Ростислав Павлищев: «Хоть черт лысый, лишь бы не Путин»
Ростислав Павлищев — активист и правозащитник из Ростова-на-Дону. Он был первым задержанным на митинге несовершеннолетним в своем городе, пытался избраться в гордуму. С 2021 года координировал работу «ОВД-Инфо» в десятке областей. 2022 год Ростислав встретил в СИЗО — арестовали за демонстрацию логотипа «Умного голосования» в посте двулетней давности. После чего его отчислили из университета. А через неделю после начала полномасштабной войны Павлищева и его девушку задержали и арестовали на 15 суток якобы за нецензурную брань на вокзале.
Получив предупреждения о готовящемся уголовном преследовании, Павлищев уехал из страны. Теперь он живет в Литве, состоит в нескольких антивоенных организациях, ведет совместный с активисткой Анастасией Шевченко проект «Сквозь стену» по доставке новостей политзаключенным.
Расскажите о себе.
— Меня зовут Ростислав, я правозащитник из Ростова-на-Дону, в основном занимаюсь поддержкой политзаключенных, но еще работаю в «Открытой России», в команде «Антивоенного комитета», и у нас есть проект «Сквозь стену», в котором мы занимаемся новостной рассылкой в тюрьмы политзаключенным.
Как формировалась ваша гражданская позиция?
— Мне в 14 лет стала интересна история. Я думаю, что многие политактивисты пришли в активизм, в политику из интереса к истории нашей страны. В какой-то момент я начал понимать, что в нашей стране не все так гладко, не хочется говорить эту фразу, но не все так однозначно, как говорят по телевизору. Постепенно я начал переходить с истории на обществознание, на социальные и политические исследования, и в 16 лет я уже понимал, что я человек либеральных взглядов, а мои либеральные взгляды идут вразрез с тем, что делает государство. В 2017 году я начал активно участвовать в мероприятиях, которые организовывал штаб Навального в Ростове. Я был еще несовершеннолетним и не мог официально участвовать волонтером, но мог помогать ребятам неофициально. Я принимал участие во всех митингах, в 2017 году я стал первым несовершеннолетним в Ростовской области, которого привлекли к административной ответственности за митинг. Меня очень быстро заметили и оштрафовали на 10 тысяч рублей за якобы участие в несанкционированном митинге. В 2020 году в Ростове проходили выборы в городскую думу, я тогда уже учился на юрфаке в Российском государственном университете правосудия, и я пошел попробовать себя в качестве сборщика подписей. В какой-то момент я подумал: «А почему бы не попробовать самому?» и стал кандидатом в городскую думу, начал собирать подписи уже за себя. Это был очень интересный, живой процесс. Даже в диктатуре эта электоральная процедура сама по себе довольно интересная, ты все время вовлечен в какую-то активную работу. Меня, конечно же, не допустили до выборов, потому что биография у меня уже была засвеченная, и было понятно, что если меня допустят до выборов, и если меня изберут, то я буду очень неудобным депутатом в городской думе. В 21-м году я начал координировать работу ОВД «Инфо» в Ростове-на-Дону. В какой-то момент я понял, что учусь на Юрфаке, и чего мне просто так по митингам ходить, если я могу быть более полезным. Я связался с проектом ОВД «Инфо» и начал координировать их работу. Мы нашли адвокатов, и уже на второй протест после возвращения Навального, по-моему, это январский протест, мы активно работали и предоставляли адвокатов задержанным.
Когда вы собирали подписи для участия в избирательной кампании, то ощущался ли в обществе запрос на демократические перемены?
— Моя избирательная кампания дала мне понять четко, что этот запрос есть, и он был всегда. Я не встречал никакого сопротивления, мне не приходилось кого-то убеждать поставить подпись за свое выдвижение. Наоборот, люди охотно поддерживали, звали соседей, чтобы те тоже поставили подписи. Сегодня годовщина, как Пригожин пошел на Москву и взял мой родной город штурмом. В принципе, он взял его без боя. И как раз поход Пригожина на Москву показал, что если раньше люди поддерживали какие-то позитивные изменения, то сейчас люди готовы поддержать любые перемены. Год назад люди в буквальном смысле были готовы поддержать хоть черта лысого, лишь бы не Путина. Все мои друзья и знакомые с антивоенной позицией, без антивоенной позиции — все они пошли смотреть на это, покупать сигареты солдатам «Вагнера», которые на тот момент уже взяли город. Все друзья говорили о том, что захват города был похож на какой-то праздник, как будто неожиданно случился день города, потому что начались народные гуляния, абсолютное безумие, анархия, учитывая еще и то, что вся полиция сразу же сбежала из города. Запрос на перемены есть, просто сейчас цена активной деятельности, цена попытки показать этот запрос, продемонстрировать его, слишком высока, поэтому люди выбирают молчать и ждать перемен, а не активно в них участвовать.
Ростовская область — приграничная. В ней жестче закручивали гайки?
— В Ростове-на-Дону довольно одиозный центр «Э», который не стоит недооценивать, и, в общем и целом, все репрессивные инициативы тестировались на южных регионах, в том числе на Ростове-на-Дону и Краснодаре. Но если раньше, когда режим не настолько укрепился, еще была разница между российскими регионами, то сейчас, мне кажется, особой разницы между регионами нет, все везде максимально задушено, везде закручены гайки. Разве что можно провести грань между Чечнёй и остальной Россией. Это, мне кажется, единственный регион, который на данный момент отличается, а все остальные одинаковы.
2022 год вы встретили в спецприемнике. За что вас арестовали?
— Как раз из-за моей правозащитной активности. Видимо, это не очень понравилось ростовскому Центру «Э», и они в течение года искали, к чему прицепиться. Они ходили в мой университет, пытались давить на руководство, чтобы как-то на меня воздействовать, меня периодически вызывали на воспитательные беседы, но это ни к чему не приводило. В конце осени 2021 года они нашли мой пост в Инстаграме 2020 года. Как раз в 20-м у меня была моя предвыборная кампания, и в том посте было про «Умное голосование» и небольшой логотип ФБК. Они к этому и прицепились, якобы это демонстрация нацистской или экстремистской символики. Они возбудили административное дело, дотянули суд до конца декабря, и уже в конце декабря дали мне арест на 10 суток, чтобы я встретил Новый год в камере. В целом, Новый год в камере — это довольно странное мероприятие и интересный опыт. Этот день особенно не отличается от всех остальных дней в спецприемнике, просто где-то в полночь ты просыпаешься от того, что слышишь залпы салютов, но, к сожалению, не видишь их.
Не было ли у вас мыслей завязать с правозащитой из-за преследований?
— Нет, наоборот. Мы же не можем в России замерить хоть какую-то социологию без погрешностей. Единственный способ измерить, насколько полезное дело ты делаешь, это посмотреть на то, как реагирует власть на твою деятельность. Если власть начинает на тебя давить, начинает применять к тебе репрессивные меры, то это значит, что ты делаешь что-то правильное. Когда я выходил из спецприемника, меня встречали человек 20: мои друзья и товарищи по политической и правозащитной тусовке. Я тогда был на подъеме, мне наоборот хотелось делать еще больше. Было такое внутреннее чувство: «Ах так? Вот как вы со мной, значит. А я тогда еще сильнее буду сопротивляться». Меня это наоборот мотивировало. Но был вопрос с университетом, потому что, понятное дело, меня скорее всего сейчас будут отчислять, что собственно и произошло. Сначала руководство университета даже молчало, так что я их спросил, будут ли какие-то последствия после ареста, и они меня заверили: «Нет-нет, все нормально, все хорошо». Ну, а потом в какой-то момент пришел приказ об отчислении. Сейчас, оглядываясь назад, я понимаю, что меня очень вовремя отчислили из университета — за неделю до начала войны. Изначально я собирался судиться с университетом, мы даже подготовили иск, но тут началась война и все. Было очень много работы, тысячи, десятки тысяч задержаний за первую неделю, я практически не спал, как и все мои коллеги. Было уже не до судов.
Вы участвовали в антивоенных протестах в России?
— Выйти на антивоенный митинг для меня было непозволительной роскошью, потому что на тот момент я координировал работу и предоставление адвокатов задержанным в регионах, то есть не только в Ростове, но и в десятках других регионов России. Я просто не мог позволить себе уйти, потому что иначе я бы подставил коллег и людей, выходящих на митинги — они бы просто остались без адвокатов и защиты. Я неделю просидел дома за ноутбуком, пока мне не пришлось ехать в Москву и меня не задержали на вокзале. Было видно, что силовики ждали, когда я выйду куда-то из дома, и они дождались. У меня была виза, а у моей девушке её не было, и для подстраховки мы решили сделать ей визу — мало ли, вдруг придется уехать. Я не хотел уезжать из России, но я понимал, что, возможно, придется. Чтобы сделать ей визу, нам нужно было ехать в Москву. Прямо на вокзале налетели оперативники уголовного розыска, сотрудники полиции и сотрудники Центра «Э» — все подряд. Меня буквально взяли под руки и понесли в дежурную часть. Я только подошел к вагону и даже не успел передать паспорт проводнику, как его выхватили сотрудники. Мою девушку не стали трогать и отпустили, но она не стала ехать без меня и пошла в дежурную часть. Уже там ее тоже решили задержать, потому что почему бы не зарубить еще одну палку? Якобы мы матерились на вокзале, то есть мелкое хулиганство. Мы якобы стояли на перроне и материли прохожих, а я ешё и сотрудников полиции покрыл матом. В дежурной части сотрудники полиции сами сказали: «Ну, вы же прекрасно понимаете, что все знают, чем вы занимаетесь. Нам просто нужно это как-то формально оформить». Я говорю: «Понятно, меня нужно формально закрыть на 15 суток». Так и произошло: мы просидели сутки в одиночных камерах в дежурной части на вокзале, а потом нас повезли в суд, который очень быстро дал нам по 15 суток. Так как все спецприемники в области были уже переполнены задержанными за антивоенные протесты, то нас повезли в Азовский ИВС — изолятор временного содержания — где мы и отбывали административный арест.
Как вы принимали решение уехать из России?
— Это был выбор без выбора, решение без решения. Я был уверен в течение всех 15 суток, что отсюда я не выйду. У меня было такое предчувствие, плюс происходили какие-то непонятные вещи: в ИВС постоянно приходили следователи, я все время слышал в коридорах свою фамилию. Я был уверен, что за эти 15 суток они состряпают какое-нибудь уголовное дело. Но, видимо, они решили этого не делать, и мы вышли. У меня были люди, которые периодически сливали мне разную информацию от силовых органов, и они мне сказали: «Ростислав, нам надо встретиться». Два никак между собой не связанных источника сказали мне фактически одно и то же: «У вас есть три-четыре дня, чтобы уехать из России, в противном случае будут обыски, уголовные дела и 10 лет тюрьмы минимум». Я прекрасно понимал, что на воле могу принести гораздо больше пользы гражданскому обществу. Я гораздо полезней на свободе, чем в заключении. Когда ты находишься в заключении, ты мало чего можешь сделать, ты наоборот становишься, как мне кажется, неким грузом для гражданского общества и правозащитников. Я ни в коем случае не обесцениваю ни политзаключенных, ни людей, отважно решающихся сесть в тюрьму — это абсолютные герои. Но с профессиональной точки зрения я понимал, что я гораздо полезнее, если буду на воле, пусть и не в России, и у меня будет возможность продолжать мою работу. Поэтому мы собрали чемоданы и через три дня уже были в Ереване.
Сейчас вы живете в Литве. В чем преимущество и недостатки этой страны для эмигрантов из России?
— Литва — максимально комфортная страна для эмиграции. Если человек знает русский и английский язык, то он тут спокойно сможет общаться с местными. Очень понятный трек легализации, виз и видов на жительства. В целом, здесь не так дорого жить, как в Западной Европе, и нас тут никто не притесняет никоим образом. Я реально за два года жизни в Литве не заметил каких-то минусов. И конфликтных ситуаций или проблем у меня здесь тоже ни разу не было.
Сейчас вы занимаетесь поддержкой политзаключенных. Какие проблемы самые острые в этой сфере?
— Основная проблема в том, что и политзаключенным постоянно нужна наша поддержка, и их семьям постоянно нужна наша поддержка. Надо понимать, что содержание и нахождение политзаключенного в тюрьме для семьи — это 150-200 тысяч рублей в месяц. Это хорошее содержание, то есть к нему регулярно ходит адвокат, передачки, посылки, встречи, поездки на свидания. Не только сами политзаключенные нуждаются в нашей поддержке, но и их семьи, поэтому сейчас в рамках нашего проекта мы строим еще и комьюнити родственников политзаключенных, собираем их запросы. И запросы не только финансовые, но и на психологическую помощь, на общение, на поддержку друг друга. Этих людей тоже важно поддерживать, чем мы сейчас и занимаемся. Еще одна проблема в том, что политзаключенных с каждым днем становится все больше, а меньше не становится. Пока не закончится эта война, пока не закончится путинский режим, ситуация вряд ли поменяется.
Как сейчас можно помочь политзаключенным?
— Мы можем помогать им по-разному. Россияне внутри России могут отправить передачку или рублевый перевод в тюрьму, потому что не у всех россиян за пределами России остались рублевые счета. Они могут писать и отправлять бумажные письма. Россияне за пределами страны могут отправлять электронные письма, если у них остались рублевые счета, то через сервис «Зонателеком» или «Ф-письмо», или с евросчетов через сервис Prison Mail. При этом все мы можем одинаково помогать, рассказывая их истории. Я каждый раз призываю писать письма, потому что это самый простой и один из самых важных способов поддержки — так ты адресно показываешь политзаключенному, что он не один, что о нем все помнят, что о нем не забыли, что люди переживают о его судьбе. К счастью, у нас ситуация еще не настолько печальная, как в Беларуси, где даже неизвестно, живы ли политзаключенные или нет. Пока эти возможности есть, я лично буду продолжать помогать.
Вернетесь в Россию, если режим Путина падет?
— При первой же возможности, даже если меня арестуют, если мне придется немного посидеть. Когда я уезжал из России, мне дали гарантию, что как только я пересеку границу снова, на этом сразу же все закончится. Мне хочется быть активным участником перемен. Сейчас вся моя работа сконцентрирована на том, чтобы максимально приблизить тот день, когда мы все сможем вернуться в Россию, когда режим падет. Я работаю только для того, чтобы как можно скорее этот людоедский режим пал и больше никогда ничего подобного в нашей стране не повторялось.
Чего вы боитесь?
— Мне кажется, что как и все мы, я боюсь того, что мы завязали в этом надолго. Но бояться не значит не верить. Я все равно верю, что перемены скоро наступят. В любом случае я переживу Путина, поэтому я буду сопротивляться до последнего, пока мы не победим.
Что вселяет в вас надежду?
— В меня вселяют надежду люди и политзаключенные, которые сидят за свою позицию, мои коллеги-правозащитники, которые помогают политзаключенным, люди, которые протестуют каждый день, находясь в России, вне России, политики, которые продолжают активно заниматься поддержкой россиян, Украины. Сами россияне, которые находятся в России. Пусть даже большая часть из них молчит, но я уверен, что большинство против войны. Эта война не нужна никому, кроме путинского режима, что и вселяет надежду. Перемены всегда наступают тогда, когда их никто не ждет. Сейчас, когда кажется, что перемены где-то далеко, возможно, и есть этот самый момент, когда они наступят. Возможно, мы очень-очень близко к этому моменту.
