Ярослав Никитин: «Если сказать “завтра войны не будет”, все это примут с радостью»

Ярослав Никитин — инженер с двумя высшими образованиями из Перми. Работал менеджером в компании-производителе контрольно-измерительного оборудования. Проявлять свою политическую позицию Ярослав начал после убийства Бориса Немцова — с тех пор и до начала войны не пропустил ни одного оппозиционного митинга в своем городе. А вскоре после 24 февраля с семьей уехал в Стамбул, через 9 месяцев перебрался в США.

Сейчас Никитин живет в Южной Каролине и работает электриком на автомобильном заводе. О социальном суициде в эмиграции и об отношении американских обывателей к войне в Украине говорим с Ярославом Никитиным в новом выпуске «Очевидцев 24 февраля».

Расскажите о себе.

— Меня зовут Ярослав Никитин, я из Перми, мне 39 лет, сейчас живу в Южной Каролине, Грир. Я инженер-электрик родом из Перми.

Как вы проявляли свою гражданскую позицию в России до войны?

— На меня очень сильно повлияло убийство Немцова на мосту прямо перед Кремлем. Политические убийства были и до этого, но в какой-то момент в жизни любого человека срабатывает триггер, после которого он начинает обращать более пристальное внимание на политику, и это всегда связано с твоей личной свободой. Немцов был очень свободным человеком, даже слишком свободным.Он занимался кайтсерфингом, я тоже люблю кайтсерфинг, и как-то из этого я понял, что он со мной был примерно на одной волне. Было очень грустно, мы как будто переживали смерть близкого человека. После этого я стал ходить на все мероприятия, которые организовывал Алексей Навальный. С 2015 года мы с супругой не пропускали ни одного митинга против коррупции и бандитов во власти, из проводившихся в Перми.

24 февраля 2022 года. Каким был для вас этот день?

— Моя жизнь полностью изменилась, развернулась на 180 градусов. 24 февраля я проснулся в 5 утра, прочитал сообщения в рабочем чате и понял, что все, моя жизнь уже не будет прежней, жизнь нашей семьи не будет прежней. Я не знал, что делать, это было первое такое событие в моей жизни: ты вроде должен что-то делать, а у тебя шок, хочется предпринять какие-то шаги, но ты не знаешь какие. В общем, в состоянии шока я был еще, наверное, дней 5 минимум. Триггером к активации послужил разговор с одним знакомым. Он сказал: «Ярослав, это надолго». Не скажу, что я долго решался — 24 февраля началась война, а 6 марта мы улетели в Стамбул. Рейс был из Перми, ещё по не сильно космическим ценам, но уже недешево. Мы уехали и больше не возвращались назад.

Как отнеслись к войне ваши коллеги? Поддерживаете ли отношения с ними?

— С коллегами, которые тоже эмигрировали, я поддерживаю отношения, а со многими остальными, соответственно, нет. У нас и раньше возникали споры на эту тему. Собственно, когда я только пришел на работу, они первое время очень смеялись над моей позицией, а я её пытался доказывать, говорил, что они, к сожалению, не правы. Мне удалось убедить одного коллегу, он осознал, что, возможно, происходит что-то не то, и сейчас мы с ним на одной волне. А какие-то ребята так и остались поддерживать все это и говорить: «Все не так однозначно. И вы, на минуточку, не правы». Мы поздравляем друг друга с днем рождения, но это все, больше мы не лезем друг к другу в души.

Вы ощущаете личную ответственность за то, что эта война стала возможной?

— Я думал о том, что я мог бы сделать еще больше с тех пор, как началась активная фаза военных действий и изменения политического строя в России. Но я не политик и не ощущаю себя тем человеком, который меняет судьбы миллионов людей. Я считаю, что я сделал все, что было в моих силах: я участвовал во всех возможных акциях и митингах, общался со своими друзьями и знакомыми, пытался объяснить им, что если мы не будем предпринимать сейчас каких-то активных действий, то дальше будет только хуже. Но это уже был камень или ком, остановить который было никому не под силу. Все получилось так, как получилось.

Изменились ли отношения с родными из-за вашего отъезда?

— В начале нашего путешествия они несколько обострились, потому что родители моей супруги… Я не скажу, что они активно поддерживают войну, но все же больше поддерживают. Там парадигмы хоккейной или футбольной команды: если уж ввязались,то надо закончить, там наши, а там не наши. И этого достаточно для того, чтобы определить правую и неправую сторону. Сейчас мы стараемся общаться, потому что они в любом случае не перестанут быть нашими родственниками. После всего все равно надо будет находить общий язык, поэтому мы не переходим в фазу личной горячей войны.

Как думаете, почему многие россияне поддержали войну?

— Я не думаю, что активно поддерживающих много, но мои друзья, которые больше общаются с людьми, говорят, что их все-таки процентов 60. Это сложно оценить, потому что сейчас никакая статистика не покажет нам правдивой картинки. Я думаю, что люди хотят жить хорошо и спокойно. Если им предоставить эту возможность, то все проголосуют за нее. Если сказать: «Ребята, завтра войны не будет, все будет замечательно, все снова будут работать где захотят и полетят куда захотят, Завтра это все закончится», то все примут это с радостью. Никто не будет говорить: «Давайте пойдем повоюем, поубиваем кого-нибудь». В первую очередь, общество милитаризируют телевидение и государство, накачивая их всем этим. Им выгодно поддерживать общество в состоянии тонуса, как собаку Павлова, чтобы они всегда были готовы по команде «Фас» на кого-то прыгнуть. Но в целом, конечно, любому человеку нужен дом, зеленая полянка вокруг и чтобы дети были счастливы.

Как вы принимали решение ехать в США?

— Принимали мы его долго. Мы много времени провели в Стамбуле, в Турции: там замечательные люди, замечательная еда, но были проблемы экономического характера. Потом друзьям пригласили нас в США, и мы решили ехать к ним. Путь был только один — через Мексику по программе CBP One. После того, как мы прожили в Стамбуле 9 месяцев, мы приехали в Мехико, провели там Новый год и ещё, наверное, две или три недели, а потом приехали в США. Это оказалось значительно проще, чем попасть, например, в Европу с нашим паспортом.

У вас два высших образования, но теперь вы работаете на заводе электриком. Как вы переживаете такой дауншифтинг?

— Во-первых, я был готов к этому морально, психологически и ментально. У меня было время подготовиться к этому путешествию. Во-вторых, у меня есть семья, мне нужно что-то делать, и тут я вспомнил, что у меня есть диплом, что я что-то знаю в этой области. В Америке если ты что-то делаешь, то ты обеспечишь себя и свою семью. Это easy money, как говорят американцы.

Что для вас самое трудное в эмиграции?

— Самое трудное в эмиграции то, что рядом с тобой нет твоих близких. У меня есть жена и ребёнок, но нет всех остальных, кто меня поддерживал, моего каркаса. И это надо выстраивать заново, каждый день поднимая себя и говоря: «Только вперёд». Это психологическая работа. Ещё, эмиграция — это социальный суицид. Ты обрываешь практически все свои социальные связи, от карточек до бумажек. Тебе нужно всё это заново выстраивать, все это получать, проходить этот бюрократический процесс. Ты шаг за шагом легализуешь себя на новой планете. Но всё это можно преодолеть. Это не сравнить с трудностями, которые сейчас люди испытывают в других местах, в том числе в России.

Как американские обыватели относятся к войне в Украине?

— Американские обыватели тоже бывают разные. Кто-то не знает, что происходит ни в России, ни в Украине. Для них война — это удивительно. Им, по большому счёту, без разницы, их волнуют собственные проблемы. Но есть и другая категория людей: их интересует внешняя политика, они переживают за мировые проблемы — это другой кластер более образованных людей. Им интересно, они переживают и сравнивают что-то, но в детали никто не вникает. Они поверхностно разбираются, понимают, что там страдают дети, что там страдают люди с обеих сторон. То есть у них нет такого, что кто-то прав, а кто-то виноват. Им хочется, чтобы все это побыстрее закончилась, чтобы не отправляли деньги Украине, потому что у них и своих проблем хватает. Они рассуждают вот так: «Нам нужно использовать эти деньги — 60 миллиардов долларов — для чего-то другого». У них более приземленные мысли, они не думают глобально, не думают, что надо остановить Путина, они просто хотят решить проблему миром, чтобы все успокоилось и никто не воевал. Я живу в республиканском штате, так что тут через масс-медиа высказывает свои мысли Трамп. Он говорит, что все решит за некоторое время, что все будет нормально, только дайте прийти к власти. Может быть, в демократических штатах по-другому. Америка не готова снова быть мировым полицейским. Но, по большому счету, все все равно считают, что необходимо помогать. Правда, помощь выделяется очень долго — в Сенате, по-моему, полгода решали выделять или не выделять помощь. Это достаточно долго, потому что тогда Украина как раз начинала контрнаступление, и им нужно было новое вооружение, чтобы сделать это быстрее, но, к сожалению, конфликт был растянут.

Вы общаетесь с украинцами? Сталкивались ли с негативным отношением к себе из-за того, что вы из России?

— Перед тем, как мы попали в США, мы 9 месяцев жили в Стамбуле, и там было очень много людей из Украины. Мы познакомились с ребятами из Кременчуга, из Винницы, из Мариуполя. Когда мы только переехали, у нас внутри было чувство, что мы виноваты, что мы что-то сделали не то, что мы тоже несем ответственность за это. Это было первое чувство, от которого хотелось избавиться, сказав: «Ребята, я не при делах, это не моя ответственность». Но постепенно мы налаживали контакт. Кто-то сначала не хотел с нами общаться, но потом они увидели, что мы вроде как хорошие и нормальные ребята. Мы со многими до сих пор поддерживаем дружеские отношения, переписываемся, помогаем им, приглашаем сюда. Здесь мы тоже встречали украинцев. Для тех, кто здесь родился либо уже больше 10 лет живет, эта война тоже идет стороной, они как бы в ней не участвуют. Чувства напряженности с ними в общении нет. А вот с теми, кто только-только приехал, конечно, чувствуется напряженность, но через какое-то время, особенно если вы вместе поработали, она проходит. Нет такого, чтобы мы друг друга в чем-то обвиняли или ругались.

Что можно сделать, чтобы эта война поскорее закончилась?

— Продолжать высказываться и поддерживать людей, которые хотят что-то изменить или уехать. Надо поддерживать политзаключенных. Хочется, чтобы другие государства спасли лидеров оппозиции, находящихся сейчас в заключении: Владимира Кара-Мурзу, Яшина, Алексея Горинова и многих других. Сейчас в России более тысячи политзаключенных, и не хочется, чтобы они были замучены до смерти так же, как и Алексей Навальный. Это медленная пытка и смерть, смотреть на это очень тяжело. Поэтому тем, у кого есть рычаги — Европе и Америке — нужно спасать людей. Политики должны работать, слушать своих избирателей, а не продолжать что-то декларировать.

Что дает вам надежду?

— Люди, которых я встречаю на своем пути. Добрые люди готовы бескорыстно помогать. От этого снова просыпается вера в человечество.

Вернетесь в Россию, если режим Путина падет?

— Когда я уезжал, я думал, что больше никогда не вернусь. Спустя какое-то время я увидел, что люди привыкают к жизни в России и подумал: «Мог бы я привыкнуть к этому?». Я понял, что никогда не смогу к этому привыкнуть, пока этот режим существует. Ты все время должен скатываться вниз по всем социальным и экономическим параметрам. Мы бежим вниз, назад, вправо, влево — хоть куда, но не вперед. Сейчас для меня такой вероятности не существует. Может быть, мои дети или внуки захотят вернутся в Россию. Это грустно.

Какое будущее ждет Россию?

— Я бы хотел сказать, что скоро будет «Прекрасная Россия будущего», но, мне кажется, это будет очень длительный и долгий процесс. Только после проигрыша возможны какие-то положительные изменения, но я думаю, что в них заинтересован весь континент. Ему нужно нормальное и здоровое общество, нормальная страна, которая не бросается на соседей по любому поводу. Но это будет только после поражения. Возможно, нас ждет этап внутренних междоусобиц, внутреннего разделения, может, будет что-то кровавое. Конечно, хотелось бы, чтобы все было спокойно, но такая картинка в моем сознании рисуется с трудом. История показывает, что после войн в любом случае возникают экономические, финансовые и социальные кризисы. Сколько людей придет инвалидами с расстройствами после войны? Даже если учесть количество жертв, то после Афгана это было 10 тысяч человек, а сейчас это будут сотни тысяч. И что нам с этим делать? Я думаю, что нужно открывать очень много психиатрических больниц, а по телевидению показывать только «В мире животных» и что-то спокойное. Постепенно, если начать сейчас, то лет через 10-20 произойдут какие-то изменения, но это не будет очень быстро.