Алексей Козлов: «Репрессии нарастают — надо готовиться»

Алексей Козлов — правозащитник. Родился и долго жил в Воронеже, получил два высших — естественно-научное и историческое, стал кандидатом философских наук. В родном городе занимался проблемами экологии и свободы собраний. После Болотного дела возникла угроза преследования — СК решил, что готовились «беспорядки» в регионах. После того, как в Воронеж приехала спецгруппа, Алексей уехал из России.

С 2013 года живет в Германии. С коллегами из польских, российских и немецких НКО учредили организацию Solidarus — в том числе ого, чтобы поддерживать беженцев и эмигрантов, заниматься их интеграцией в новых странах. Он рассказал, почему репрессии будут нарастать, а всё, что происходило в 90-х — было зря.

Расскажите о себе.

— Меня зовут Алексей Козлов, я правозащитник. У меня два образования — естественнонаучное и историческое, ещё я кандидат философских наук. Сейчас мне 49 лет. Всю осознанную жизнь, до того как я в 2013 году уехал в Германию, я жил в Воронеже. Я провинциальный правозащитник, занимался экологическими проблемами, связанными в основном с энергетикой, серьёзно сосредоточился на теме свободы собраний. В вегетарианские времена ещё была возможность влиять на власть через проведение публичных мероприятий.

Почему уже в нулевых начался прессинг различных общественных объединений? Что в них пугало государство?

— Наше государство напугали цветные революции на Балканах, Южном Кавказе и Грузии. Государство искреннее не понимало, что у граждан может быть внутренняя интенция собраться и высказать своё мнение. Они всегда считали, что это смоделировано, а у это есть два источника: это публичные акции, поэтому их нужно зарегулировать и ограничивать их каждый шаг, и организаторы этих акций, которые получают средства с Запада — это некоммерческие организации. С коммерческими организациями Владимир Владимирович научился разбираться ещё во времена «ЮКОСа», там всё было понятно. А вот с некоммерческими было непонятно, потому что там нет возможности спекулировать на тему прибыли и дохода, ведь там какие-то странные идейные люди. Здесь основным вопросом сразу стало иностранное финансирование. Это с того момента и идёт, и к чему это привело, мы все прекрасно знаем.

Когда и почему решили уехать из России?

— У меня была конкретная угроза уголовного преследования в связи со второй частью болотного дела. После ареста Развожаева следственный комитет выдвинул теорию, что беспорядки готовились не только в Москве, но и в регионах Российской Федерации. Они решили, базируясь на показаниях задержанных людей, смоделировать схему, чтобы были какие-то организованные группы, которые этим всем занимались. Осенью 2012 года к нам в Воронеж приехала специальная группа следственного комитета, которая базировалась на этой теории. Они провели сколько-то обысков, изъяли компьютерную технику и допросили какое-то количество людей. Исходя из всего этого стало понятно, что они ищут тех, кто связан с организацией митингов, у кого иностранное финансирование, а это как раз были мы и я в частности. Тут все очень хорошо сошлось фактически в одном человеке, в лице меня, поэтому я решил, что лучше не испытывать судьбу и удалиться хотя бы на время. Изначально мы думали, как и многие здесь, что это на время, что все уляжется, но оно не улеглось. А потом, когда я находился в Германии, произошел 14-й год, оккупация Крыма, и мы, конечно, не сдерживали себя оценивая все это. Свежая статья за сепаратизм очень нам подошла. Стало понятно, что моя деятельность уже началась здесь, в Германии, поэтому это надо признать и начать ею полноценно заниматься.

Чем вы занимаетесь в Германии?

— В 2013-м году мы с коллегами из польских, российских и немецких НКО учредили организацию Solidarus, которая, на самом деле, имеет страшное и длинное название Solidarität mit der Bürgerbewegung in Russland — «Солидарность с гражданским движением России». Она была создана в том числе для поддержки эмигрантов, беженцев и их интеграции в общество, чем мы в фоновом режиме и занимались в 2013-м году. После Крыма была волна эмигрантов, но серьезная политэмиграция началась с преследования Штабов Навального и объявления их экстремистами. Помимо этого у нас периодически бывают разного рода проекты: мы очень долго находимся в партнерстве с фондом имени Генриха Бёлля, сейчас сотрудничаем с МИДом Германии по проекту интеграции россиян, уехавших после начала войны.

Ваши мысли и чувства 24 февраля 2022 года. Как этот день изменил вашу жизнь?

— Я помню, что очень рано проснулся, а перед этим у меня какое-то количество времени было ощущение тревожности в связи с этим. Я потом в своем фейсбуке нашел пост, где писал про возможность вторжения ещё за неделю. До этого я встречался с коллегами из Украины в декабре 23-го числа, и тогда мы обменялись мнениями на этот счет, что слишком много совпадений, слишком много вещей пришло в движение, которые складываются в определенную картину. Понятно, что тогда хотелось это оттолкнуть и забыть, но тем не менее. 24-го я проснулся, открыл новости и вижу, что фактически пытаются взять Киев. С этого момента мы ввязались в нон-стоп содействия всем и вся по эвакуации. Помимо этого где-то с марта мы начали лоббировать тему с гуманитарными визами для россиян, а в июле её уже получали первые люди. Речь идет про параграф 22.2. С этого момента мы занимаемся содействием в получении гуманитарных виз. Благодаря нашим стараниям порядка 250 человек получило гуманитарные визы. Я одновременно вывозил российских активистов, консультировал бегущих украинцев и содействовал коллегам из Харькова, а так же ходил на митинги. Даже заразился ковидом через какое-то время походов на демонстрации. В основном меня пугала слабость, потому что в моменте оказалось, что я делаю меньше, чем обычно.

В чем специфика последней волны эмиграции из России? Кто эти люди, покидающие страну?

— Первая волна — это болотное дело, и она совсем маленькая. В основном там люди, которые либо причастны к этому, либо где-то фигурировали, либо их задержали в связи с самим мероприятием на Болотной. Это несколько десятков людей, это первый звоночек о политических репрессиях. На начальном этапе я занимался говорением о том, что в России есть политические репрессии, есть политические эмигранты, что это факт, с которым нужно начать работать, потому что обычно репрессии нарастают. Потом была крымская волна. Это люди, которые не побоялись сказать, что Крым — это Украина, и просто люди, для которых это неожиданно оказалось водоразделом. Они уехали из страны, не хотя давать налоги этому государству. Их уже гораздо больше, но в своей массе это, конечно, больше не политэмигранты. Я их называл «атмосферные эмигранты». Репрессивность закона о свободе собраний усиливалась, уголовные дела сочинялись достаточно легко, был предпандемийный сюжет, потом, во время пандемии, начали нарастать репрессии против оставшейся политической оппозиции. «Фонд борьбы с коррупцией» и Штабы Навального объявили экстремистскими организациями, что дало дополнительное количество людей, а потом началась война. Первая волна — это люди, которые сразу же заявили о своей позиции, у которых возникли либо по понятным причинам могли возникнуть серьезные проблемы. потом была пауза, и новый всплеск в связи с мобилизацией осенью 2022-го. В большинстве своем это были более-менее успешные люди, которые уезжали, меняли карьеру, понижали социальный статус, но смирялись с этим, потому что не хотели участвовать в том, что сделала российская власть. А далее уезжала молодежь. Она была очень разная и отличалась друг от друга в зависимости от региона.

Как относятся к иммигрантам в Германии? Не устало ли немецкое общество от этих волн эмиграции?

— Россиян до определенного момента не замечали, и на фоне миллионов украинцев, приехавших в Германию, россияне тоже не очень видны. Я могу сказать, что ресурс практически исчерпан. Основной ресурс — это не деньги, жилье или продукты, а терпение. Когда оно заканчится, уже фактически ничего не поможет. Понятно, что часть людей уже никак не может выехать, будь это россияне или украинцы из Харькова, которым некуда ехать. Теперь основной вопрос, каким образом перейти от «это временное явление» в фазу «это что-то постоянное». Даже если сейчас уедет половина украинцев, это все равно будет больше, чем в 2015-2016 году приехало сирийцев. Они будут частью немецкого общества. Основной момент здесь в том, каким образом включить людей в этот процесс. Я считаю, что сейчас это самое важное, а не то, что рассказывает мой уважаемый господин Гудков — что всем надо немедленно дать ВНЖ в упрощенном порядке и помогать открывать счета в банках. С моей точки зрения российское гражданское общество в изгнании может приносить пользу Германии, но это нужно запаковать во что-то другое. Если брать людей с гуманитарной визой, которая по факту являются признанием их активной деятельности против режима Путина, то им, с моей точки зрения, обратной дороги нет. Это значит, что они останутся здесь надолго, что значит, что им нужно помочь это преодолеть и начать приносить ту или иную политическую пользу. В идеале нужен локальный блок для русскоязычных, делающий группы поддержки, консультирующий по миграционным вопросам, консультирующий по тому, как устраивать детей в школы — возможна масса разной активности. И даже если представить, что Украина побеждает, а режим рушится, то история показывает, что это все происходит не мгновенно. Часть людей, прожив тут 2-3 года, когда им начинают задавать серьезные вопросы до сих пор говорят: «Да нет, мы вернемся, как только все закончится. Мы тут ненадолго». Понятно, что это самообман, что это просто психологическая защита. Мы второй год ведем проект по интеграции и видим, что большая часть людей все еще не осознала где они, что они и как они. Мы сейчас находимся в ситуации, когда мы должны немецкому государству, которое все гарантирует, предлагать людей, которые еще не осознали себя в Германии, но они должны будут пользу ему приносить. Хотя, часть уже приносит. Это продажа товара, которого еще нет, но это неизбежно, иначе мы попадем в другую неприятную ситуацию. Это моя печальная гипотеза, которая будет в той или иной степени реализовываться, наверное, в следующем году. Я думаю, что 22-й и 24-й параграф продлят. Евросоюз заявил о том, что они продлевают гуманитарную защиту для украинцев, но, я думаю, они порежут социальный пакет, потому что впереди выборы, а они экономят. Это, конечно, важно, особенно для людей, приехавших без всего, только с одним чемоданом, и до сих пор не осознавших, чем они будут здесь заниматься.

Зачем Путину была нужна эта война?

— У Путина прогрессирующее желание конфликтов. Для меня было очевидно с Крыма, что война будет. Она удивительным образом не случилась в тот момент, потому что Путин был к этому не готов. Поэтому он не дал никаких войск ЛНР и ДНР, и там все делалось руками тех странных людей, вроде Стрелкова и так далее. Ему комфортно в состоянии, когда он держит в напряжение весь мир и может диктовать свои условия. Плюс время до и после Крыма очень показательны — никто не был готов к активному противостоянию. Он просто попробовал: «Ага, проканало, и здесь проканало. А почему было не попробовать что-то посерьезней?» У него, во-первых, есть желание держать в напряжение весь мир, а, во-вторых, имперское наследие и желание оставить след в истории в качестве восстановителя российского непонятно чего. Он же понимает, что ему немного осталось. Как бы его не лечили, чем бы его не кормили, но еще лет пять и все. Он хочет оставить свой кровавый след в истории, а после хоть потоп. Меня больше интересует не зачем, а как надолго и что с этим делать.

Война надолго?

— Я думаю, что, к сожалению, да. Я желаю больших успехов вооруженным силам Украины, но нужно понимать, что даже возвращение оккупированных на данный момент территорий не будет означать военного поражения Российской Федерации. В текущей ситуации это выглядит нереалистично в ближайшие год-два. Я думаю, что война надолго, и ни Евросоюз, ни США не готовы к таким срокам. А это значит, что тысячи и миллионы беженцев по-прежнему будут за пределами Украины, это значит, что россияне будут все равно уезжать. Те, кто осознанно остался что-то делать, будут попадать под репрессии, а после, если успеют, уезжать, кого-то доконает попытка призыва их ребенка. Беженцев будет все больше и больше, в том числе и в Германии.

Что ждет Россию?

— К сожалению, я пессимист. Я считаю, что нужен Адрианов вал. Пока ничего хорошего, только оккупационный режим. Когда-нибудь, лет через 10, можно будет посмотреть, что там происходит, действительно ли это возможно демократизировать. Потому что то, что мы сейчас видим, означает, что всё, что происходило, начиная с 90-х, было зря. Я не имею в виду, что совсем зря, но для большинства населения это не имело никакого значения. Они просто перешли в новый режим. Да, есть какой-то дискомфорт, но, в целом, их это устраивает.

Что не так с российским обществом?

— Не было никакой десталинизации. Вообще ничего не было. Была смена экономического режима. Неолиберализм, кстати, нравится Путина, нефтяная рента его вполне устраивает. Но с обществом никто ничего не сделал. В основном молодежь и небольшой процент людей добровольно в этом поучаствовал, но с точки зрения 100-миллионной страны это ни о чем. Потом Путин руководит страной с 99-го года. Было ли свободное время? Да его фактически не было. Был 91-й и 99-й год, а между ними 8 лет бурного дикого капитализма и суперпрезидентской республики в главе со спившимся Ельциным. За это время появились сотни тысяч просветительских проектов и какое-то количество молодежи, которая сейчас уехала — это где-то миллион человек. И часть из них уехала потому, что была вынуждена, но, в принципе, серьезных эстетических и политических претензий к режиму Путина не имела. В выборах участвовали, вот и хорошо.

Могло ли в России в период с 91-го по 99-й все пойти по-другому?

— Надо было разогнать КГБ и коллективного Путина. Надо было провести люстрации, чтобы он никогда не смог стать президентом. Полковник КГБ не может быть президентом в демократической стране. Но так как его приход ко власти изначально был компромиссом со спецслужбами, то мы имеем то, что имеем.

О чем мечтаете?

— Мечтаю, чтобы Германия очнулась, убрала правопопулистскую нечисть со своей сцены, стала образцом демократического государства и помогла Украине победить.

Чего боитесь?

— Я боюсь глобального кризиса даже не в Российской Федерации, хотя и его, наверное, тоже, а глобального кризиса, который Путин активно вызывает своими действиями. Сейчас случились Израиль и Палестина, в перспективе, если читать дальневосточную аналитику, Тайвань и Китай, и on top of it климатический кризис, который грозит нам в ближайшие три года. Все это вместе мне не нравится, пусть будет хотя бы по очереди. Израиль и украинская война вместе — это уже многовато. А если туда еще попадет Китай с Тайванем, то нам это покажется невинной прелюдией. Я сильно этого боюсь, но не из-за себя, а из-за детей, которые не успели пожить в демократической Германии и могут попасть в кризис Евросоюза, очередные распады и все остальное.