Карина: «Моя мама поддерживала Навального, а с войной — Путина»
Карина — программистка из маленького города в Пермском крае. До начала войны у нее была команда из украинских тестировщиков, но 24 февраля 2022 года никто из них не вышел на связь, и Карина даже не смогла хоть как-то выразить им свою поддержку.
Когда Карина заметила несправедливость по отношению к обычным людям в России, пыталась что-то менять, но на ее действия окружающие спрашивали: «Тебе что делать нечего?» Карина стала задумываться, что с нашим обществом что-то не так.
Расскажите о себе.
— Меня зовут Карина, я из маленького города в Пермском крае, я программист.
Каким вы помните 24 февраля 2022 года?
— Ужасным, больше это никак не назвать. На тот момент я работала руководителем, у меня была команда тестировщиков полностью из Украины, и в тот день они, естественно, не вышли на связь. Их руководитель сказало мне, что они и не появятся. Это было страшно, потому что день назад мы еще с ними шутили и общались на украинском, а тут вот такая новость. Я даже не смогла им передать, что я их поддерживаю и сочувствую им, хотя мы достаточно хорошо и близко общались. День начался с непонимания, что вообще происходит и правда ли это? Было полное непонимание, что делать и как быть, были очень сильные переживания и сильная депрессия. Хотелось выйти на митинг, но я жила в маленьком городе с населением в 50-60 тысяч, то есть выходить на улицу бесполезно. Для меня стало шоком, что моя семья поддерживает Путина. В тот день я их никак не переубеждала, потому что была грустная. Моя мама сказала: «Если президент так сказал, значит, так надо и это правильно». Я была в шоке ещё и потому, что моя мама вроде как поддерживала до этого Навального, а тут вдруг все резко переменилось. В дальнейшем они мне запрещали даже грустить, то есть я не могла дома испытывать никаких эмоций. Я не пыталась с ними говорить о происходящем, потому что мне просто было не до этого, у меня было очень много переживаний внутри, но мне не давали их пережить. Мне запрещалось плакать, если я была грустная, то папа сразу агрессировал, а мама говорила: «Ты поймешь, когда подрастешь», хотя я вроде в тот момент и так была взрослой, мне было 25, и я понимала, как должно быть, меня растили на правильных вещах, мне объяснили, что такое добро и мир. Я росла на шутках о том, что Россия, Украина и Беларусь — это три сестры. В тот момент я меняла работу и поэтому не следила за новостями, немного выпала из повестки. Получив эту информацию, мне не с кем было ее обсуждать, кроме учителя по английскому из Армении, потому что мои родители не понимают английский. Я могла ему говорить, что я все это ненавижу. Я уезжала на машине в поля, чтобы хотя бы там пореветь и выплеснуть свои эмоции.
Когда вы уехали из России и почему?
— Я уехала 12 марта, заранее купив билеты. Уже 24 февраля я думала о том, чтобы уехать в Грузию, потому что я планировала сюда приехать. Я сделала загранпаспорт только потому, что хотела быть в Грузии. Сперва я купила билеты через Азербайджан, но рейс отменили. Тогда как раз была вот эта ситуация, что все вокруг отменяется и непонятно, закроют ли границы, поэтому я купила еще один билеты, но уже через Армению. Я добиралась самолетом из Екатеринбурга в Армению, а далее поездом до Тбилиси. В Тбилиси первым делом я встретила украинский флаг и флаг ЛГБТ. Я была очень счастлива от этого.
Вы проводите клуб разговорного английского и все донаты отправляете в волонтерские организации, помогающие беженцам из Украины. Почему для вас это важно?
— Мы все не должны, но лично для себя я решила, что я должна что-то делать, и я делаю то, что у меня хорошо получается. Изначально я думала создать бесплатные хайки для украинцев. Они должны немножко отходить от войны, а природа, мне кажется, способствует расслаблению. Я думала проводить хайки, но, посчитав деньги, поняла, что это будет выходить для меня одной достаточно затратно. Хорошо, что появились Charity Hike, они проводят хайки не только для украинцев, но собирают донаты в пользу украинцев. Тогда я решила, что придет время, и я сама найду, чем смогу помогать. Я донатила, ходила на митинги, собирала гуманитарную помощь, и в какой-то момент у меня с друзьями организовался разговорный клуб. Я подумала: «Почему бы не использовать это для того, чтобы донатить украинцам?»
Как складывались ваши политические взгляды?
— Они складывались очень странно. Я не помню тот период, когда случилась аннексия Крыма, потому что у меня много друзей из Украины, и я анализировала те события с разных сторон. Я подписывалась на разных блогеров, которые просто ходили по улицам и спрашивали мнение людей в лайвстриме, то есть это было не видео, которое можно смонтировать. Я пыталась анализировать поведение людей, то, как они реагируют. Меня достаточно сильно поразило и удивило то, что большинство отвечало: «Нам все равно под каким мы флагом», но это прошло для меня более мягко. Как-то так получилось, что я стала замечать несправедливость, что ли, в этом мире, по отношению к обычным людям. Почему-то люди в России считают, что они платят только 13 процентов из зарплаты, но они забывают про то, что есть НДС, что медстраховку и пенсионные за нас платят работодатели, а пенсионный возраст подняли, и я бы не сказала, что медстраховка особо на что-то влияет, ведь люди все равно ходят в платные клиники. Не знаю, как в Москве, но в маленьких городах сходить к бесплатному специалисту невозможно. Соответственно, я стала больше интересоваться оппозицией, стала интересоваться Навальным. Кстати, я его, честно говоря, не очень сильно поддерживала, потому что он начал свою карьеру с «Русских маршей», а я не русская, для меня это было чересчур. Постепенно я начала делать вокруг себя мир лучше, ссориться с администрацией города своего, с администрациями районов Перми. Стала просить убрать снег, залатать асфальт, сделать дорогу, залатать ямы — это простые вещи, на которые мы почему-то не обращаем внимания в повседневной жизни, но налоги на это идут и деньги выделяются — если мы зайдем на портал госзакупок, то увидим это. Я просто начала это отслеживать, писать письма и заниматься немножко активистской деятельностью. Один раз даже осмелилась написать на Кавказе: там удерживали медведей в клетках. Я написала в Роспотребнадзор, вроде, и их проверили. Самое страшное было — получить письмо из Южного Кавказского федерального округа домой. Родители тогда даже сказали: «К нам точно полиция не приедет?» Наверное, именно тогда я поняла, что с нашим обществом что-то не так. Если я рассказывала, что подала заявку в администрацию города или написала жалобу, то мне люди говорили: «Зачем ты это делаешь? Думаешь, до тебя, что ли, никто не делал? Тебе что, делать нечего?» А я думаю: «Так я же и для вас это делаю, а не только для себя, чтоб вам тоже было комфортно. Я создаю комфортную среду». Осознание того, что людям это не нужно, побуждало меня уехать из России ещё задолго до войны.
На войне погиб ваш племянник. Его тело пришло в закрытом цинковом гробу, который семье не разрешили открыть для совершения похоронных ритуалов. Расскажите пожалуйста об этом.
— Он сам пошел воевать. Когда началась мобилизация, он пошел к «вагнеровцам». Я думала, что он идет не добровольно, а его призвали, поэтому написала ему в личном сообщении: «Приезжай в Грузию, я тебя всем обеспечу, мне от тебя не нужны деньги, только приезжай. Я не хочу, чтоб ты воевал», на что он ответил: «Я сам решил, я доброволец, я буду защищать страну». В тот момент я приняла решение, что для меня он умер, потому что я не могу себе позволить принять тот факт, что человек, с которым вместе мы росли, берет и убивает людей по приказу Путина. В том году он умер от атаки дронов, но тело сперва не могли найти, потом не могли привезти. Сперва сказали, что он погиб, потом хотели признать его пропавшим без вести, но семья добилась того, чтобы его признали погибшим, чтобы получить хоть какие-то деньги для двоих оставшихся у него детей. Буквально на прошлой неделе, во вторник, его похоронили. А мы мусульманская семья, мы хороним в саванах, но мы не смогли этого сделать. Семья хоронила не по нашим традициям и обычаям. Они, скорее всего, испугались того, что в гробу ничего нет, а деньги уже получены. Это решение приняла мать ребенка, поэтому оно для меня неоспоримо.
Как переживают его смерть в вашей семье?
— Моя семья очень тяжело переживает эту смерть. Часть семьи считает его героем, но не я. Когда пришло известие о его смерти, я не удивилась. На тот момент я уже его оплакала, когда он ушел на войну.
Вы недавно ездили в Россию. Там что-то поменялось на ваш взгляд?
— Нет, люди просто стараются не замечать войны, они ее игнорируют и ничего не делают. Я, например, рассказывала им про мой английский клуб, про то, что люди в Грузии сами помогают беженцам-украинцам, собирают им деньги, одежду, гуманитарную помощь, а потом спросила: «Есть ли здесь что-то такое?». Мне сказали: «У нас государство помогает». То есть все опираются на государство, все не хотят этого касаться. Кто-то даже жалуется, что беженцам все бесплатно, что они не платят госпошлины и так далее. То есть люди относятся к этому с пренебрежением и наплевательством. Мне это не понравилось.
В вашей семье отношение к войне поменялось?
— Честно говоря, мне кажется, что возможно оно поменялось, благодаря смерти моего племянника. Папа считает, что война когда-то закончится, и надеется, что я вернусь. Я понимаю, что ему тяжело принять то, что я, скорее всего, не вернусь. Мама просто игнорирует войну, не хочет разговаривать на эту тему. Мы с ней затрагивали тему войны, я не хотела ехать к родственникам в деревню, из которой как раз погибший племянник, и она тогда сказала: «Давай не будем об этом». Я тоже не стала разговаривать об этом, я решила, что проведу эти дни в России без лишних эмоциональных скачков. Я бы не сказала, что у моей мамы что-то сильно поменялось, она достаточно страшные вещи говорила и в начале войны. Я могу их озвучить, но тогда мне было страшно это слышать от человека, который меня родил. Она говорила: «Вот бы туда отправили чеченцев, они бы там всех перерезали». В тот момент Кавказ еще не был так сильно задействован.
Чего вы боитесь?
— Я боюсь, что эта война никогда не закончится, что это война на истощение. Что Украина… Я не хочу говорить выиграет или проиграет. Я боюсь, что она окажется внизу, потратив столько жизней, сил, энергии и себя. Мне бы не хотелось, чтобы она оказалась полностью оккупированной Россией, мне бы не хотелось, чтобы там случился геноцид на этой почве. Я просто хочу, чтобы все остались живы и Украину наконец не трогали.
Каким вы видите будущее Украины?
— Это очень тяжелое будущее. Если вдруг получится заключить мирный договор, хотя это тоже странно, если война закончится, то им будет тяжело восстанавливаться, потому что многие люди уехали и уже обустроили жизнь за границей, и им будет тяжело возвращаться назад. Некоторые уехали в Европу, а она предоставляет некоторые возможности, которые Украина, скорее всего, не могла предоставить. Мне кажется, у них будет недостаток населения, будет явно что-то не так с пенсионной реформой, потому что пропало целое поколение. Мне бы хотелось, чтобы все было хорошо, но я реалист.
На что надеетесь?
— Надежду дают люди из Украины. У меня есть друзья, которые всегда меня поддерживают и слова плохого не скажут, хотя они живут под обстрелами. Мне иногда очень страшно и одновременно приятно получать сообщение от моего друга из Украины: «Ой, у меня под окнами воронка — снаряд прилетел, а я спал и ничего не заметил, даже не слышал ничего». Он так позитивно все это воспринимает, что это уже в порядке вещей. Меня заряжает этот оптимизм, и если они не сдаются, то я тоже не должна.
