Анастасия Лукомская: «Правление Путина закончится большой катастрофой»
Анастасия Лукомская — поэтесса, художница, политическая активистка. Участвовала в президентской кампании Навального, выходила с протестами против репрессий, устраивала акции и перфомансы — так, когда задержали идущего в Кремль изгонять демонов шамана Габышева, собрала друзей, чтобы самим обойти вокруг Кремля с бубнами и варганами.
Расскажите о себе.
— Меня зовут Анастасия Лукомская, мне 35 лет, я поэт, художник и политическая активистка. Я закончила Литературный институт имени Горького, 10 лет занималась литературой, выпустила две книжки, я член Союза российских писателей. Потом я решила пойти учиться на современного художника в школу фотографии и мультимедиа имени Родченко на проектную фотографию. Параллельно я занималась политическим активизмом. Мой первый митинг был на Болотной площади, я участвовала в президентской кампании Алексея Навального, потом ушла в правозащитную деятельность, очень много выходила в пикеты за политзаключенных — точно каждую неделю, иногда чуть ли не каждый день. Некоторые мои знакомые оказались в тюрьме. В 2021 году я переехала в Абу-Даби — просто поехала поработать — прожила два года в Арабских Эмиратах, а потом переехала в Германию. Сейчас нахожусь здесь по гуманитарной визе.
Было ли у вас предчувствие войны?
— Мозгом я в это не верила, но это чувство у меня было очень давно. Когда я начала участвовать в президентской кампании Навального, у меня было четкое понимание того, что правление Путина закончится большой катастрофой. В январе 2022 года я уже жила в Абу-Даби, но решила поехать в Россию на Новый год, чтобы навестить родных. У меня были прекрасные и идеализированные представления о том, как я поеду на дачу, устрою там вечеринку, потом поеду в Питер и погуляю по снежному Питеру. Я так себе прекрасно все это представляла, но прилетев в Москву я всю неделю сидела у себя в комнате и плакала. Мне казалось, что над Москвой висит черная туча, что нет времени объяснять — надо просто покупай билет до Дубая, иначе я отсюда уже не уеду. Я это понимала не разумом, просто было чувство, что мне нужно срочно купить билет в Дубай и улететь обратно. Через три дня я улетела назад, а через месяц началась война.
Каким вам запомнился день 24 февраля 2022 года?
— Я была в Абу-Даби, открыла «Медузу» и увидела новости об этом. Я плакала весь день, потому что произошло самое страшное, то, чего я боялась больше всего. Я поняла, что будущее России — всё, его взяли и отрезали. В ближайшие 50 лет в этой стране ничего хорошего не будет. Я поняла, что не вернусь в Россию в ближайшие годы. Ощущение того, что бомбят Киев, что умирают мирные люди — это было очень тяжело.
Вы выпустили две книги — «Стихосоматика» и «Зелёная рыбка». О чём они?
— В основном это философская лирика и метафизика, но есть и гражданская, и политическая лирика.
Время трещит, но пока не ломается,
Спит Нострадамус, молчат аналитики.
Скоро ли гибель — какая нам разница?
Нас не касается, мы вне политики.
Где-то война и деревни горящие,
Мёртвые дети в брезентовом кузове,
Кажется, всё это не настоящее,
Лишь бы не рушились наши иллюзии!
Стряпает повар вселенское кушанье.
На сковородке шипит, извивается
Мягкая плоть обгорелого сущего.
Что там готовится? Нас не касается!
Белый зародыш тревоги проклюнулся
В заспанных лицах подземного месива,
Море волнуется, суша волнуется,
Скоро всё кончится, кончится весело!
Причём это стихотворение пророческое — я его написала в 2018 году, когда ещё не было никакой войны. В строчке про повара я точно имела в виду Пригожина, но я тогда не могла знать, что начнётся война, что Пригожин будет играть какую-то роль в ней. У меня очень много творчества про это, в том числе есть художественные проекты о том, что люди живут так, будто ничего не происходит, потому что власть хочет от них пассивности. Я считаю, что все это во многом произошло из-за пассивности общества, из-за того, что они жители страны, но не граждане. Они не чувствуют себя гражданами, не считают, что паспорт страны обязывает их или даёт им право на участию в политической жизни.
Что не так с людьми?
— Я думаю, что это выученная беспомощность. У меня был фотопроект, который так и назывался. До того, как появилась Российская Федерация, было много лет советской диктатуры. Я думаю, что это генетическая память или что-то на уровне воспитания, воспоминаний. Нас воспитывали дети людей, родителей которых расстреливали в ГУЛАГе. Страх, что за любое слово, за участие в общественной жизни тебя могут расстрелять, передался через поколение и воспитание. Вообще, в любом обществе 90% конформисты, и только 10% нонконфирмисты. Я думаю, что просто случайно попала в тот процент людей, которые хотят что-то менять, и не хотят соглашаться.
Репрессии 30-х годов коснулись вашей семьи?
— Моя бабушка всю жизнь была дочерью врага народа. Моего прадеда расстреляли в ГУЛАГе, так что я росла на этих рассказах. Потом, когда вскрылись архивы, оказалось, что на него донес человек, которому он как-то очень сильно помог. До революции у него была маленькая ремонтная мастерская. Он поддержал революцию, отдал эту мастерскую в пользу пролетариата. Но все равно был во многих лагерях, в том числе провел 5 лет в Соловецком лагере. Мы ездили с родителями на Соловки, были в музее ГУЛАГа, и меня это тогда очень потрясло. У меня есть и другой прадед и прабабушка, известные советские художники, которые были коммунистами, мой прадед дошел до Берлина, но история про ГУЛАГ на меня повлияла почему-то больше. У меня были очень близкие отношения с бабушкой. В 16 лет я писала курсовую про советский лагерь особого назначения, так что эта тема всегда была очень близка мне. Очень страшно, что над людьми за малейшее несогласие могли так издеваться или даже убить. Тогда не нужно было ничего совершить, могли посадить за малейшее неповиновение, как, в принципе, и сейчас.
Вы пытались найти для себя ответ на вопрос — что двигало и движет людьми, которые пишут доносы?
— Многие, скорее всего, просто по идеологическим причинам считали, что это правильно, но естественно был и корыстный интерес, потому что можно донести на соседа, а потом переселиться в лучшую комнату. Или можно было донести на конкурента по работе и получить от этого какие-то выгоды. Я думаю, что это смесь фактов, потому что сейчас я знаю, что в литературной среде так и происходит. Многие люди в этой среде амбициозные, у всех творческих людей есть больное самолюбие и желание подняться выше. Конечно, очень удобно сказать, что твой конкурент враг народа, а ты гениальный поэт. К сожалению, это так работает. Это еще начал изучать Геббельс. Я думаю, что Путин усовершенствовал геббельсовские методы пропаганды. Есть законы, по которым функционирует человеческое общество, потому что человек — это социальное существо, и в пещере он бы не выжил, если бы его отвергло общество, поэтому есть крючки, за которые его привязывают к своему племени, и сидят они очень глубоко у нас в рептильном мозгу. Если знать, как грамотно за эти крючки тянуть, то, к сожалению, это сработает даже с умными людьми. Я считаю, что люди не хорошие и не плохие. Мы сейчас находимся в Германии, я общаюсь с немцами, и это прекрасные люди. Я уверена, что это абсолютно такие же немцы, как и те, которые жили в нацистской Германии. Просто когда система поощряет зло, его становится больше. Когда Путин отпускает преступников, дает им помилование, он показывает всем, что можно убивать и насиловать, возвращаться с «СВО» и опять убивать и насиловать, и тебе ничего за это не будет, только опять обратно на «СВО» отправят. В общем, я считаю, что виновата диктатура. Она открывает все самое ужасное в людях и заставляет их бояться показывать свои светлые стороны.
А как же мораль, нравственность, пресловутые «духовные скрепы»?
— Православные христиане ходят в церковь, в которой патриарх освящает ядерное оружие, в которой на каждой службе в конце ты должен молиться за успех «СВО» и армии. По сути, русская православная церковь разделилась еще при Сталине на ту, которая против репрессий, и ту, которая потом стала сотрудничать с властью. Современная РПЦ — это наследники той православной церкви, которая сотрудничала с властью. Я считаю, что мораль и нравственность, если это так называть, не зависят от религии. Религия — это то, в чем люди могут найти духовную опору, но духовную опору можно найти и в чем-то еще.
Почему вы решили заниматься гражданским активизмом?
— Я русский поэт — это моя профессия. Я считаю, что работа поэта — говорить правду. Если происходит что-то очень плохое, и никто не говорит правду, я считаю, что поэт должен об этом говорить. Все лучшие поэты в России были диссидентами. Первый раз я вышла на митинг на Болотной, из детства я помню, что убили Листьева. Помню, как Путин стал президентом, а я знала, что он чекист, и уже тогда понимала — это очень плохо, потому что понимала, кто такие чекисты.
Отключаю инстинкт выживания, жму на газ, потому что сломался тормоз, впереди темнота, и терять уже нечего, есть сейчас, и волчком заведённым на месте кружится компас.
Удаляю все антивирусы в голове, чтобы грохнуть в любой момент без труда систему, посмотри, мы летим так быстро, летим в кювет, воздух пахнет пластмассой, плавятся микросхемы.
Мирной жизни не было, всюду была война, мы смотрели из окон фейсбука на эту бойню, занимались любовью, но это была она, просто когда не чувствуешь, так спокойней.
Думали — это плохо придуманный репортаж, выходили на улицы — нас ловили и отпускали, кошки-мышки, проклятая матрица, всё мираж, но война не прекращалась, пока мы спали.
Есть люди, обученные заниматься только войной, а я-то думала, что занимаюсь искусством, но о чём оно было, моё кино — та же гремучая смесь из страха и безрассудства.
Адаптация к мирной жизни равна нулю честных решений и оправдательных приговоров, большое кораблекрушение огромному кораблю, достойному человеку — соразмерное горе.
Здесь любая любовь — романтический эскапизм, страусиный побег, второсортная мелодрама, то ли дело — война, может, ну её — эту жизнь, и строчишь в голове прощальные эпиграммы
каждый раз перед тем, как ещё раз нажмёшь на газ, только мир расступается, снова видна дорога, красный свет — значит, надо, снова какой-то транс, это шанс прорваться, вырваться из острога.
Помимо участия в митингах и пикетах, какие акции вы еще устраивали?
— Когда арестовали шамана Габышева, мне совершенно спонтанно пришла в голову идея нарядиться в шаманов и пройти вокруг Кремля против часовой стрелки, читая заклинания, изгоняющие злые силы. Я написала, наверное, самый сумасшедший пресс-релиз в своей жизни для Радио «Свобода», что мы, шаманы и магические существа, идем изгонять зло из Кремля. В общем, мне удалось за день собрать людей, которые были согласны поучаствовать со мной в этом. У нас была полынь и мы её жгли, потому что она изгоняет злые силы, у меня есть друг-преподаватель по горловому пению, и он исполнял настоящее шаманское горловое пение. Это было очень смешно. Под конец мы уже подходим к Кремлю, а там же за любую акцию задерживают, но по нам было непонятно, кто мы, может, кришнаиты или еще кто-то, и за нами метрах в 10 шли двое полицейских, но они не могли к нам подойти, как будто их шаманская сила отпугивала. В итоге нас никто не задержал. Через несколько месяцев все правительство в полном составе ушло в отставку во главе с Дмитрием Медведевым. А на Путина это не подействовало, потому что он был в бункере в это время.
Почему из Арабских Эмиратов вы решили переехать в Германию?
— Мне там было очень тяжело. Арабские Эмираты — это гораздо более экономически развитая страна, чем Россия, но там абсолютная не то, что диктатура, но авторитарная власть, потому что шейх — прямой потомок пророка Мухаммеда, и мусульмане считают, что у него в прямом смысле власть от Бога. Там запрещены любые акции протеста. Если ты выйдешь с русским или украинским флагом — тебя в лучшем случае депортируют. Россияне, которые живут в Дубае, катаются на яхтах, ходят в дорогие рестораны, красят ноготочки, и им все равно, что происходит вокруг. Мне было тяжело, что я не могла ничего сделать, не могла выразить свою позицию. Потом я на лето приехала в Тбилиси, встретила своих друзей из «Весны» и вступила к ним. Я провела перформанс «Мясорубка» у парламента Грузии, мы его делали с моей подругой Анной Харламовой, актрисой театра «Дог». Аня сидела в металлическом тазу в белом платье, играла «Мать Родина», а я рядом стояла с мясорубкой в камуфляже и была «войной». У нас было 10 килограммов мяса, она подавала его мне, как будто рожает мясо и отдает его войне, а я это мясо прокручивала в мясорубке. Фарш падал прямо на ее прекрасное белое платье. Я, если честно, не рассчитала, что 10 килограммов мяса — это так много. Это длилось 2,5 часа. Я думаю, что я выразила то, что хотела выразить. Это немножко феминистский взгляд на войну — женщина рожает детей для того, чтобы их забирало государство и превращало в фарш. В Тбилиси очень много собак, поэтому они подходили и ели мясо прямо с Аниного платья.
Почему же россиянки так покорно отдали своих мужей и сыновей государству?
— Выученная беспомощность. Я думаю, что нас годами приучали к тому, чтобы мы молчали и не лезли в политику, чтобы нам ничего не было. А потом, когда случилась война, люди начали боятся протестовать. С другой стороны, есть финансовая стимуляция, что может быть он выживет, тогда будет много денег и мы сможем купить себе машину и квартиру. В общем, я думаю, что причина комплексная, но я не могу этого понять. Я могу только предположить, как они думают. Многие искренне радуются и гордятся, что их муж пошел на войну. Наверное, им нужно компенсировать это горе высокой идеей о том, что они не просто так погибли героями, что они погибли героями. Я бы ни одного близкого мне человека не отпустила на войну.
Кому и зачем была нужна эта война?
— Путину. Кроме Путина она вообще никому не нужна — ни чиновникам, ни премьер-министру, ни технократам — вообще никому, кроме него. Я не могу влезть к нему в голову, но мне кажется, что он эту идею очень давно вынашивал в глубине своего сознания, а потом, когда случился ковид, Путин находился в полной изоляции, чтобы с ним встретиться нужно было просидеть две недели карантина, так что по сути он общался только со своими ближайшими соратниками из силовых структур. И они его, видимо, убедили, что это возможно, что российская армия действительно возьмет Киев за три дня, что это будет такая же легкая победа как и с Крымом, что не потратив ничего они получат 95% поддержки. Я думаю, что он просто сумасшедший психопат.
Как вы оказались в Германии?
— В Германии я оказалась из-за того, что движение «Весна» признали экстремистской организацией, а я была активисткой этого движения до того, как мне исполнилось 35 лет — там есть возрастной лимит до 35 лет. Я год ждала этой гуманитарной визы в полной неопределенности, в этом лимбе, в виде Дубая и Абу-Даби. Я не хотела интегрироваться, не хотела учить арабский язык, так как это абсолютно чужая для меня страна. Если честно, то я очень давно, наверное, больше 10 лет мечтала переехать именно в Германию. Я учила немецкий язык, у меня гимн Германии стоял на звонке телефона, я переводила немецкую поэзию. Для меня это была wonderland — самая лучшая, самая любимая страна, в которую я мечтала попасть. У меня было чувство вины из-за того, что моя самая большая и прекрасная мечта сбылась из-за ужасных событий, которых я не хотела. Как будто она сбылась из-за страданий украинцев, из-за того, что некоторые мои друзья сейчас в тюрьме. Но я понимаю, что, конечно, это не так, просто так совпало.
Продолжаете ли вы делать акции?
— Да. 24 февраля этого года была годовщина — два года с начала войны. Я провела в Ландау акцию «The current of death» — «Течение смерти». У меня был кокошник, раскрашенный под камуфляж, все остальное черное. Я склеила из бумаги 40 маленьких черных гробов и пускала их по течению реки. Смысл, который я вкладывала в это: война — это смерть и бесконечное количество гробов, которые возвращаются родным, и в этом нет никаких высоких идей, никакой мудрой геополитики — это просто смерть и горе в чистом виде.
Что ждет Россию?
— Не знаю. Это же зависит от такого количества случайных факторов. Есть два сценария, и в первом Украина побеждает, причем с разгромом, и тогда России придется платить репарации и все восстанавливать. На это уйдет очень много времени, это будет очень тяжело, но, по крайней мере, это будет другая Россия, у которой будут шансы стать демократической. Но есть и другой сценарий, в котором Путин побеждает либо подписывает мир на собственных условиях, с аннексией территорий, и тогда весь цивилизованный мир решает изолироваться от России, огородить ее колючей проволокой и не интересоваться тем, что там происходит. Тогда это диктатура на многие десятилетия. Я не верю, что когда Путин умрет, сразу начнутся демократические выборы, в которых могут участвовать все. Скорее всего, власть получит кто-то из его окружения. В худшем случае это будет еще один чекист, но молодой, которому еще долго жить и он не в маразме. Но я надеюсь на первый вариант, потому что как жить без надежды?
Как складываются отношения с украинцами? Есть ли чувство вины?
— Первый раз я увидела украинцев в Грузии, и тогда мне действительно было тяжело: я не понимала, как я должна себя вести, ведь я из России. Сначала я со всеми в Грузии разговаривала по-английски, я боялась говорить по-русски, но мне говорили: «Ты что, не мучай нас. Мы видим, что ты русская, говори по-русски». В Батуми я попала на украинский митинг, они растянули огромный украинский флаг, а под ним играли дети. Я смотрю на это и понимаю, что это дети, которые уехали, потому что их дома разбомбили. Потом была минута молчания памяти всех погибших, и на ней было очень тяжело, потому что все люди, которые меня окружали, это украинцы, те, кто пострадал от действий России. Потом ко мне подошла маленькая девочка и спросила, откуда я. Я ей сказала, что из Москвы, но в тот момент я испытывала очень большой стыд. На самом деле, я считаю, что неправильно стыдиться того, что я русская. Я публично это скажу: за мной есть вина перед украинцами — я ездила в Крым после аннексии. Я считаю, что я в этом виновата, и готова попросить за это прощения у Украины. Я тогда не понимала украинцев, не понимала, почему нельзя ездить в Крым и к чему это приведет. Но в том, что я русская — я не виновата. Здесь, в Германии, я очень много общаюсь с украинцами, и я ни разу не встречала негативного отношения. Они все очень хорошие люди и мы помогаем друг другу. В основном они гораздо менее политизированы, чем я, потому что они просто жили в Украине, как вдруг началась война, а я приехала из-за активизма. В Германии ни один украинец не обошелся со мной плохо, а я стараюсь им помогать настолько, насколько это возможно.
Возможно ли в ближайшем будущем восстановление отношений с Украиной?
— В ближайшем — нет, потому что слишком много горя мы им принесли.
Как «расколдовать» поддерживающих войну?
— Насколько я знаю, людей за войну в России где-то 15%, примерно столько же против войны, а все остальные — конформисты. Тех, кто за войну, мне кажется, «расколдовать» уже никогда не получится, а те, кто конформисты, как только наступит демократия, сразу же скажут, что всегда были демократами. Точно так же, как после распада Советского Союза вчерашние коммунисты стали православными и либералами. В общем, такой проблемы, наверное, не будет. Но я не представляю себе, как жить в одном обществе с теми людьми, которые воевали, поэтому и думаю, что я никогда не вернусь. Я не хочу ходить по одним улицам с теми, кто стрелял в украинцев, не хочу их случайно встречать, не хочу коммуницировать с теми, кто яро поддерживал войну. Но, к сожалению, этих людей обществу придется в себя интегрировать.
Чего вы боитесь?
— За себя я не боюсь. Я думаю, что у меня все хорошо, у меня есть четкие планы на свою жизнь, очень много оптимизма. Я боюсь за Россию, что она на много лет, лет на 70, останется диктатурой. Я боюсь, что сейчас Путин начнет бомбить Курскую область и превратит ее в Мариуполь, такая вероятность не нулевая. В Германии я боюсь, что к власти придет партия AfD. На выборах в Европарламент у них было 16%, но, скорее всего, в Бундестаге голосов будет больше. Очень сильно этого бы не хотелось, настолько, что я вступила в FDP.
О чем мечтаете?
— Если глобально, то я хочу победы Украины и чтобы Россия стала демократией. Потому что в демократии можно быть личностью, можно открыто говорить, граждане могут влиять на политические процессы. Даже если попадется плохой президент, то через 4 года можно будет выбрать себе другого, потому что тут есть конкуренция. Если конкуренция честная, если всех допускают до выборов, то в итоге наверху оказываются самые лучшие. При диктатуре наоборот — наверху оказываются самые лояльные президенту и самые бездарные, потому что талантливых диктатура не терпит. Я уже год живу в демократической стране и для меня это такой разрыв шаблона. У нас в деревне был митинг в поддержку демократии. Это деревня на 10 000 человек, в тот день была смесь дождя и града, и при этом еще гроза, но вышла вся деревня. Это страна, в которой раньше в печах сжигали людей, а сейчас в маленькой деревне на митинг в поддержку демократии выходит вся деревня. Я хочу, чтобы в России тоже так было. Если у Германии получилось, то у нас тоже есть шансы. Но Германия проиграла войну, поэтому я хочу, чтобы и Россия проиграла войну.
