Лилия Барс: «Моя семья убеждена — нет хороших русских. Я так не считаю»

Лилия Барс — украинка. Певица. Имела свою кавер-группу, участвовала в рок-проекте одного из оперных театров. Писала песни — на русском. Вскоре после того, как началась война, уехала в Канаду. Сейчас работает на радио. О том, как родители оказались в зоне оккупации и что пережили в этот период, о потере близких, боли, ненависти и возможности прощения, Лилия Барс говорит в проекте «Очевидцы».

Расскажите о себе.

— Меня зовут Лиля, я в Канаде с 16 мая 2022 года. В Украине я была певицей, здесь работаю на радио. Я рано начала работать в караоке, в 17 лет, и решила, что хочу выступать на публику, поэтому сделала свою кавер-группу. Также меня пригласили в оперный театр в один очень хороший проект, там я пропела три года. В ковид я начала писать песни в основном для русской аудитории русским артистам.

В Украине притесняли тех, кто говорил на русском языке?

— Те, кто говорят на русском, никогда не сталкивались с языковыми проблемами от людей, говорящих на украинском. Я родилась в русскоязычной семье, где до войны все говорили на русском, я работала в среде, в которой все говорят исключительно на русском. Если в компании кто-то начинал разговаривать на чистом красивом украинском языке, то мы могли сделать ему комплимент, сказать: «Вау, у тебя такой классный украинский». Никто никогда никого не подкалывал из-за этого, это не было проблемой. Возможно, это из-за того, что в творческой сфере все более толерантные и тактичные, а может есть какие-то ещё причины, но мне смешно слушать, когда кто-то говорит, что в Украине возникал вопрос языка — это абсурд.

Как относились в Украине к россиянам, которые туда приезжали?

— Да здорово относились, даже несмотря на события 2014 года. Все всегда были рады их видеть. В моей жизни есть куча историй, когда русские продюсеры или просто люди из России приезжали и все прекрасно общались. Никакой дискриминации не было.

24 февраля 2022 года. Каким вы запомнили этот день?

— Я начну с вечера 23 февраля. Я тогда продала песню и мы с моим звукорежиссером отмечали эту продажу — это было, наверное, в 5-6 вечера. Потом я заехала к своей подруге. За неделю до этих событий в интернете уже ходили слухи о том, что будет война, но мы все до последнего в это не верили, несмотря на то, что включая любой новостной канал ты слышал о том, что вот уже скоро, совсем скоро. Но мой мозг, как и у половины украинцев, киевлян, отказывался в это верить. Поэтому первое, что меня зацепило в тот день — пока я ехала к подруге, был очень большой трафик на дороге, даже необычный для Киева. Люди куда-то торопятся, куда-то выезжают, невозможно даже на 300 метров проехать. Я добралась до своей подруги, и мы начали это обсуждать. Я ей говорю, что, наверное, что-то будет, потому что в городе витает странное ощущение, никуда не добраться, все что-то скупают, выходят с большими пакетами из магазинов. Она мне говорит: «Да перестань, не разговаривай об этом, не пугай меня». После этого я еще раз встретилась со своим звукорежиссером, по-моему, в 10, мы решили вопрос с контрактом, и я поехала домой. На тот момент у меня ночевала моя подруга из Одессы, которая часто у меня оставалась, она танцевала в балете. Она была на корпоративе, приехала после часа ночи, и мы начали с ней общаться. Она рассказала о том, что у нее произошел очень странный разговор: они выступили, и потом к ней вышел один из людей с этого мероприятии и сказал: «Вот ты знаешь, кто мы такие?» Она говорит: «Нет, не знаю» — «Ну, мы приближенные…» Он не рассказал кого конкретно, не раскрыл все карты, но намекнул: «Я сейчас улетаю последним рейсом из Украины на ближайшие года. Последний рейс будет прямо сейчас, мы все сейчас прощались. Ты же видела, что мы тут плакали, жали руки и так далее. Мы не знаем, увидимся ли когда-нибудь или нет, потому что сегодня начнется война». Подруга заключает: «Ну, он пьяный был. Я его послушала, помахала головой и сказала: „Да-да, конечно, до свидания“». Мы с ней решили, что это были какие-то чиновники. Возможно СБУ, возможно из Верховной Рады, может, депутаты — непонятно. Около двух ночи мы уснули с мыслями: «Да ничего не будет». А накануне этого вечера, когда я увидела весь этот хаос, я начала подыскивать жилье во Львове для мамы и сестер, потому что меня немного напугала эта ситуация на улице. Вечером я выслала им пару квартир и сказала: «Я хочу их снять и перевезти вас туда на пару недель». С мыслью, что завтра утром я поеду к родителям и отвезу их во Львов, чтобы посмотреть на обстановку, я и уснула. В 8:40 мне позвонила мама. Точнее, она уже и до этого мне много раз звонила, просто я не слышала, как и моей подруге звонили её родители. Они сообщили о том, что началась война. Когда мама с сестрами звонила мне по видеосвязи, она поставила телефон на подоконник, и я увидела, что дом так трясло, что кадр не мог сфокусироваться — полный расфокус был от того, что все дрожало. Выстрелы были подряд каждые пять секунд. Это очень страшно, непонятно, что делать, ты не можешь собрать все свои мысли в кучу. Я ей сообщила, что сейчас сажусь в машину и выезжаю за ними. С большими криками и истериками мать убедила меня не ехать за ней, а потом начался другой кошмар.

Кто-то из ваших родных оказался на оккупированных территориях?

— Волчков находится в Киевской области, я думаю, что он в радиусе 30 километров от Чернобыля, там живут моя мама и сестры. Я никогда не забуду это время. Первую ночь мы с подругами как-то переночевали но это было очень неспокойно, над нами разбивались вертолеты с диверсантами — это было тяжелая ночь. Мы постоянно бегали в бомбшелтер. Так как наступали с их стороны, со стороны Чернобыля, и из Беларуси, то меня куда больше пугало то, что происходило там, и я звонила им каждые полчаса. В какой-то момент связь прервалась. После этого я уже ничего не слышала, в ушах шум и ультразвук, потому что я не знаю, что у них произошло. Те, кто наступали с чернобыльской и беларуской стороны, очень быстро приближались к Киеву, но мне было все равно — я очень переживала за сестер и маму. Когда пропала связь все было как в тумане. У меня есть двоюродный брат в Киеве, он пошел в тероборону в первые же часы войны, и я ему звоню и говорю: «Саша, там пропала связь. Ты же знаешь, что идут с их стороны? Я не понимаю, что происходит. Как это выяснить?» Я уже начала вспоминать родителей одноклассниц, звонить людям из поселка, которых не знала до этого, пыталась найти любые номера, чтобы поймать связь и узнать, все ли окей. Все было безрезультатно, связь пропала везде. Я пишу подруге из села: «Настя, давай что-то делать. У них пропала связь». Меня удивило ее спокойствие, она говорит: «Да все нормально. Ну, пропала и пропала». И вот уже ночь, мы ночуем у каких-то непонятных людей в поселке, прячемся, и тут мне звонит брат и говорит: «Ты стоишь?» В тот момент я все, совсем поплыла. Все, что он сказал, что скорее всего они уже в оккупации и больше мы туда не доберемся. Связь была прервана и, что удивительно, отвечали уже на русском. Раньше, когда абонент был вне зоны доступа сети, нам говорил украинский оператор на украинском, но теперь он отвечал на русском. Так я поняла, что мои родители в оккупации.

Что рассказывали ваши родственники и знакомые о том периоде, когда были в оккупации?

— Все началось с того, что к ним на танках въехали представители вооруженных сил. Сначала все думали, что они из России, но когда мои дядя и тетя начали с ними разговаривать, те через какое-то время сказали, что они беларусы, что им было дано задание просто здесь побыть какое-то время для обороны. Моим родителям показалось, что они лукавят, потому что они очень часто уходили от ответов, и поэтому и сказали, что они из Беларуси. Родители рассказывали, что это были мальчики от 18 до 21 года. Они постояли несколько дней в поселке на дороге, их было видно, если открыть шторку, а потом уехали, и на смену им приехали… Тогда начался ад. Есть бесконечное количество разных историй. Они издевались над людьми, всех мужчин, в том числе и моего крестного, который по совместительству родной брат мамы, вызвали к дороге, поставили их на колени у дороги и заставляли повторять «слава России». Также они выбирали пустые дома, останавливались там и устраивали полный беспредел, собирали по поселку алкоголь и еду, заставляли женщин их кормить, носить им еду. Есть история про одного парня, я его прекрасно помню, он в школьные годы был намного старше меня, но, когда я выросла, мы проводили время в одной компании. Видимо, он что-то неправильно им сказал или просто не понравился, поэтому они привязали его к бамперу цепью и медленно катались, пока не разодрали ему все лицо. Собственно, пострадало все тело. Он остался жив, даже потом пошел в ЗСУ. Я попросила маму и дядюшек скооперироваться в один дом и держаться вместе, и также к ним приходил сосед Анатолий. Толик в 2014 году был в АТО. Откуда-то у этих людей был список тех, кто из поселка участвовал в АТО. Мой отчим участвовал в АТО, но он военный, поэтому, когда началась война, он просто исполнял свой долг, как и до этого, а Толик был добровольцем. Он жил с моей семьей в бомбшелтере — в погребе — и его какое-то количество дней искали, пока не нашли. Они подкараулили его, когда он решил сходить домой в душ, чтобы привести себя в порядок. Они зашли в его дом, выяснили, что это он, и по сей день Толик находится в плену. Мы знаем, что он живой. Это случилось в первую неделю войны. Моей сестре на тот момент было 17, и в поселке находились она и ее одноклассница. Оккупанты бегали по поселку, искали молодых девчонок, и если находили, то делали с ними то, что им хотелось. Они забегали в дома со словами: «Мы сейчас вам покажем, что такое русский секс». Я знаю девочек, которые попали под эту раздачу. Одноклассницу моей сестры прятали в погребе с картошкой и говорили: «Нет-нет, у нас нет молодых девчонок». Слава богу, что в тот момент моя сестра уже была в дороге — они с мамой решили оттуда выбраться и уехали. Одна моя знакомая жила ближе к западной Украине с очень обеспеченным парнем, и у них все было, был хороший дом, который, как она сказала, достаточно сильно выделялся в той местности. По ее рассказам, к ним вечером просто пришли в дом и начали дебоширить, устраивать полный беспредел. Дальше они начали издеваться над девочкой и парнем. Она плакала, спрашивала их: «Если вы хотите денег, скажите, мы вам дадим денег. Если вы хотите, чтобы мы сдали какие-то позиции, то скажите». Ее заставляли петь русский гимн и говорить «слава России», ее очень сильно били. Она показывала мне фотографии, как она выглядела после, и это жуткое зрелище: синее лицо, синие колени и руки, вырванные волосы, синяки под глазами, ее хватали за все — она была в ужасном состоянии. А страшнее всего то, что непонятно зачем они заставили смотреть ее, как они насилуют ее парня бутылкой: «Они посадили меня на стул и один держал руки сзади, чтобы я не вырвалась, а ноги были привязали к ножкам стула. Я закрывала глаза, но он руками мне их открывал, чтобы я смотрела». Смысл этого абсолютно непонятен, им не надо было ни денег, ничего, они просто издевались над ними. Закончилось это тем, что пришел их главный, увидел, что она лежит без сознания на полу, всех выгнал и извинился за их поведение: «Извините, я их не для этого их сюда отпускал» и ушел.

Как вам удалось уехать от войны?

— Я уезжала очень быстро. Думаю, что я была в Киеве около двух недель. Мы прятались в разных поселках по родственникам подруг, я даже не знала, у кого мы ночевали, мы просто все дальше и дальше отъезжали от Киева. В какой-то момент мне позвонил брат и сказал: «Давай, вали отсюда, потому что дальше будет только хуже». Я не хотела уезжать, потому что мама и сестры оставались в оккупации без связи. Они поднимались на крышу самого высокого здания и просто сбрасывали мне вызов, чтобы я понимала, что все окей, потому что разговаривать было невозможно. Так я понимала, что все живы, но все равно не хотела уезжать, пока брат мне не сказал: «Пора валить, нечего сидеть, надо что-то делать. Выживет тот, кто двигается». Потом был еще ряд событий, которые все-таки уговорили меня выехать в Польшу. Потом у мамы начала понемножку появляться связь, и она сказала, что тоже решила рискнуть, потому что машины расстреливали очень часто. Одна моя подруга выезжала со своей дочерью из Ирпеня в самые тяжелые дни, и ее машину расстреляли. Мало того, ее ограбили, сняли все сережки и ценные вещи, забрали все деньги. Я не помню, сколько лет её дочери, наверное, около 8 лет, но ей повезло, потому что она была мелкая, в нее не попали пули. А Юлю убили, обокрали и столкнули машину чуть дальше на обочину, чтобы она не мешала. Когда её муж узнал, что Юли нет, он вытащил ее и 17 километров нес мертвую на руках. Он не мог поверить, отправляя свою дочь и жену подальше от Ирпеня, что они не проедут даже 10 километров.

Есть ли у вас знакомые, которые воюют в рядах ВСУ?

— Есть очень много людей, которые были в рядах ВСУ, но их уже нет в живых. Даже, скорее всего, практически всех. Два-три раза в неделю, открывая Фейсбук или Инстаграм, ты видишь картинки со свечой и понимаешь, что кого-то уже нет. Я этих людей знала, я с ними работала. Погибло очень много музыкантов, с которыми я работала в студии, писала для них студийные треки на продажу. Илья Аграбор один из них. Это была очень тяжелая для меня потеря, потому что он талантливейший парень, написал кучу талантливой музыки, и сам по себе он такой приятный, с прекрасным чувством юмора. Он пошел в ВСУ по своему желанию. Его брат тоже очень известный парень, он танцор, снимался во всех клипах у Светланы Лободы. Когда я узнала о его смерти, мне было очень не по себе. Этот человек по своему желанию пошел воевать и, к сожалению, его уже нет. Нет очень многих, с кем я работала в караоке и ресторанах: звукорежиссеров, поваров, официантов, некоторых девушек, которые пошли докторами и медсестрами. В целом, людей из моего поселка, с кем я ездила в детские лагеря старшеклассницей, тоже нет. Одного до сих пор ищут, и очень печально за этим наблюдать. Есть девушка Кристина, она ищет своего брата Руслана уже, наверное, год, если не больше. Она каждые два дня выпускает пост об этом и до сих пор не сдается. Она пишет, что скучает и ищет его. И таких людей много. Мне смешно, когда кто-то позволяет себе сказать, что люди в Украине — это нацисты.

Ради чего была развязана эта война?

— Война — это бизнес номер один в мире. Когда все началось, у нас у всех был всплеск эмоций, большой прилив патриотизма, мы обозлились. Как он посмел? Зачем он это делает? С какой целью? Почему мы? Почему сейчас? Потом мне стало очень стыдно, потому что на тот момент война в Украине длилась уже как восемь лет. Я начала читать и разбираться в этом, потому что в четырнадцатом году я была еще совсем ребенком и не понимала, что происходит. Когда ты стараешься быть в теме, ты начинаешь понимать, что война в Украине идет восемь лет, а это просто ее очередной этап. Зачем её развязали? Это вопрос без ответа, и останется он таковым надолго, но это происходит настолько жестоко, что все эти игрища превращаются в полный абсурд. Я читаю новости: ракеты из России летят в Охматдет, в котором лежат дети, больные раком, в котором проходят операции. От этого ты настолько сильно разочаровываешься и расстраиваешься. Как будто исчезает половина тебя.

Вы чувствуете ненависть к россиянам?

— Когда все началось, мы листали все соцсети, какие могли, и читали от людей из России комментарии типа: «так вам и надо», «ну, наконец-то», «минус один». Ой, а что про детей писали… В общем, они очень много жестоких вещей писали. Я не диванный комментатор, но мне все время хотелось отвечать им таким же злом и агрессией. Я просто не понимала, как так можно. Зачем вы так пишете? Вы что, не понимаете, что такое смерть? Не знаете, что такое война? Да, вы не знаете, каково это испытать на своей шкуре, но как можно быть настолько жестокими по отношению к людям, которые ничего не сделали? Тогда я этого не понимала, что меня очень бесило. Я старалась что-то писать, потому что иногда в комментариях был полный абсурд. Прошло время, я поняла, как работают СМИ в России, как там промывают людям мозги, и несколько смирилась с этим. Когда я читаю какие-то гадости — глубокий вдох-выдох — и я понимаю, что так работает система, их научили думать и размышлять в таком русле. Еще я любила искать хороших русских, и это не понимали в моем окружении. Я начала оправдывать их, говорить: «Посмотрите, есть же те, кто поуезжали, есть те, кто не согласны». Но моя семья и мои друзья убеждали меня, что это неправильно, что хороших русских нет. Я так не считаю, я прекрасно понимаю, что во всем мире есть и более адекватные люди, и те, которые больше подвержены мнению других людей или властей. У меня прошла злость. Сейчас, когда я читаю комментарии под тем же Охматдетом, что «так и надо», «вы заслужили», я просто не обращаю на это внимания.

Какое будущее ждет Украину? Какое — Россию?

— Я надеюсь, что когда закончится война — а у меня есть ощущение, что это случится скоро — через каких-то 50 лет это будет просто история, которую придется изучать в школе. Народ оклемается и, возможно, все будет как раньше. Я бы этого хотела. Я бы хотела, чтобы не было никакого барьера, чтобы мы не ругались, не делали этих гадостей в комментариях, не воспринимали друг друга врагами. Мы все говорим на одном языке, мы соседи, просто в какой-то момент из-за политических игрищ нас убедили ненавидеть друг друга — это абсурд. Я надеюсь, что через поколение все будет как раньше. По крайней мере, я об этом мечтаю.