуса. Я верю, что есть люди, которым не все равно, и мы будем над этим работать. Если долго мучиться, то что-нибудь получится.

Вернетесь в Россию, когда режим рухнет?

— Вряд ли я буду на первом рейсе, но рано или поздно к этому придет. Скорее всего, я буду продолжать работать в образовании, но это не точно. Возможно, я буду принимать участие в политической деятельности. Это все очень сильно зависит от того, как будет выглядеть Россия в будущем, какие люди будут принимать там решения, насколько общество будет включено в принятие этих решений.

Что дает вам надежду?

— Надежду дают люди. Я вижу примеры крайне достойного поведения со стороны моих сограждан, я вижу, что они очень часто не остаются безучастными к чужому горю, они поддерживают друг друга, поддерживают украинцев, которые пострадали от войны, втягиваются в какие-то благотворительные или волонтерские инициативы в стране, в которой проживают. У всех, конечнго, по-разному, но я встречал достаточно людей, не прощающихся со своим прошлым, не делающих вид, что раз мы переехали, то началась новая жизнь, а прежней и вовсе не было, и теперь я грузин, немец или американец. Нет, это люди, которые прекрасно помнят кто они на самом деле, которые любят нашу страну так же, как я, и ждут, когда этот кошмар закончится. Вероятно, они будут принимать участие в том, чтобы устранять последствия этого.

За что вы любите свою страну?

— Я не знаю. Любовь — это иррациональное чувство. Это так, что сегодня мне выгодно называться русским, поэтому я буду им называться, а завтра уже невыгодно, и это повод для развода со своей собственной страной. Нет, это не так работает. Это общество, среда, в которой я вырос, это язык, на котором я разговариваю, это люди, которые меня научили каким-то правильным и хорошим вещам, и которые до сих пор продолжают учить этим же вещам других людей. Это какие-то привычки или правила поведения. Когда ты приезжаешь в другую страну, то понимаешь, что люди живут здесь по каким-то другим правилам, и они как-нибудь да отличаются от того, к чему мы привыкли. Это тоже вызывает некоторый дискомфорт, ведь нам комфортнее находиться в условиях, к которым мы привыкли. Плюс опыт эмиграции очень хорошо подсвечивает те вещи, которые в нашей стране находятся на действительно хорошем уровне.

Почему начало войны не вызвало массовых протестов?

— Во-первых, протест был. Он безусловно имел ограниченный характер, потому что люди прекрасно понимали какие риски они несут, участвуя в этих протестах. Это очень серьезные риски: от лишения свободы до физической расправы или даже убийства. Проблем много, а веры в то, что это может на что-то повлиять, нет. Наша пропаганда очень долго работала на то, чтобы объяснить нам, что от нас ничего не зависит, что безопаснее, грамотнее, умнее и рациональнее проходить ниже радаров и никак не отсвечивать. Люди достаточно рационально себя ведут, и скорее удивляют люди, которые протестуют, которые, несмотря на все эти риски, не стесняются открыто декларировать свою позицию. А то, что люди остались и не уехали — не каждый человек может уехать. У меня, например, не было проблемы с работой, я провожу уроки дистанционно, мне нет разницы как их проводить: из Москвы, Кутаиси или Германии. А если человек, например, работает машинистом в метро. Он может уехать и обеспечивать себя? Это сложный вопрос. А если у человека ипотека? Мало того, что у него с заработком проблемы, так ему еще и ипотеку выплачивать. А если у него семья и дети? Можно ли назвать такое поведение легкомысленным, когда человек, несмотря на то, что на нем есть какой-то груз обязательств, собирает вещи и из-за своей политической позиции берет и переезжает в другую страну? Не знаю, к этому можно по-разному относиться. Но я не сужу тех людей, которые остались. Я прекрасно понимаю, что есть тысяча и один аргумент, почему они поступили так, а не иначе.

Почему многие поддержали войну?

— Первая причина — это убеждения, вторая причина — деньги. Есть люди, которые искренне верят в то, что России что-то угрожало и «если бы не мы напали, то напали бы на нас». Про деньги тоже все понятно — в стране общий уровень благосостояния невысокий, а расслоение огромное, поэтому это может стать единственный способ хоть как-то решить свои финансовые проблемы. Есть люди, которые поддерживают эту войну, потому что для них это война в телевизоре, и им тоже хочется чувствовать сопричастность к чему-то «великому», хотя, конечно, в этом нет ни великого, ни хорошего. Я много по этому поводу общался с иностранцами, и они обычно недоумевают. Говорят: «Ну, как так?» Сложно сказать, сколько людей действительно поддерживают войну, ведь есть разные оценки. Кто-то говорит, что чуть ли не все ее поддерживают, кто-то говорит, что от силы процентов 10-15, но так или иначе эти люди есть, и это тоже члены нашего общества. Мы не можем просто взять и закрыть глаза на то, что эти люди существуют. Понятно, что у этого есть какие-то причины, но с этим надо работать, как-то переубеждать людей.

О чем мечтаете?

— Мы как будто перестали мечтать. Понятное дело, что хочется, чтобы как можно быстрее закончилась война. Хочется, чтобы наша страна как можно быстрее встала на путь нормализации и избавилась от той репутации, которая сейчас сложилась. Мне хочется, чтобы в российских школах снова стали учить хорошо, чтобы каждый подросток в нашей стране имел доступ к образованию. Может быть, так бы мы сделали ситуацию, в которую попали, менее вероятной.