Армина Вольперт: «Я отказалась принимать Лепса»

Армина Вольперт, бывший почетный консул России в Мексике, об отказе от прибыльного туристического бизнеса с РФ, помощи раненым украинцам и борьбе с пропагандой. Что происходит в закулисье роскошного туризма во время войны в Украине? Какова роль Мексики в контексте этого конфликта? Личная драма: путь от первопроходца в мексиканском туризме для русскоговорящих до «предателя родины» и «проукраинской активистки».

Расскажите о себе.

— Меня зовут Армина Вольперт, я родилась и выросла в Вильнюсе, после этого полтора года жила в Петербурге, в то время еще в советском Ленинграде. Я училась олигофренопедагогике в Герценовском университете, эта тема меня всегда интересовала. После я эмигрировала в Израиль фактически в самом начале последней волны эмиграции, в 1989 году. В Израиле я закончила университет и медицинский факультет. Я то, что называется speech therapist — это такой формат американского образования. Я специалист по коммуникации, по восстановлению речи при неврологических проблемах. Я долго работала в совершенно замечательном реабилитационном центре «Левинштейн» в Израиле. Волей судеб я попала в Мексику, и я уже здесь более 26 лет. Туризм стал моей основной темой. Ко мне вдруг вернулся русский, потому что до этого я почти не говорила на русском. Я начала работать с русскоязычным туризмом, начиная с самого начала, как гид от аэропорта, закончила курс антропологии и мексиканской истории, и написала первый путеводитель по Мексике российского издательства «Вокруг света», написала очень много статей. Создание мексиканского русскоязычного туристического продукта — это была моя тема, я очень это любила. У меня есть туристическая компания в Мексике, я больше 20 лет принимала русскоязычных туристов, в основном, высокого уровня: первая линия правительства и шоу-бизнеса России, Украины, Казахстана, Азербайджана. Но все же 80% моего бизнеса была связана с Россией. Я была 7 лет почётным консулом Российской Федерации в Кинтана-Роо. В 2015 году ко мне обратилось посольство, а я была невежда, совершенно не понимала весь историко-политический фон. Я чувствовала себя иностранкой, просто хорошо говорящей на русском языке, не было понимания или какого-то бэкграунда после Крыма. Это сейчас я всё понимаю, а тогда я приняла эту позицию, ведь это и не мешало, и не помогало моему бизнесу. Я очень много времени уделяла этому гуманитарному проекту на добровольных началах. Да, это 100% был гуманитарный проект, и это была совершенно замечательная работа и сотрудничество с посольством.

Что побудило вас стать почётным консулом России в Мексике?

— Тема престижа, безусловно, была для меня релевантна, потому что на позицию почётного консула выбирают людей, которые известны в городе, у которых есть средства и которые могут бесплатно помогать какой-либо стране. Здесь, в Канкуне, это очень развито, так как это основной курортный город в Мексике, один из мировых центров туризма, у нас даже есть так называемый «Консульский дом», где больше 40 почётных консулов, представляющих разные страны. Это абсолютно гуманитарный проект, потому что ты тратишь огромное количество времени на то, чтобы реально помогать людям, и это literally, то есть ты спасаешь людей. У меня на тот момент уже был совершенно замечательный бизнес, большая компания, я была очень глубоко замешана в политике Министерства туризма Мексики, я всё время общалась с министром туризма. Могу похвастаться, я была одним из основных факторов давления на министерство, чтобы для российских, а потом и для украинских клиентов и туристов, ввели электронные визы. Я встречалась с президентом Мексики, на тот момент это был Кальдерон, объясняла все министру иностранных дел, и это сработало. В тот момент российское посольство начало искать здесь представителя, оно обратилось в «Консульский дом», и все его представители показали на меня. Я не очень понимала политический фон на тот момент, только знала, что буду представлять страну и сидеть около её флага, но у меня не было никаких негативных эмоций к нему. Например, в 14-м году, когда начался Майдан, я находилась в Петербурге с большой мексиканской делегацией, и из Петербурга мы должны были лететь тогда еще прямым рейсом в Киев в то утро, когда начался Майдан. В итоге, может быть, я бы сама и поехала туда, но со мной было почти 20 мексиканцев, которыми я, естественно, не могла рисковать. И даже после этого я ничего не понимала, и в 15-м году приняла предложение Российской Федерации стать их почетным консулом.

Что входило в ваши обязанности на должности почетного консула России в Мексике?

— Работа почетного консула — осуществлять связь между мексиканскими властями и пострадавшими. Это может быть любой контекст: от простого задержания на улице и заключения в тюрьму, в СИЗО, до болезни, когда у туриста, например, нет страховки, и надо общаться с больницей или сделать так, чтобы его не перевели в генеральный госпиталь, где медицина гораздо хуже. Как-то раз приехала совершенно замечательная беременная девушка — муж послал ее сюда рожать. Роды здесь вообще особая тема, они были и, по-моему, продолжают быть очень большим бизнесом для россиян, потому что здесь сразу выдают документы, из-за чего сюда приезжало огромное количество рожениц. И вот эта девушка сюда приехала, а местные консьержи отговорили её от нормального и хорошего частного госпиталя, она рожала в каком-то очень странном месте и, в итоге, погибла, а ребенок остался в очень тяжелом состоянии. Это была в чистом виде халатность врача, который оказался даже не врачом. Этого ребеночка мы пытались несколько месяцев держать в скорой, чтобы он выжил. Я организовала «медицину-катастроф», чтобы мы вывезли этого ребенка в Россию, но в итоге он все равно, к сожалению, умер. Это один из очень драматичных форматов работы, к которому я была полностью подключена, вместе с отцом ребенка, который приехал уже после родов.

Что подтолкнуло вас к немедленному увольнению 24 февраля 2022 года?

— 24 февраля не стало первым днем сомнения в моей позиции. Я последние 15 лет ездила в Россию два раза в год. Я очень лингвистический человек, очень люблю русский язык, и в Вильнюсе в своё время я училась на филолога, и в Питере выбрала лингвистическо-медицинскую специальность, поэтому для меня первым симптомом того, что в России что-то происходит, был телевизор. Я приезжала в холодную Россию одна, поэтому когда я приходила в номер, то сразу включала телевизор и смотрела старые и любимые советские фильмы. Но вдруг я поняла, что нет ни одного канала, на котором я могу смотреть что-то доброе и светлое, и ещё я начала слышать русский язык. Я не особо вслушивалась в то, что они говорят, просто слышала русский язык. Это вообще отдельная история про мои отношения с русским языком. Он деградировал в какую-то совершенно невозможную форму, и каждый год он всё больше и больше меня раздражал. Это был плохой язык, он стал очень агрессивным. Закончилось это все тем, что я включала BBC на английском, потому что не могла слышать ни этот язык, ни передачи, которые были на каждом канале. Как потом оказалось, это просто была пропаганда. Потом начали происходить другие вещи: я помню, что начала чувствовать себя дискомфортно, когда приходила на собрания консулов и сидела перед российским флагом. Я понимала, что это идёт совершенно вразрез с тем, что я чувствую. Это были ощущения на интуитивно-эмоциональном уровне, то есть я это даже не формулировала. А потом отравили Навального, за которым я даже не следила и не знала, кто это. Но я помню, что позвонила своему российскому другу — он интеллектуал, умница, мой очень хороший друг — и сказала ему: «Ты знаешь, Сергей, страна показывает какие-то свои странные лица и я ничего не понимаю. Понятно же, что его отравили, а я тут сижу с этим флагом и представляю Россию. Мне дискомфортно. Как ты думаешь, может быть мне уволиться?». А он мне говорит: «Ты с ума сошла? Это гуманитарный проект, ты к политике вообще не имеешь никакого отношения». Он погасил моё внутреннее беспокойство. А 24 февраля моментально дало понимание того, что ни одной секунды больше я не могу представлять эту страну.

Какой была реакция ваших коллег?

— Само увольнение приобрело какой-то совершенно неимоверный импакт, которого я вообще не ожидала. Я просто сразу же ночью написала твит об этом, а на следующее утро у меня уже разрывался телефон — все СМИ Мексики хотели взять у меня интервью. Они не очень понимали разницу между дипломатом и почётным консулом, поэтому они решили, что российский дипломат уволилась, а это такая экзотическая история, насколько я понимаю. Вообще, я не знаю, сделал ли так кто-то ещё из всех российских дипломатов и почётных консулов по всему миру. Я знаю, что уволился только дипломат, который был в ООН. На момент увольнения я не очень понимала весь масштаб своего поступка. Для меня это было просто естественно, и я решила, что об этом даже никто не узнает. Я написала письмо в посольство и поблагодарила их. Я действительно замечательно с ними работала, там были очень приятные люди, которые очень меня уважали, даже могу сказать, что любили. А потом меня начал травить российский рынок и бизнес. Мне начали писать коллеги и задавать очень странный вопрос, и я даже не сразу поняла, о чем он: «Где ты была 8 лет?» Я начала считать годы не понимая о чем они. Вот уровень моего невежества. Потом я подумала, что поняла о чем они, и спросила их: «А при чем тут Донбасс, при чем 8 лет?» Только потом я полностью поняла про «Бомбас бомбили». Ещё мне говорили о том, что я предала родину, что тоже было очень интересно. Мне рассказывали мои близкие люди, что были даже организованные бойкоты — по внутренним чатам роскошного туризма писали: «Все, с Арминой мы не работаем, Армина оказалась предателем родины».

Какие инициативы вы предпринимаете для поддержки Украины из Мексики? С какими вызовами сталкивались?

— Надо учесть, что я нахожусь в Мексике, а это очень специфическая страна, особенно в отношении этого конфликта. Она исторически очень тесно связана с Россией «красной» темой. Мексику называют страной розовых революционеров и левого движения, поэтому официально она нейтральна, но у меня есть к этому ряд вопросов. Я в какой-то момент поняла, что у меня совершенно особая позиция, потому что у меня есть голос бывшего почетного консула Российской Федерации, то есть я не просто человек с улицы, у меня есть бэкграунд работы с обоими рынками, которые я подняла и сделала очень сигнификативными, очень доходными в туристической отрасли для этой страны. А ещё у меня есть некий бэкграунд, который позволяет мне понимать и чувствовать то, что происходит с моими украинскими коллегами. То есть во мне вдруг проснулась вся эта тема с моими украинскими предками. У меня, зная контекст своей страны, была цель сделать мероприятия, которые никаким образом не могли бы интерпретироваться как политические, и я решила сыграть на туристической теме. Это был как раз тот ужасный февраль, когда все украинцы сидели без света и в холоде. Я очень хорошо помню, что эта идея пришла ко мне после того, как я узнала, как переводится февраль на украинский — лютий. Вот в этот лютий месяц без электричества я поняла, что должна физически их согреть. Я должна была сделать что-то такое, чтобы они выехали и побыли у меня хоть сколько-то, и при этом чтобы я могла раскрутить это, сделать из этого некий медиа фон, чтобы все рассказывали о том, что приехали люди из Украины и что они переживают. И это сработало совершенно прекрасно — я попросила всех украинцев правильно выглядеть визуально, поэтому когда они сошли с трапа самолетау, у них всех было написано на майках «I am Ukrainian». Было огромное количество прессы, наверное, вся местная пресса, вышло огромное количество публикаций про это, и фактически через год после начала войны Украина опять появилась в прессе. У них, естественно, брали интервью, и эти девочки рассказывали, что они там пережили, что сейчас переживает страна. Мне кажется, что это было важно. Это был февраль 23-го. До этого я начала другой проект. Единственное, что я умею делать, это говорить и рассказывать, поэтому я начала вникать в исторического контекста этого конфликта и давать конференции в университетах. Всё это началось с девочки, с которой я плавала в бассейне. Я была совершенно зацикленна на теме войны, с этой накопленной болью, а она преподаватель одного из университетов. И она мне предложила: «Слушай, приходи и расскажи нам об этом. Мы же ничего не знаем, вообще понятия не имеем откуда тут ноги растут», и это действительно так. Мексика этим и хороша, и плоха — у неё наивный ignoring, то есть люди не знают об этом не потому, что у них нет сердца или они говорят: «Путин сильный лидер». Нет, они просто не в курсе, поэтому надо было просто сделать так, чтобы они стали в курсе. Я решила, что это моя миссия. Всё началось с того небольшого университета Del Caribe, а дальше я прошла все университеты. В какой-то момент мне кто-то сказал: «Да ты проукраинский активист», а я и не в курсе была. Я дошла до своего апогея и максимума, о котором мечтала, в замечательном «Музее памяти и толерантности» в Мексика-Сити, где были представлены все мои генетические «катастрофы». Мне понятно, что то, что происходит в Украине, это геноцид, и я считала, что это самое релевантное место для того, чтобы дать такую конференцию. Я нашла способ, как выйти на этот музей, и несмотря на политический фон, мне дали эту платформу, чтобы я смогла провести там презентацию. Я живу в невероятной стране со всех точек зрения, у нас у всех очень комфортная жизнь, поэтому для сравнения я сначала ставила звуки обычного мирного города, а после этого на всю мощь просто включала им сирену и говорила: «В этот момент вся Украина живет под эти звуки». Я даже детям это включала. И люди просто на физиологическом уровне реагировали на это, что для меня было это очень-очень важно.

Как украинская диаспора в Мексике поддерживает соотечественников? Какое участие в этом вы принимаете?

— У Украины, естественно, огромная потребность в протезах, она просто с этим не справляется, и совершенно замечательная президент украинской диаспоры в Мексика-Сити Илона организовала проект: она обратилась к целому ряду мексиканских компаний по протезированию и реабилитации раненых, и время от времени привозит сюда, в Мексику, раненых ребят. У них очень большой возрастной разброс. Первые люди, с которыми я общалась — это два очень взрослых человека: одному было, по-моему, 54 года, он ушел добровольцем на войну, почти дедушка, а второму 45 лет. Естественно, они никакого отношения к войне не имели, никогда не служили в армии, просто встали под ружьё и ушли на войну. И, естественно, каждый из них был без ноги из-за мин. Из-за мин вообще очень многие теряют конечности. Русский язык — это отдельная тема для украинцев. Надо сказать, что он у них гораздо лучше, чем у россиян. У украинцев, по сути, русский — родной язык, но они прикладывают все усилия в мире для того, чтобы перейти на украинский язык. Это может даже звучать неестественно, но они продолжают это делать. Поэтому эти люди после ранения украинизируются, и это видно даже по прическам. Они бреют виски и у них получается как будто украинский чуб. А на фотографиях до войны ничего этого не было. Сейчас эти люди, прошедшие жернова войны, стремятся к своей украинскости, как к некой идентичности. Мне кажется, что они хотят это подчеркнуть даже визуально, ведь им это помогает, и появляются эти чубы. У всех были свои бизнесы: у одного по продаже чего-то, у другого какая-то фабрика, но они пошли добровольцами на войну. Недавно была история с совершенно чудесным мальчиком Сергеем, я даже написала о нем статью, он довольно много работал с Россией до войны и Крыма. Он молодой отец, у него, по-моему, две девочки восьми или девяти лет, и когда началась война он ушел добровольцем. Он решил, что хочет быть фельдшером, закончил курсы, и отправился на поле боя. У него было очень тяжелое ранение, когда он пытался добраться до раненого — ему оторвало ступню, и он 9 часов полз. Это история времен Второй мировой войны, не меньше. Мы с ним очень много говорили о том, как на него повлияла книжка выжившего психолога из Освенцима Виктора Франкла. В тот момент он понимал, что должен решить умереть ему или нет. Вокруг бомбежка, его не могут спасти, ему оторвало ступню, и он решил себя вытянуть, выжить. Он полз, и полз по трупам российских солдат, что тоже совершенно невозможно вынести. В итоге он приехал в Мексику, ему сделали здесь протез, и принимала его здесь я. Они из другой жизни. Этот красивый кусок мирной жизни в Мексике — это некая вставка в абсолютно иную реальность, в которой они существуют, и в итоге они возвращаются в нее. Мне они показались очень сильными, очень оптимистичными, у них есть враг, и этого врага надо победить. Сергей говорил: «А какие у меня варианты? Это моя семья, это мой дом, это моя земля. Что мне делать?» Я не вижу у них никакой усталости, никакого надлома от того, что они потеряли одну из конечностей. Они абсолютно полноценны и занимаются спортом как сумасшедшие, они в хорошем состоянии. Я говорила о фонде Илоны на своих конференциях, чтобы люди собирали им деньги. Сейчас у меня есть ещё один проект, и я очень надеюсь, что он поможет Илоне и следующей группе уже с протезами, но об этом пока рано говорить. До этого моя миссия была чисто психологической: я просила людей приехать сюда и общалась с отелями, кстати, они с огромной радостью участвуют в этом гуманитарном проекте. Мы привозим их на четыре-пять ночей в Канкун, я со своей стороны обеспечиваю все наземное обслуживание, и они ни копейки не платят, живут в роскошных отелях, где ночи стоят по 1000-1500 долларов, видят море. А я смотрю на них, и для меня это такая радость, как будто с любовью смотришь на ребенка, который вырос. Вот так я смотрю на этих ребят, сидящих в бирюзовой воде и боящихся дышать от наслаждения. Это такое счастье.

Как вы приняли решение отказаться от российских клиентов? Какие последствия это имело для вашего бизнеса?

— Уход с этого рынка произошел не моментально. По мере того, как происходили разные вещи, по мере того, как даже мои близкие друзья, которые вроде были против войны, продолжали жить свою жизнь, и не просто продолжали, а задорно демонстрировали, как прекрасно они выживают в условиях санкций, какие у них замечательные доходы в тех странах, которые их принимают, как устраивают какие-то невероятные мероприятия. А параллельно у меня на связи мои украинские коллеги, которые вдруг превратились в просто очень близких людей, потому что я точно так же с ними не могла дышать, когда их бомбили. Все дошло до такого уровня идентификации с ними, что я пошла к психологу и сказала: «Вы знаете, я не могу жить. Я живу в раю, я не имею никакого отношения к Украине, я не имею никакого отношения к России и к этой войне, но при этом я совсем не сплю». 90% моих украинских коллег потеряли самых близких людей: одна девочка потеряла брата, другой потерял племянника, одна совершенно замечательная коллега потеряла бабушку в Харькове и так далее. Это превратилось в ад для моей жизни, я все время плакала, и в какой-то момент я поняла, что должна что-то с этим делать. Я попросила своего психолога: «Вытащи меня с этого поля боя, это не моя война. Я не знаю, что с этим делать». Год назад мои украинские коллеги сидели на российском мероприятии, то есть это было не два совершенно разделенных рынка, а один большой роскошный туризм на русском языке, украинцы часто были клиентами русских или наоборот. А сейчас вся российская индустрия продолжила жить как ни в чем не бывало. Это стало первой точкой, когда я перестала понимать, что происходит с физиологией этих людей. У них эмпатия просто не существует как орган. 31 декабря 2022 года — это та точка, после которой я поняла, что не хочу иметь с этим рынком и с этими людьми вообще никаких связей. Украину и Киев бомбят всю ночь — дорогая Россия поздравляет их с Новым годом — а все мои коллеги в Дубае и в невероятных одеждах празднуют Новый год. Я ведь не хотела, чтобы они вышли на Красную площадь с белым листом, но я ожидала хотя бы некой скромности, некоего сочувствия. Я отменила празднование юбилея своей компании в феврале. 15 лет мексиканской компании, но я год не могла ничего праздновать, а через год провела юбилей «15+1 год» в узком кругу своих. Здесь же после Бучи, после постоянных бомбежек люди, которые говорят на разных языках… люди из моей индустрии — это непростые люди, а люди совершенно европейского замеса, они иногда говорят на трех-четырех языках, их дети учатся в Америке. И ты смотришь на этого человека, как он тихо вывозит своего мужа или дочь в Дубай, а сам празднует юбилей своей компании с Лазаревым на сцене. Это лицемерие и абсолютное отсутствие эмпатии. Я поняла, что не хочу общаться с этими людьми. «Но ведь это российские деньги и такие клиенты!» Когда мне приходили запросы принять Лепса или Андрееву, я говорила: «Я не спонсор терроризма», и меня спрашивали: «Ты что, не принимаешь их? Ты же отказываешься от денег» Да, я потеряла из-за этого огромное количество денег, это был очень большой бизнес. Анализируя сейчас те отношения, я понимаю, что там все было про деньги. Мне кажется, это конформизм, мещанство и отсутствие эмпатии как физиологического органа. У очень многих из этих людей есть возможность жить за границей и перестать работать с Россией, но они решают продолжить вести этот бизнес.

Какую роль, по-вашему, играет Мексика в контексте этой войны?

— Мексика исторически очень связана с Россией, с революцией. Считается, что мексиканская революция была предшественником русской революции 1917 года. Надо определить какую-то временную точку, начиная с которой мы можем говорить о влиянии и связях между Мексикой и Россией. Я бы взяла мексиканскую революцию и её ориентированность на крайне левое коммунистическое движение. Это проявляется во всем. Была известная история заражения коммунизмом всей нашей богемы до 20-х годов прошлого века — Диего Ривера, Роско, они же все были коммунистами. Кто-то был за Сталина, кто-то против Сталина. «Роман» с Троцким же не просто так произошел. Этот сентимент о антиколониальной риторике был уже очень давно, и Мексика безусловно понимает, что такое антиколониализм, потому что когда-то мы были колонией. А сейчас это соединилось с темой антиянки, ведь мы не любим Америку. Есть даже такая пословица: «Pobre México, tan lejos de Dios y tan cerca de Estados Unidos» Что это значит? «Несчастная Мексика! Так далеко от Бога и так близко к Америке». При этом мы очень любим Америку, ведь 80% нашего экспорта — это туризм. У нас очень неоднозначная позиция, ведь Мексика традиционно нейтральна, и из-за этой «традиционной нейтральности» на очень многое закрывают глаза. То как ведет себя Мексика — это крайне странно. Например, уже в марте 2022 года в Сенате собралась группа, объявившая себя группой друзей Россия-Мексика. С другой стороны, посол Мексики в ООН осудил вторжение России в Украину. Даже местные политологи говорят про это: «Одна страна — две позиции» и это действительно так. С одной стороны, мексиканцы открыты и эмпатичны к боли украинского народа, это даже не надо им объяснять, и мне кажется, что какую-то мизерную долю в осознание этого вложила и я, а с другой стороны, клуб мексиканских журналистов, единственный клуб в этой стране, провел в 2023 году церемонию посмертного награждения Дарьи Дугиной. Экспортный нарратив антиколониализма и антиимпериализма, мне кажется, очень хорошо ложится на наше прошлое. Мексика не платит никаких пособий, официально ничем не помогает, но это касается не только украинцев, тут ничего личного — это общая политика страны.

Какие параллели и различия вы видите между войнами в Украине и на Ближнем Востоке?

— Я вижу тут прямую связь. Я совершенно четко понимала, что не очень активное участие Израиля, моей страны, с которой я идентифицирую себя, в военной помощи Украине, во многом связано с тем, что они пытаются сохранить некий статус кво с Путиным, но так же я понимала, что Путин предаст Нетаньяху. Идея перемещения точки внимания на Ближний Восток оказалась очень полезной для России. У меня нет сомнений, что Талибану была оказана помощь, потому что за неделю до 7 октября делегацию Талибана видели в Министерстве иностранных дел в Москве. По-моему, только совсем недумающий человек не сможет связать одно с другим. 7 октября стало для меня точкой полного онемения. С этого момента я перестала давать конференции по Украине, потому что я «онемела», и я продолжаю находится в этом состоянии. Все это получилось довольно странно, потому что я долго и тяжело работала, чтобы объяснить своим мексиканским друзьям, кто жертва, кто палач, и вдруг попала в ситуацию, когда я боюсь общаться с человек, который все правильно понял про Украину, но я не знаю, понимает ли он правильно про Израиль. И таким образом я потеряла еще кусок друзей. То есть с войной в Украине я потеряла всех российских друзей, может быть, один человек остался, а с войной в Израиле я боюсь потерять теперь и мексиканских. И я не могу проводить те же конференции, потому что не могу переместить фокус при проигранной Израилем информационной войной, ведь моя роль в этом мизерна. Я ничего не могу с этим сделать. Я писала несколько статей в местные издания, очень много писала об Украине. Это доходит до людей, сидящих в парикмахерской, но все же эта одна статья есть, она моя, она про Украину, люди её читают, и это уже хорошо. И я точно так же начала писать и об Израиле, но очень аккуратно, чтобы не вызывать большое количество эмоций, потому что сейчас очень много эмоций относительно Израиля, но они отрицательные. И я проживаю боль своего народа каждую секунду, особенно с убийством последних заложников. Никто ведь не говорит о заложниках. Я путешествую по Европе и вижу везде украинские флаги, они меня всегда очень радуют, я их всегда фотографировала и отправляла своим украинским друзьям. Для меня было бы логично, если бы рядом стоял израильский флаг, но его нет, и это бесконечно больно. Для меня абсолютно очевидно, что если бы не было 24 февраля, то не было бы и 7 октября.

Как думаете, какие уроки мир должен извлечь из этих войн?

— Международные институты, которые должны были обеспечивать безопасность мира, абсолютно недееспособны. Это верно и относительно Украины, которая страдая продолжает терять каждый день людей, но им не разрешают адекватно отвечать на нападения на гражданское население, и относительно Израиля, так как у них полностью отсутствует как органа «Красный Крест», который ни разу не навестил заложников и понятия не имеет в каком они состоянии, живы ли они. Все, что они сделали, когда выпустили первую порцию заложников, как очень правильно сказали в Израиле: «„Красный Крест“ работал как Uber». Безусловно его функция сейчас быть только как Uber. Мне кажется, что то мирное время, в котором мы так долго жили последние 80 лет, обесценило важность международных институтов охраны безопасности стран. Ни один международный договор не является релевантным — это мы видели по Монголии. Тогда чего стоят эти договора и институты? И второе, я надеюсь, что мир наконец-то поймет, что мы находимся, как сейчас очень многие политологи говорят, в 40-42 году, когда ни с кем нельзя вести переговоры. Я надеюсь, что мир начнет узнавать врага в лицо, поймет, что страшным вселенским злом является ХАМАС, террористические организации и Россия, и начнет действовать для того, чтобы себя спасти.

Как вы справляетесь с эмоциональной нагрузкой от постоянного погружения в тему войны?

— Я приведу пример моей последней статьи, которую я написала. Я назвала её «Мировая эпидемия гуманизма». Там идет речь о пропалестинских и жестко антисемитских тенденциях всего мира даже среди интеллектуального среза населения Европы и Америки. Когда я написала эту статью и выслала ее своим коллегам и друзьям, то одна из мексиканок мне написала: «Армина, с этого момента я перестаю переводить деньги в UNRWA». Это та самая как бы гуманитарная организация, которая имеет отношение к ЮНИСЕФу и передает деньги в ГАЗу, и понятно, что все эти деньги идут прямо в руки ХАМАСа. Вот такие моменты дают мне силы, потому что я поняла, что эти 50 долларов не попали ХАМАСу. Через пару дней ко мне приезжает рекламный тур, и я показываю украинским туроператорам продукт, купаю их в море, и это тоже держит меня на плаву. Я в сердцах пишу какой-то пост, и я знаю, что его читают, что от меня не уходят и не отписываются люди. У меня в Фейсбуке такое же количество людей, что и было, то есть мои бывшие российские друзья и коллеги читают меня. И я знаю, насколько это важно украинцам.

Чего вы боитесь?

— Я боюсь, что обе мои любимые страны проиграют. Я очень боюсь, что Израиль не справится. Все это как разные слои боли, и обе страны релевантны для меня, но болевой слой Израиля сейчас гораздо более воспаленный, поэтому я очень много думаю о нем. Я очень боюсь думать о том, в каком состоянии Украина останется после войны. Я думаю о том, как сегодня люди идут по Киеву, и каждый третий мужчина с протезом. Там нельзя пойти искать грибы в лесу, потому что все заминировано. Я думаю о том, что весь север и юг Израиля под бомбежками, что люди не могут вернуться в свои дома, и для меня это самый большой ужас. Я все время боюсь, что победит ось зла. У всего мира есть огромная слабость перед пропагандой, которая сейчас льется из абсолютно всех щелей и в Европе, и в Америке.

О чем мечтаете?

— Я, живя в абсолютно мирной стране, постоянно нахожусь во внутреннем конфликте с собой, потому что я наблюдаю за нашей жизнью, и при этом живу обе войны. Поэтому единственное, о чем я могу мечтать, это о мире.