Валентин Березин: «Привыкаешь к войне – примыкаешь к войне»

Валентин Березин, музыкант, композитор, в прошлом учитель русского и литературы. Пишет антивоенные песни.

С 24 февраля 2022 года Валентин каждый день, по его словам, просыпается с мыслью о войне. О том, что она продолжается и продолжает убивать.

По прибытию в Грузию он стал волонтерить в «Volunteers Tbilisi», что помогало не только украинцам, но и в творчестве.

О том, как пропаганда действует на детей, как менялось отношение матери Валентина к войне с каждым приездом в Грузию и о том, что привыкать к войне нельзя.

Расскажите о себе.

— Меня зовут Валя. Я из Москвы. Я занимаюсь музыкой как композитор, в основном композитор, аранжировщик и сонграйтер, так называемый. Вот. То есть я пишу песни готовые. А группы, которые у меня, ну, более-менее действующие, — это группа «Ада» и группа «Зори».

Вы уехали почти сразу после начала войны. Расскажите, как это было.

— Состояло из очень многих попыток. То есть первый раз, когда именно война началась, это, в глубочайшем стрессе находясь, я буквально какого-то 6-го что ли марта, ну, в общем, в самом начале марта я купил билет в, не помню куда, в Ташкент, по-моему. Ну, в общем, куда можно было ещё улететь. Тогда улететь-то было, ну, вообще практически некуда, некуда лететь. Это единственный билет, который я нашёл, — это был Ташкент. И то есть я буквально прямо собрал какие-то пожитки минимальные и всё. И вот завтра самолёт. Но почему-то не смог улететь. Мне кот прыгнул на колени, и я понял, что пока не время.

А потом ребята из группы «Порнофильмы», они, я с ними был на контакте, потому что я тогда прямо, ну, очень старался быть в контакте со всеми, кто уезжает. Вот они сказали, что мы сейчас улетели в Турцию, если что, и ты можешь к нам присоединиться. Я улетел в Турцию, там тоже где-то, ну, в середине или, по-моему, в конце марта. В общем, тоже, да, как смог, сразу улетел. Пробыл там 2 месяца, у меня там появилась польская виза. Я вернулся в Москву и постарался уехать в Польшу. Вот в Польшу меня не пустили.

На границе меня развернули, хотя у меня была виза гуманитарная, всё такое. Но со мной очень вежливо разговаривали на границе польские пограничники. Мне сказали: «Ну вот, к сожалению, к сожалению, у вас есть… вот у вас гуманитарная виза, то есть это какой-то культурной деятельности… у вас есть подтверждение этой культурной деятельности? Там приглашение на работу, не знаю, девушка, может быть, там есть, ну, партнёрство, так называемое, вот хоть что-нибудь. Родственники». Я говорю: «Ничего из этого нет». Говорят: «К сожалению, к сожалению, вот именно сейчас мы вас пустить не можем, потому что, ну, сами понимаете, идёт война, у вас красный паспорт, вот мы вас пропустим, вас дальше не пропустят». То есть это был пограничник, который ещё просто проверял документы у пассажиров автобуса, который вот из Минска шёл в, ну, собственно, в Варшаву. И сказали, там дальше вот блокпост именно пограничный, вас там не пропустят. Поэтому меня очень вежливо высадили и всё, поймали мне машину и отправили на границу обратно с Белоруссией. Там я уже поехал обратно домой.

И буквально через пару дней мне позвонил Вова из «Порнофильмов», сказал, что «мы в Грузии тоже». Они переехали из Турции. Вот. «И стоит, скорее всего, подумать вот про эту страну». И я тогда подумал про неё, подготовился уже получше. Вывез с собой домашнюю студию, музыкальные инструменты, всё, что мне необходимо. С тех пор я здесь, да, в России я не был. Вот сегодня какое у нас, первое. Вот пятого числа, 5 сентября, будет 3 года, как я не был в России. 3 года я живу здесь. Ну, я там уезжал по делам, но в Россию я уже не возвращался.

Как война изменила вашу жизнь?

— До начала войны я, ну, честно, я даже не задумывался о том, что я когда-то смогу жить в другой стране, как бы меня ни, ну, не устраивало всё, что в России происходит, то есть я верил в какое-то хорошее, доброе, светлое, милое разрешение всех этих проблем каким-то естественным образом. То есть я особо не погружался в политику. То есть я был как большинство, которые говорят: «Я вне политики». Вот когда началась война, то есть я, ну, это разграничил. Политика — это политика, война — это война. Всё. И я понял, что мне соприкасаться с агрессивной средой хочется минимально. Ну а лучше вообще нет.

Так что поэтому, да, я принял решение уехать просто потому что я нашёл поддержку в лице всех своих друзей малого количества, очень малого количества, но это было очень малое количество, опять же вот повторюсь. И то есть я не увидел как-то объединения людей вокруг этой даже не проблемы, а катастрофы. Ну, то есть катастрофы вот такого глобального характера. То есть началась война, а люди, они как были разрознены, так и продолжают быть разрозненными. То есть это вот так вот. Поэтому я решил, ну, раз уж мы все по, грубо говоря, поодиночке или маленькими кластерами существуем, тогда, значит, ну, собраться нам, ну, как-то выступить против нам не получится. Дело не в том, что там Росгвардия, там то-сё, просто, ну, просто не получится, просто сейчас вот такое время, и как будто бы каждый сам за себя. Ну, не буквально.

У вас была группа «Ада», с которой вы ездили по России и по Европе. Она перестала существовать в двадцать первом году. Что случилось с проектом после начала войны?

— Мы собрались новым составом, возродились, да, вот для, на самом деле, для маленького события, если так вот на это смотреть с точки зрения там какой-то музыкальной индустрии, но очень важного события для нас — это был фестиваль Human, который проходил здесь, и его здесь устраивали организаторы. И как раз был, как называется, open call, когда искали артистов, которые могут выступить на этом фестивале. И как бы фестиваль как раз был посвящён иммиграции и, самое главное, помощи беженцам, помощи тем, кто пострадал в этой войне, украинцам, естественно.

И тогда, ну, вопрос сразу не стоял. Я позвонил другу, с которым мы играли там ещё до того, как группа перестала существовать. Несколько концертов мы отыграли вместе. Вот я говорю: «Как ты думаешь, может быть, мы соберёмся здесь, отыграем фестиваль?» Он говорит: «Ну, в целом я за». И мы собрались здесь, нашли барабанщика просто замечательного. Нам Господь его послал. И мы прямо втроём собрались. Всё, у нас минимальный состав. Да, мы сыграли на одном фестивале вот этом вот Human, в такой какой-то маленькой части, и нас потом сразу позвали на закрытие. Мы сыграли на большом фестивале, и поэтому мы поняли… но «Ада», она всегда была, эта группа, ну, вообще неизвестная она вот, но у нас всегда была прямо вот антивоенная повестка там с далёких-далёких-далёких времён, когда ещё особой даже актуальности в творчестве вот этого антивоенного ничего и не было. То есть мы-то всегда там вдохновлялись книгами, там Ремарк, всё такое вот, все дела. И мы решили: блин, то, что надо, по-моему. Короче, и взяли, да, взяли, собрались здесь, сыграли несколько концертов, потом ещё был фестиваль «Рубеж», потом ещё было что-то.

Расскажите про группу «Зори». — Это моя первая русскоязычная группа, потому что, то есть, до этого я только англоязычными проектами занимался. Ну и сейчас я, конечно, тоже ими занимаюсь, но это вот моя, это мой единственный русскоязычный проект на данный момент. И он как раз появился именно в начале войны. То есть мы долго думали о том, там с ещё с друзьями в Москве, что нам нужно после закрытия «Ады» нужно сделать русскоязычную группу, потому что на русском языке вроде как песни — прикольно и здорово. И есть хорошие примеры.

Получилось так, что мы к этому шли, и шли, и думали, думали, думали, думали. И вот именно в перерыве между иммиграциями, между Турцией, откуда я уехал, и вот пока я там до вот этой провальной поездки в Польшу, ну как провальной, ну вот такой, какая была, ну не провальной, ну естественной, тогда я впервые, у меня появилась маленькая домашняя студия, и первый альбом, и единственный пока, я записал дома один за буквально месяц. То есть за… ну я, ну я сидел каждый день. То есть я сидел каждый день и занимался только этим.

В вашей песне «В твоём доме» есть слова: «Привыкаешь к войне». Как вы думаете, действительно ли люди больше не обращают внимания на войну? — Мне кажется, меньше стали обращать внимания. Ну то есть эту привычку мы и тогда срисовали, и даже там есть слова: «Привыкаешь к войне». А друг, который мне помогал сводить и записывать, мегаталантливый человек, он мне помог. Он даже говорит: «Давай сделаешь так: „Привыкаешь к войне — примыкаешь к войне“». Буквально он меняет одну букву, и он добавляет мне максимально крутейший смысл. И вот поэтому получилось, да? Привыкаешь, типа примыкаешь, да? То есть своей привычкой ты становишься соучастником. И, говорю, вот талантливейший человек, избегающий стресса, старающийся вот даже не вовлекаться в это, вот мне подсказал такие слова. То есть вот насколько у него такая чувствительность.

Что вы делаете, чтобы не привыкнуть к войне?

— Я к ней не привыкаю. Я к ней не привыкаю. Ну, я даже не знаю, что можно делать специально для того, чтобы не привыкнуть к войне, потому что с 24 февраля, когда ты просыпаешься, и твоя первая мысль: «Война эта ужасная продолжается». Всё. То есть, ну, как бы это как, я не знаю, есть произведение «Альтист Данилов». Что? Что это за произведение? Про этого альтиста, который был там демоном. Ну, короче, какая-то советская фантастика. И его там в конце за то, что он хотел быть нормальным парнем и не чинить зло людям, его, значит, бесы из ада, они его наказали, и они над ним повесили такую люстру, ну, какую-то виртуальную, что когда в мире происходит какая-то жесть, там, типа где-то там убийца, где-то там дети голодают, где-то что-то, в общем, какой-то конфликт там, там горячая точка вспыхнула, там, там, там, здесь, там, то есть она у него… ну, то есть у него постоянно вот эта гиперчувствительность к любому несчастью, которое происходит где угодно, то есть в любом уголке земли.

Их, конечно, очень много. Ну то есть если бы все были настолько эмпатичными, там эти люстры бы уже вообще у всех бы там перегорели и, не знаю, люди просто валились бы замертво около столбов. Вот. Но вот как будто бы что-то такое, оно постоянно висит. Постоянно висит. И я думаю, что оно вообще, на самом деле, всегда будет висеть. То есть сейчас, знаешь, очень много разговоров насчёт того: ну, война, вот, как говорят, скоро закончится. Скоро же закончится война. И всё там, типа, и как будто бы всё станет как прежде. Ничего не станет как прежде. Всё это уже, это уже, ну, со мной это точно навсегда.

А в песне «Глаза» говорится, что война проверяет на прочность. Что поддерживает вас в годы войны?

— Да, много что поддерживало, на самом деле. Всё поддерживало. И люди поддерживали здесь. Вот, говорю, и мои друзья, которые со мной на связи, с которыми я не потерял связь. «Порнофильмовские» ребята очень сильно помогли. Сублимация вот эта творческая, если это сублимацией можно назвать, оно очень сильно помогло, да, потому что, я говорю, мне повезло то, что я со своей студией творческой вот сюда переехал. Всё, я обосновался в маленькой квартирке. Многие кто не понимают этого счастья. Я вот, вот на самом деле, если про какое-то счастье, ну такое маленькое счастье, вот это вот можно сказать то, что есть возможность заниматься творчеством.

И то, что мне хотелось, конечно, быть очень сильно причастным к помощи пострадавшим. И когда я случайно узнал, опять же вот через… ребята начали ходить на пункт помощи украинским беженцам волонтёрить. Они меня туда привели. Вова с Сашей, Вова Котляров, Саша Русаков. Они меня привели туда, и я начал ходить туда сначала вообще чуть ли не каждый день, когда это можно было. То есть, пока у меня там нет работы.

Вы волонтёрили в Volunteers Tbilisi. Что вы делали? Что вам это давало?

— То, что ты можешь помочь людям физически. Вот это ощущение. Не там репостом чего-то, а именно ты приходишь, фасуешь гречку, стоишь на выдаче, делаешь это, делаешь то. Ну, то есть у меня была только вот фасовка продуктов, и мне это, на самом деле, очень сильно нравилось. Творчески очень сильно помогало, потому что когда ты занимаешься вот написанием музыки, написанием текста и порой, ты же занимаешься этим, ты же… ну то есть техника написания она какая, это же не всегда ты берёшь и прямо технически пишешь. Это настройка, глубокая настройка. Это настройка на какой-то канал. То есть ты думаешь об этом. И ты копаешь, копаешь, копаешь, копаешь, копаешь. И в конце концов ты этот колодец раскапываешь, из него начинает бить вода и всё. И вот эта вот настройка, она требует определённого времени. И иногда какой-то такой, знаешь, пелены тумана. То есть ты не знаешь, что писать, где там, о чём. Строчки у тебя не связываются. Ну, в общем, в музыке… ну, короче, стихи я тоже пишу, ну, тексты песен, стихи, это всё примерно из одной области. Иногда, чтобы разгрузиться, нужно вот позаниматься, там картошку пораскидывать, грубо говоря. И мне это помогало так вот в моей деятельности.

Ну и ещё, ну, это, конечно, вообще не самое важное было. А самое важное — это то, что ты можешь людям помочь, вот которые приходят на пункт, которые действительно нуждаются вот в этом прожиточном минимуме, так сказать. Вот самый такой глазной контакт, крепкое рукопожатие. Вот у меня было с одним мужчиной, он приходил, не помню, как его зовут, он приходил, и у него было шесть, по-моему, наборов вот этих вот продуктовых, потому что это был человек, я, может быть, путаю, и там, не знаю, в комментариях поправят, тот, кто тот, кто знает. Человек, он был вот то ли воспитатель интерната, и он воспитанников интерната вывозил под обстрелами. И то есть у него, по-моему, то ли 10 детей-мальчиков здесь. Ну, то есть он вот как старший, он взял ответственность за приёмных детей, интернатских, и вывез их сюда.

Я там подружился с волонтёрами. То есть вот мы с одной девочкой и с её мужем мы стали вот прямо очень-очень-очень хорошими, очень хорошими друзьями. Она была прямо суперактивистка. Плюс она ещё кинолог, и она очень сильно мне помогла с собачкой. И мы сейчас вообще вот, ну, мы встречаемся там каждые выходные. Вот вчера мы ездили, вот девочка из Грузии, девушка.

Есть ли в вашей семье те, кто поддержал войну?

— У меня вот единственное, что была с мамой ситуация, вот потому что мы прямо ссорились на эту тему. А потом ссорились прямо достаточно долго. То есть я ещё как раз прямо сразу уехал резко. И всё. У нас там были какие-то напряжённые телефонные разговоры. И потом в какой-то момент мы договорились, что давай не будем говорить на эту тему. И я как-то тоже запротестовал. Что значит не будем говорить на эту тему? Что это за тема такая? Это не тема, типа, это целая трагедия. Она, говорю, она висит. То есть ты смотришь на мир через призму войны уже, на всё, когда ты в магазин идёшь, когда ты там, я не знаю, засыпаешь, просыпаешься.

Потом как-то тоже у меня градус подспал, и я говорю: «Мам, приезжай просто ко мне в гости, просто в другую страну съезди. Просто посмотри, что это такое. Вот как живут люди без военной пропаганды, вот без вот этого, без вот этой заполоняющей всё идеи милитаризма». И причём, что я говорю: «Вот смотри, как бы вот что будет». То есть я уверен, что в школах это будет, потому что я это видел сам, когда сам работал. Я видел, как после Крыма в школе, которая достаточно была либеральная, сразу началось там «день ватника» для детей, там и так далее, и всё. Вот эти какие-то строевая подготовка сразу же.

Причём, ну, у меня есть племянники, и я говорю, вот, ну, внуки у мамы, говорю, и в школах 100% это всё начнётся. Я, кстати, в перерывах между иммиграциями я зашёл в свою школу, в которой я работал, потому что я где-то потерял свой диплом о высшем образовании. Думаю, не оставил ли я его там. И я зашёл, я не был там те самые 8 лет вот эти вот. Я зашёл, я увидел конкурс детского рисунка, мне стало плохо. То есть конкурс детского рисунка. Не помню там к чему, наверное, к ближайшему перед летними каникулами празднику — 9 Мая. Самолёт с триколором и православным крестом против самолёта с украинским флагом и свастикой. То есть вот так вот этому нежному поколению сейчас это не прививается, это просто загоняется под кожу в таком раннем возрасте.

В общем, мама приехала ко мне сюда. Раз ко мне она сюда приехала, два, три, и у неё случилась вот переобувка в обратную сторону. Но она тоже каким-то языком не своим со мной разговаривала, когда вот в самом начале я говорю: «Ты понимаешь?». Вот, говорю, хотя бы, ладно, страна чужая, ну как, да? Не наша страна, армия нашей страны туда заходит, начинает творить там зло, бомбить города. Если тебя вдруг это не касается, то хотя бы, не знаю, вот так вот меркантильно можно порассуждать. А что, вот при железном занавесе жить хорошо? Просто вот личный твой комфорт, допустим, не берём вот это глобальное сострадание, берём твой личный комфорт. Она говорит: «Да, да, я очень хочу так жить». Я говорю: «Почему?». Она говорит: «Чтобы американских вот этих вот улыбок голливудских здесь не было». Я говорю: «Так, улыбки — это хорошо, когда люди улыбаются — это хорошо». «Это вот всё вот фальшивка». Я говорю: «Это хорошо, а нам нужно что делать? Нам нужно, значит, платки нацепить, вот, и пойти в церковь и там страдать, грубо говоря, креститься, не поднимая головы, и так далее». Ну, короче, в общем, она приехала сюда 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7. И она зачастила, на самом деле, ко мне ездить. Ей очень здесь нравится. В итоге у нас просто прекрасное общение. Я как-то увидел всё-таки, когда она приехала сюда, прямо, ну, как настоящего человека, с настоящими чувствами, с настоящей эмпатией, с настоящим всем. Тем более, что ей очень понравилась страна. Она говорит: «Вот, посмотри, — говорит, — какой культурный код, и он не потерян».

Как вы живёте в иммиграции? Что самое трудное?

— Не знаю. Я ни с какими здесь трудностями не сталкивался. Все люди очень добрые. Очень добрые. То есть незнакомые, незнакомые люди, прямо очень открытые, очень дружелюбные. Ни разу у меня не было такого, чтобы кто-то мне говорил там, мол, вот там ты из России и конкретно там ты оккупант, ни разу. Так что, ну, мне почему-то достаточно легко. Я одиночка, ну, не одиночка, а как сказать, ну, уединённый образ жизни мне самому с собой, как бы. А все вот эти вот внешние факторы, которые могут быть, если навык общения он развит, ну, у меня он немножко такой, ну, немножко развит, то договориться можно, где-то что-то объяснить, почему ты, как ты здесь, что ты, какие у тебя есть проблемы, где можно найти решение этих проблем. Это всё можно, я думаю, сделать. Экстравертам проще. Я экстраверт. Если бы я был таким вот прямо более, более там в себе, вот одиночкой как бы по… потому что я как бы особо не могу там в общество выходить там и контактировать, тогда да, может быть, мне было бы сложнее. Нет, сложно, я сложности не испытываю.

Как вы считаете, в чём сила Путина? — Для меня как для неразбирающегося в политике человека, а я не разбираюсь, мне сложно ответить на это, но мне кажется, сила Путина в том, что, и может быть, кстати, даже долго сейчас буду отвечать на этот вопрос, в том, что ему удалось сделать общество российское максимально разрозненным. Максимально разрозненным. То есть то, что, как он назвал своё там главное движение, вот эта вот партия «Единая Россия» — это просто, это насмешка. Ну это, ну это насмешка, это прикол какой-то. Вот все разрознены максимально, всем друг на друга пофигу и всё.

Как бы там даже ещё были какие-то там консолидации, как мне кажется, насколько мне известно и насколько это в моём представлении. Я не проверял это по фактам, но я помню даже вот, будучи ребёнком там прямо совсем-совсем маленьким, это был ещё Горбачёв. Вот я старенький, да, такой, и как будто бы, и я там потом что-то читал, там была вот эта какая-то модель «социализм с человеческим лицом», вот эта вот у Горбачёва. И причём, то есть там была вот эта вся антимилитаризационная программа, то, что он там выступал, мол, там всё, там войны закончились, из Афгана мы всех вывели там, ну, как бы всё. То есть ему страна с войной досталась. Он там ещё там, не знаю, несколько лет там как-то старался, чтобы эти войска вывести, чтоб стену эту в Берлине убрали, короче. Ну, в общем, делал всё по чести, по совести, как мне казалось. Для управления такой огромной страной. Россия — это страна очень большая, и люди там очень разные. И если вот так вот это вот всё брать, то я, может быть, ошибаюсь, опять же, на моё мнение, чтобы управлять такой большой страной, нужен кнут. Кнут именно. А если наращивать ещё больше, как вот сейчас вот какая вот тенденция, то этот кнут должен быть ещё массивнее.

А потом, то есть, если раньше там общество, тусовка, пойдём туда, там, Михаил Сергеевич разрешил митинговать, значит, мы можем идти митинговать. И возможно, там появится сам генеральный секретарь КПСС Михаил Сергеевич Горбачёв и выйдет к народу, и мы с ним поговорим. И то есть там, ну, в огромную толпу он сам полезет в своей шляпе и даже снимет её. И тогда какие-то, ну, люди как-то собирались, были собрания, были митинги, то есть это всё было. А потом даже вот, мне кажется, во времена Ельцина, вот этих, ну, вот этих голодных, но свободных девяностых, всё-таки начала уже проскакивать такая идея. То есть, ну, типа, знаешь, как обычный рабочий говорит: «Я там, типа, вот самое главное для меня — это моя семья». То есть и всё. Вот этот вот закрытый микро-микрокластер. То есть я, моя семья, и все там, типа, я должен кормить семью, я должен там, типа, обеспечивать там семью, жену там и так далее.

Короче, в общем, все перекрылись друг от друга вот по маленьким семьям. И маленькие вот эти вот собрания сочинений людских, маленькие, то есть совсем такие союзы, ячейки, ячейки. Вот эти вот микроячейки общества, они стали во главе типа общества. И мне кажется, с приходом двухтысячных, когда более-менее там какая-то возможность заработка расцвела, и когда можно было там, ну, типа как-то экономически где-то пронырнуть и что-то там себе придумать, вот тогда как раз вот эта вот тема насчёт того, что я, моя семья, мои дети — это самое важное, что у меня есть. Вот и эта идея, она прямо вот насчёт того, что вот этот свой микрокластер самое главное оберегать, чтобы тебе было что терять, чтобы ты, ну, не думал о том, как бы куда тебе ходить, что тебе говорить, потому что ты в первую очередь вот ещё ответственен за своих там меньших или старших, и так далее. Вот, мне кажется, сила, я бы не сказал, что прямо одного Путина, я не считаю одного единственного человека там корнем зла, ни в коем случае. Это было бы слишком просто. Это было бы слишком просто, если бы так было. И если бы так было, вообще бы всё было по-другому. Сила, там, скажем, вот этих правящих коалиций, она в том, да, что люди разрозненные. И я не, опять же, скажу, что как-то это их специально разрознивали. Просто сила в том, что, наверное, они просто смогли это усугубить, вот эту разрозненность людей.

Чего боитесь?

— Самое страшное уже случилось. И поэтому, вот поэтому, скорее всего, у меня такой какой-то более-менее позитивный настрой на жизнь, потому что самое страшное уже случилось, всё.

О чём мечтаете?

— Глобально я желаю, чтобы войны закончились вообще все. И вот это ужасно и так далее, чтобы все там уже, я не знаю, кто там будет нести ответственность. Удастся ли сделать так, чтобы понесли ответственность те, кто к этому был причастен, те, кто разрабатывал эти методички, те, кто разрабатывал вот эти вот все планы вторжений, все, кто агрессировал, все, кто агрессировал в течение вот этого количества лет, все вот эти вот люди, которые вообще считают, что война возможна в XXI веке, не то, что в XXI веке, а вот уже там спустя там 20-30, сколько там веков, сколько вообще у нас цивилизация эта существует?

Такое как война, оно должно… такое действие, как война, мне кажется, оно вообще должно остаться там в прошлом, забываться, ну не, ну там как бы вспоминаться, чтобы это там было, да, вот как негативный пример для человечества. Вот, мол, вот мрази — это мы, вот мы такими вот были. Курта Воннегута читала, вот помнишь, что он говорил? Он же там тоже антивоенный писатель, всё такое. И ему кто-то сказал тоже, вы у него брали интервью, ему говорят: «Тебе не кажется, что бороться с войной — это всё равно, что бороться с ледниками?». То есть, ну, типа, это настолько естественно, людям свойственно убивать друг друга, и это настолько естественно, как там ледникам таять. И да, поэтому я и называю это утопизмом. Но мне вот, вот это самое такое вот желание, чтобы живые существа, которым дана радость жизни, чтобы они вот не, ну, не страдали, потому что жизнь — это круто.