Кирилл Харатьян: «Лопнет Путин обязательно»
Кирилл Харатьян — журналист. Родился в 1964, учился в МГУ на филфаке, во ВГИКе на сценарно-киноведческом, а также в медучилище. В разное время работал дворником, санитаром, переводчиком, архивистом. Сейчас — редактор отдела мнений в издании The Moscow Times. Живет в эмиграции. О том, почему война — логичный финал «аферы под названием “Владимир Путин”», о фантастическом цинизме идеи покупать задорого у народа мужчин на войну и о том, что ждет Россию в будущем, Кирилл Харатьян говорит в проекте «Очевидцы».
Расскажите о себе.
— Зовут меня Кирилл Харатьян, последние почти 35 лет я занимаюсь редактированием текстов.
24 февраля 2022 года. Каким был для вас этот день?
— Мы снимали дачу в дачном посёлке Абрамцево. Практически весь Новый год в нашей большой дачной кампании шли споры о том, введёт он войска или не введёт. Я и ещё один Коля считали, что введёт, а остальные — это довольно большое сообщество, там есть и кинематографические режиссёры, и какой-то видный химик, и видный экономист, и видный социолог, и всякая разная образованная, начитанная и умная публика — все говорили: «Нет, этого не может быть. Вы с Колей напились и несёте чушь». Я проснулся в 6 утра от того, что мне позвонили с работы — сейчас эта компания, к сожалению, закрылась — и говорят: «Что будем делать?» А дальше, собственно говоря, надо было регулировать поступление текстов: заказывать их, потом редактировать, а потом думать, что с этими текстами делать. В общем и целом это был профессиональный аврал. Когда-то очень давно я работал в отделении реанимации, на скорой я тоже работал, но в данном случае речь идёт про отделение реанимации, и оно было очень маленькое, в нем было всего-навсего шесть коек, это была кардиологическая реанимация. В какой-то момент большая реанимация в Боткинской больнице закрылась, и к нам за сутки на эти шесть коек поступило 14 человек, причём у нас уже лежало три человека. Маневрирование между каталками, кто-то уже умирает, кто-то только поступил, надо понять, с чем они там лежат — это, наверное, примерно даст понять гражданскому человеку, как чувствует себя редактор, когда на него валятся тексты про войну. Если говорить о личном впечатлении, то это был для меня довольно логичный финал аферы под названием «Владимир Путин». К сожалению, я с большим неудовольствием вижу, что эта афера ещё не закончилась. Тогда у меня была такая идея, что сейчас всё довольно быстро кончится решительным поражением Российской Федерации, но тут я в корне ошибся.
Как война изменила вашу жизнь?
— Она начала меняться у меня не с началом войны. Раньше я работал в «Ведомостях», потом их пришлось оставить, потому что там взяла власть «Роснефть». Мы затеяли журналистское предприятие, но его пришлось закрыть, потому что оно было объявленно иноагентом. Обстановка нагнеталась, но ещё всего-навсего три года назад, летом, я чувствовал себя как кум короля — у меня было четыре оплачиваемых работы, и хоть это было очень суетливо, но очень интересно, и всё это были не бессмысленные работы. Постепенно они лопались, лопались, и к февралю 24-го года осталось только полторы из них. Когда началась война, мне стало понятно, что их будет ещё меньше, но тут мне повезло, что одной из моих работ была консультация крупного оппозиционного деятеля, живущего в Лондоне. Это крупный оппозиционный деятель Михаил Борисович. Его люди сказали, что в России их активность свертывается, и если мне хочется и дальше продолжать сотрудничать с ними, то надо ехать в Литву. Примерно за месяц я собрался и переехал в Литву, где теперь и живу. У меня типичные проблемы эмигранта: устройство детей в школу, нехватка денег, поиск хорошей квартиры, всякие вопросы легализации, чужая среда. К счастью, в Литве изумительная бюрократия, поэтому с этой стороны у меня мало проблем, но, в целом, мне почти 60 лет, и в этом возрасте оказаться в эмиграции — это приятный вызов для бодрости, так скажем.
За два с половиной года изменилось ли ваше отношение к войне?
— В том смысле, как я оцениваю это противостояние, то, как Украина отбивается от Путина — нет, никак не изменилось. Я по-прежнему целиком и полностью на стороне Украины и считаю, что с божьей помощью она справится. Развеялось только некоторое количество надежд и представлений относительно того, как должен был действовать условный Запад. Развеялось представление ещё с советских времён о том, что Запад хорошо принимает правильные решения. Нет, не хорошо принимает и неправильные решения сплошь и рядом. К сожалению, поддержка очень отрывочная, лоскутная и непоследовательная. Но тут каждый мнит себя военным экспертом, я в эту сторону высказываться не буду. Одна простая вещь, замеченная редактором: всё, что Украина просит, в конце концов поступает к ней на вооружение, но только поступает оно уже тогда, когда в нём необходимости меньше, чем было тогда, когда его просили. Это мало кто помнит, но Штаты не хотели давать Украине «Джавелины». Почему-то они боялись и до сих пор продолжают недавать такую простую вещь, как «Джавелин». Скажу ещё раз, что я не военный эксперт, а просто редактор, который редакторскими глазами видит, что все запаздывает. Может быть, что-нибудь стронется с места или Путин наконец лопнет. Господь всегда бывает неожиданно милостив.
Кто виноват в этой войне?
— В войне всегда виноват напавший. Нет никаких сомнений, что в войне виноват Владимир Путин. Причём многие люди предполагают, что он сошёл с ума — нет, это просто форма политического выживания. Если эту тему чуть-чуть расширить, то, наверное, в тот момент, когда он придумал эту войну, она была для него в том числе авантюрой. Я никогда не залезал к нему в голову (и слава богу), информация, которую я на эту тему собираю, плохая, отрывочная, нечёткая и плохо подтверждённая, но очень похоже на то, что, ввязываясь в это дело, он выступал как авантюрист, думая, что что-то получится. А сейчас это созрело в большую государственную идеологию. Идея приобретать у русского народа мужиков задорого, фантастическая в своей безжалостности и своей точности. Что мы видим? Государство покупает у семьи мужчину и платит ей денег больше, чем этот мужчина в принципе мог бы заработать за всю свою жизнь. Вот он пошёл на фронт, погиб, а семья получила 12 миллионов — он столько никогда в жизни не заработает. И понятно, что в максимально приземленном экономическом смысле продать мужика на фронт очень выгодно. И 12 миллионов — это только за труп, мы не считаем те деньги, которые поступают им ежемесячно на счёт, а это довольно большие деньги. Для русской провинции 200 тысяч — это немыслимые деньги. По наблюдениям некоторых экономистов, сохраняющих связь с Россией и собирающих там данные, это приводит к локальным экономическим оживлениям в разных депрессивных регионах, из которых в основном и гребут. Там начинается домостроительство, обновление техники, покупаются автомобили. Этот фактор оказался очень мощным. В некотором смысле оказалось неожиданным то, что Запад профукал объединение так называемого глобального Юга, который удалось в той или иной форме объединить под общей антиамериканской риторикой. Эти два фактора из совершенно разных смысловых полей, к сожалению, сейчас играют очень большую роль. Но я всё равно думаю, что он лопнет, потому что уже совсем нет сил сопротивляться общему давлению. Путин обязательно лопнет.
Когда, на ваш взгляд, был нанесён главный удар по российской независимой журналистике?
— Я думаю, что он был нанесён приблизительно в середине 90-х годов. Дело не в Ельцине или какой-то там идеологии, а в том, что российская рыночная экономика тогда не встала на ноги. Журналистика в большой степени — это функция рыночной экономики, это то, что обслуживает интересы зрелого среднего класса. Должны быть какие-то социальные группы, у которых есть интерес к определённым образом препарированному потоку информации. Мне это представляется так: журналистка погибла тогда, когда в ней развелась так называемая «джинса». Джинса — это платные публикации, не проведённые через отдел рекламы и не маркированные словом «рекламная публикация», то есть не обозначенные как реклама. Она бывает очень разная, от политической до компроматной или деловой. Беда в том, что работодателем журналистов не стало как-то почленённое российское общество. В какой-то момент это было, но потом быстро пропало. От этого и пошли все беды, только беды журналистики, а не Российской Федерации. Были целые группы изданий или даже издательских домов, которые хорошо зарабатывали, и это было хорошо, когда-то это даже была половина или больше рынка, но само понимание журналистики у общества, к сожалению, основывалось на этих джинсовых публикациях. «Да у вас в „Ведомостях“ все заметки проплачены». «Откуда ты знаешь?» — «Я сам не знаю, но вот Коля говорил…» Или был прекрасный эпизод, когда я некоторое время в «Ведомостях» отвечал за рубрику «Действующие лица», то есть за большие интервью с разными людьми. Кто-то из друзей или приятелей показал мне ведомость, согласно которой большое пиар-агентство списало 40 тысяч евро за интервью одного чувака, данное «Ведомостям». Я прямо опешил: «А как так-то?» — «Они выставили клиенту счёт в 40 тысяч евро, клиент заплатил, а интервью вышло у вас» — «Отлично». Вообразим, что вы журналист и житель моногорода, у которого есть городское начальство и какой-нибудь комбинат, дающий 80% работы для этого города. Вы хотите написать о том, что комбинат отравляет речку-вонючку, пишете заметку, а потом к вам приходит главный редактор и говорит: «Ты что делаешь? Нам больше не дадут денег». В какой-то момент я ездил по России учить журналистов, и в городе Тюмени в неформальной обстановке девочки из таких сибирских городов за кофе спросили: «Кирилл, ну ты же понимаешь, что мы всё это знаем, — а девочки относительно меня кто помладше, кто постарше, — вот тебе ситуация: они засрали нашу речку. Что нам делать?» Ответа на этот вопрос не существует. По журналистским канонам надо написать об этом заметку, но следующее за этим действие — ты вылетаешь с работы, и в этом городе тебя больше никогда никуда не возьмут, потому что ты покусился на святое — на главного городского работодателя. Всё, теперь ты должен уехать. Я знаю подобные истории, и иногда они приводили к хорошим результатам, но не всегда. Потом, на это же надо решиться, на что тоже нужна определенная энергия и уверенность в себе. Не всякий человек с больной матерью и детьми способен на такое.
В чём смысл русскоязычной журналистики в эмиграции? Она способна влиять на положение дел в России?
— Это вопрос, на который очень трудно ответить, потому что я не нахожусь в России и не понимаю, как там отзывается слово. Какие-то отклики, конечно, есть, но они обычно частные, маленькие и нерелевантные. Если бы мы имели возможность, например, заплатить какому-нибудь социологическому агентству, чтобы оно провело для нас качественный опрос, да ещё с глубинными интервью, ещё то и сё, то тогда бы мы могли сказать «нет, не действует» или наоборот «очень хорошо действует». Я не знаю этого и, боюсь, мало кто знает, может быть, никто не знает. Судя по количеству просмотров или прочтений из России, людям это интересно, а какие из этого следуют выводы или движения — нет ответа, у меня, по крайней мере, точно. Пока что удается только держать руку на пульсе, хотя и с этим уже всё хуже, источников все меньше, особенно с того момента, как The Moscow Times, где я работаю, признали нежелательной организацией. Это для меня большой информационный урон. Люди, которые со мной сотрудничали, сказали: «Извини», а я всё хорошо понимаю. Это типичное «извини» в такой ситуации.
Полгода назад убили Алексея Навального. Кто теперь главный враг Путина?
— Да нет, наверное, у него никакого главного врага. Его главный враг — сам Путин. Он сам сподвигает себя к тем поступкам, которые совершает. Его внутренняя разорванность — это главное, что мешает ему жить, что приводит к таким результатам. Да и Навальный, наверное, в последнее время не был ему врагом. Не стоит преувеличивать нашу всем понятую оппозиционную роль в нынешних российских процессах. В политическом смысле слова «оппозиция» уже просто нет, в общественном смысле она, может быть, какая-то и есть, но мы всё равно её не замечаем, потому что нет необходимых движений. Чтобы что-то произошло, должен подняться народ, а народ не хочет подниматься. Ему и так неплохо, он отодвигает от себя войну куда подальше и живёт себе спокойно. Так что нет, никаких врагов у него, конечно, нет, кроме тех, которых он всё время придумывает. Либо можно сказать, что главный враг Путина — это Америка. Но с другой стороны, это не враг, потому что он стремится с ней закорешиться и по-бандитски поделить весь мир. Тогда всё будет отлично, просто супер, ведь это наше, а это ваше. Про ваше мы потом тоже поговорим, но вот это точно наше.
Что вы имеете в виду под внутренней разорванностью Путина?
— Это впечатление, под этим, по большому счёту, нет никакой фактуры. Когда человек принимает идиотские решения, он либо дурак, но не в ругательном смысле, а в смысле «амбисиль» — умственно неполноценный, и этого о Путине нельзя сказать, либо он так гасит какие-то чудовищные конфликты, которые в нём бушуют. Мы не видим вокруг Путина реальной оппозиции или «заговоров». Может быть, этого просто не видно, но какая фактура есть, такой мы и оперируем, но все как на самом деле — трудно сказать. В общем, не видать, чтобы вокруг него плелись какие-то заговоры и была какая-то сопоставимая с ним фигура, на которую кому-то можно было бы опираться. Очень похоже, что он такой более-менее один, а это означает, что помощников в принятии решений у него много, но принимает он их сам. А если он сам принимает такие чудовищные, кровавые, нечеловеческие решения, то это означает, что он живёт в состоянии тяжёлого внутреннего конфликта. Благополучный человек так себя не ведёт, ведь он ценит своё благополучие и ему не надо глушить себя всякими интересными способами. Когда человек совершает идиотские поступки? Когда ему нехорошо, когда ему плохо. Мы можем не видеть, что человеку плохо, нам даже может казаться, что человек абсолютно благополучен. Бывали же истории, когда миллиардер взял да и покончил с собой. Что такое? У тебя же миллиарды, даже если ты раздашь 95% своей собственности, то тебе всё равно будет на что жить и что есть. Внутренний разлом не сильно зависит от благосостояния и может возникнуть при совершенно любом статусе, особенно если человек не понимает, что у него внутренний разлом, если он не знаком с самим собой. Это может приводить к абсолютно чудовищным результатам как для самого человека, так и для его окружающих, а если у человека есть власть, то, к сожалению, результаты мультиплицируются.
Что ждёт Россию?
— Не знаю. Я надеюсь, что в какой-то момент её ждёт нормальная жизнь, которая будет синонимом к слова «процветание». Когда это будет — не знаю, но это точно будет. А чего ж не быть-то? Я сейчас живу в Литве, и я своими глазами вижу, какой могла бы быть Россия, если бы она не мучилась от комплекса собственного величия. Можно хорошо жить даже в скудных экономических, природных и людских условиях. Даже в таких условиях можно создать людям хорошую жизнь, заботиться и помогать им, вести себя прилично и пристойно. Что надо обязательно сказать про Россию: когда-то я летал во Владивосток, и я тогда специально не спал, потому что хотел посмотреть на родину с высоты самолёта Boeing 777. Это был, наверное, июнь, тогда все растаяло. Так вот, наша великая родина — это, в основном, болото. Это впечатляющее зрелище, всем рекомендую так слетать, когда будет возможность, после многое становится понятно. У нас очень большая территория, но она совершенно не освоенная, и никто даже не думает в сторону того, чтобы её осваивать. У тебя сзади такое гигантское болото, ты чувствуешь себя большой страной, но тебе нечем дышать? Такая плодородная страна, которую сволочи президенты меняют. Это уже шестой президент, как такое можно допустить? Мыслимое ли дело. Ужас.
Чего вы боитесь?
— Я боюсь Бога и больше ничего.
